а, неразрешимыми. Только в самых категорических выражениях удалось отговорить Славного Крунера от попытки личного ознакомления с качествами фильма. Ни Центр по контролю заболеваний, ни профи индустрии развлечений не желали никоим образом участвовать в каких бы то ни было опытах с контролируемым просмотром. Три члена Академии ЦИН получили по почте ненадписанные копии, и теперь тому, кто додумался сесть и посмотреть, нужен слюноприемник на постоянной основе. Сообщения о том, что фильм снова всплывает в метрополии Бостона, остались неподтвержденными. Тана отрядили сюда отчасти для координации подтверждения. Еще есть особый карманный график в формате ежедневника, куда он заносит утренние измерения полового члена, ежедневно, хотя непосвященным содержимое маленького кожаного блокнота может показаться статистикой чего угодно. К настоящему моменту в попытках описать содержимое картриджа потеряны уже несколько подопытных субъектов ДНС – добровольцев из федеральной и военной пенитенциарных систем. Картриджи из Темпе и Новой Иберии конфискованы, на хранении. Умственно отсталый ефрейтор-социопат из Ливенворта, привязанный ремнями и снабженный электродами и головным самописцем, успел сообщить, что, оказывается, картридж начинается с увлекательного и грамотно поставленного кадра, в котором женщина в вуали входит во вращающиеся двери высокого здания и замечает в дверях кого-то еще – кого-то, из-за кого ее вуаль колышется от дыхания, – прежде чем умственное и духовное состояние субъекта резко ухудшилось до степени, когда даже почти смертельные разряды тока через электроды не могли отвлечь его внимания от Развлечения. Персонал Тана прошерстил дюжины досье, прежде чем пришел к выводу, что емкое название разведывательного сообщества для якобы порабощающего Развлечения – samizdat. ПЭТ принесенных в жертву субъектов показала вполне ординарную волновую активность, без завышенного показателя альфа, означающего гипноз или искусственно вызванный переизбыток допамина. Попытки расшифровать матрицу samizdatа без просмотра – включая анализ почтовых индексов, электронную микроскопию коричневых конвертов с защитой от ударов, сжигание и хроматографию ненадписанных коробок из-под картриджей, скрупулезные и раздражающие допросы пострадавших гражданских – предполагают вероятное местонахождение точки распространения где-то у северной границы США, с маршрутизирующими узлами в метрополии Бостона / Нью-Бедфорде и/или где-то на юго-западе пустыни. Канадская проблема США – в особой юрисдикции Агентства по антиантионанской 229 деятельности ДНССША. Так сказать. Вероятность участия Канады в распространении смертельно завораживающего Развлечения и привела в метрополию Бостона Родни Тана, его свиту и линейку.
Вечер понедельника, 9 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»
По причинам, которые Пемулис, хоть убей, не вдупляет, Орто Стайс, похоже, сидел в кабинете доктора Долорес Раск и беседовал с ней сильно позже часов приема. Пемулис, проходя мимо, притормозил у двери.
– …ческая оценка, после нашей совместной работы по твоему страху веса, такова: причины твоих расстройств лежат, Орто, как и у многих мужчин и спортсменов, лежат в контрафобии.
– Боязнь линолеума? – ошибки быть не могло – из-за двери доносился плоский акцент Тьмы.
– На уровне предметов и проекции инфантильной всесильности, когда человек переживает магическое сознание в отношении связи его мыслей и поведения предметов с собственными нарциссическими желаниями, контрафобия представляет собой иллюзию обладания некоей силой или умением, дабы компенсировать какую-то подавленную внутреннюю травму, связанную, в свою очередь, с отсутствием контроля.
– Над линолеумом?
– Я предлагаю забыть о линолеуме и предметах в целом. В аналитической, к примеру, модели контрафобные реакции почти всегда относятся к типам травм предэдипальной стадии, на каковой катексис предметов – эдипальный и символический. Взять куклы и игрушки-фигурки маленьких детей.
– Дык не играю я ни в какие чортовы игрушки.
– Игрушка Джи-Ай Джо, или Рядовой Джо, как правило, катексируется как образ сильного отца, но при том отца-антагониста, «военного», где «рядовой» обозначает «рядовой страх» перед «оружием», которого эдипальный ребенок одновременно боится и жаждет, а «Джо» обладает созвучием с ЖКТ – хорошо известным медицинским акронимом для желудочно-кишечного тракта, со всеми сопутствующими анальными тревогами, которые на эдипальной фазе требуют подавления из-за желания контролировать кишечник, чтобы впечатлить или, так сказать, «покорить» мать – и куклу Барби можно рассматривать как крайне очевидно редуктивную и фаллоцентрическую редукцию матери до архетипа сексуальной функции и доступности, здесь Барби как образ эдипальной матери как образа.
– То исть я че, по-вашему, переоцениваю предметы?
– Я хочу сказать, лапидарно выражаясь, что существует очень юный Орто, с некоторыми очень реальными проблемами заброшенности, которому нужна забота и защита от старшего Орто вместо потворства фантазиям о всесильности.
– Слушьте, я не из этих, не из пидарных, но и чортовых Барби иксить не хочу, – затем голос Тьмы затих и надломился, когда он сказал что-то про свою кровать.
На ручке кабинета доктора Раск был прорезиненный непроводящий чехол, на самой двери – имя и степени доктора Раск, и вышивка с сердечком внутри сердца побольше и надписью курсивом «Защитить Внутреннее дитя сегодня», что маленькие дети в ЭТА находят озадачивающим и нервирующим. На Пемулисе, который на пути через вестибюль Админки по привычке сперва притормозил у запертой двери в тихий лазарет, а затем у двери Раск с полоской света внизу, был самый бесстыжий ансамбль, который он только смог придумать. Алые десантные брюки с зелеными цилиндрическими полосками по бокам. Штанины заправлены в лиловые носки в древних и ваще неклевых «Кларкс Воллабис» с грязными подошвами и налипшей ластиковой жвачкой. Под пиджаком английского покроя в фиолетово-коричневую клетку «оконная рама» – оранжевая водолазка из искусственного шелка. На плечах плетеные погоны энсина. На голове обычная фуражка, но с по-деревенски выгнутым козырьком. Он даже выглядел не столько бесстыже, сколько понищебродски. Дверь доктора Раск под ухом была холодной. Как раз когда Пемулис оторвался, по коридору Б прошел Джим Трельч и сказал, что Пемулис похож на похмелье. За дверью Раск призывала Стайса назвать свой гнев, и Стайс предлагал назвать гнев Горацием в честь покойной гончей его старика, которая угодила в какой-то капкан на койотов, когда Тьме было девять, и смерть которой выводок Стайсов в Канзасе бурно оплакивал. Старые «Воллабис» остались с неоконченного школьного обучения старшего брата Пемулиса и по периметру подошв были облеплены сопливыми ошметками грязной жвачки. Носки принадлежали
Дженни Баш, и она недвусмысленно дала понять, что получить обратно их хочет выстиранными. Клетчатые рукава пиджака были коротки на несколько сантиметров и обнажали жатые манжеты из ярко-оранжевого полиэстерового шелка.
На первом этаже Административного корпуса было очень тихо. Было где-то под 21:00 – предположительно, обязательный учебный час, – и команда Пала уже ушла домой, а ночная смена уборщиков еще не пришла. Пемулис бесшумно двигался по паласу вестибюля с северо-востока на юго-запад. Не считая полосок лампового света из-под пары дверей, в вестибюле ЭТА хоть глаз выколи, а внешние двери академии уже заперли. У витрины с призами у северной стены странный транспортный силуэт, но Пемулис не притормозил, чтобы изучить его поближе. Он слегка приподнял дверь в юго-восточном конце коридора, чтобы она не скрипела, открыл и вошел в приемное помещение администрации, тихо прищелкивая пальцами. В его голове звучала легкая мелодийка. В приемной Тэвиса было пусто и темно, и облака на обоях стали по-грозовому мрачными. Здесь было не очень тихо. Из дверного проема миссис Инк и из-под внутренней двери Тэвиса лился свет. Латеральная Алиса Мур уже ушла домой. Пемулис включил ее третий рельс и поиграл с креслом, быстро просмотрев материалы на столе. О том, чтобы поиграть с микрофоном, не могло быть и речи. Два из пяти ее ящиков были заперты. Пемулис оглянулся, закинул в рот еще один мятный леденец и посидел какое-то время тихо, сложив ладони под носом в размышлениях, пока кресло Мур скользило взад-вперед по рельсу.
Свет лился из-под внутренней двери Тэвиса потому, что наружная была открыта. Пемулису даже не пришлось прикладываться ухом к дереву внутренней двери. Шипенье и высокоскоростной рокот Стейрбластера Тэвиса было слышно и так, как и задыхающийся удаляющийся голос директора. Было ясно, что внутри больше никого нет. Было ясно, что Тэвис в кабинете без рубашки, с полотенцем ЭТА на шее, волосы висят мокрой занавеской сбоку его маленькой головы, пока он пытается не отставать от того, что всем напоминало одержимый Сатаной эскалатор в «Филенс». Он раззадоривал себя какой-то быстрой ритмичной мантрой, в которой Пемулису слышалось то ли «Абсолютное беспокойство, абсолютное беспокойство», то ли «Абсолютно не беспокойся, абсолютно не беспокойся» и т. д. Пемулис мог представить, как на Стейрбластере подпрыгивают пузико и титьки Тэвиса. Иногда голос вдруг звучал приглушенно, когда он, видимо, промокал полотенцем перекошенные усы. На ручке Тэвиса не было изолирующего резинового чехла, заметил Пемулис.
Пояс в ансамбле Пемулиса пластиковый, расшитый безвкусными бусинами в стиле навахо, – его на «Вотабургере» прошлой осени купил в сувенирном киоске малыш Чип Свини и впоследствии передал Пемулису в ходе упражнения Старшего товарища «теннис-как-игра-на-удачу». Узоры из бус были оранжевого цвета аризонского ядозуба и черного – оранжевый оттенком пояс отличался от водолазки Пемулиса.
Он никогда не мог удержаться и не раскусить леденец, рассосав его до определенного размера и текстуры.
Бездверный кабинет заведующей учебной частью казался сияющим прямоугольником света. Впрочем, свет не проникал далеко вглубь приемного помещения. На более близком расстоянии можно было различить звуки, доносящиеся из кабинета, причем ни слова. Пемулис проверил ширинку, щелкнул пальцами у себя под носом, приосанился, двинулся и твердо забарабанил по бездверному косяку, не замедляя шага. Его замедлил уже более пушистый синий палас в кабинете. Когда он вошел целиком, замер на месте. Прямо перед ним оказались Джон Уэйн, 18-А, и мамашка Хэла. Они стояли где-то в двух метрах друг от друга. В комнате горели лампы на потолке и четыре торшера. Стол для семинаров и стулья отбрасывали сложную тень. На столе лежали два самодельных помпона из бумаги, прошедшей через шредер, и, кажется, ампутированных ручек деревянных теннисных ракеток, – не считая их, стол был пуст. На Джоне Уэйне – футбольный шлем, легкие наплечники, спортивная ракушка «Рассел», носки, ботинки и больше ничего. Он стоял в классической стартовой позиции американского футбола. Невероятно высокая и очень хорошо сохранившаяся мать Инка доктор Аврил Инканденца – в тесном зелено-белом костюме чирлидерши с одним из больших медных свистков Делинта на шее. Она свистела в свисток, в котором, очевидно, отсутствовал маленький