– В детстве… вот когда уже стало невозможно не замечать душок этой одержимости. Секретность блокнота, и секретность секретности. Скрупулезный учет мельчайших деталей, тщательный и аккуратный, по причинам, как было понятно, одновременно важным и тайным.
– Это разбаланс, – согласился Марат. – Подобная добавка исключительной важности.
– Господи, ты и близко себе не представляешь.
– А также для тебя, – сказал Марат, – исключительный разбаланс. Потому как твой отец медленно развивался по скользкой дорожке одержимости, но всегда так медленно, что ты всегда спрашивал себя на предмет, возможно ли, что это ты без баланса, добавляешь слишком много важности в пустяковину – блокнот, поза. Накручивание поверх.
– А уж как это сказывалось на мамульке.
Марат повернул кресло под легким углом, чтобы быть в силах видеть свою тень, которая казалась приплюснутой и деформированной благодаря топографии крутого склона над выступом, и, в общем говоря, жалкой и маленькой. С рассветом зари не предвидится титанического или угрожающего Brockengespenstphanom. Марат сказал:
– Весь организм семьи становится без баланса, сомневаясь в вере глазам.
– Старик – потом у него появилась такая привычка цитировать реплики и эпизоды из «МЭШа», чтобы что-нибудь проиллюстрировать, объяснить в разговоре. Сперва это не казалось странным, будто просто отрывки и эпизоды приходили на ум. Но это изменилось, но медленно. Плюс, помнится, он стал выискивать все полнометражные фильмы с актерами из телесериала.
Марат притворился, что шмыгнул.
– Потом с какого-то момента он будто был уже не в состоянии общаться или разговаривать на любую тему, не сведя ее к сериалу. Тему.
Без какой-либо системы отсылок к сериалу, – Стипли подавал мало сигналов, что он обращает внимание на поскрипы, пока Марат поворачивал кресло то этак, то эдак, занимая различные ракурсы обзора своей маленькой тени. Стипли выпустил через ноздри воздух с сильным звуком. – Хотя и не сказать, что он его вообще не критиковал.
Иногда как из ясного неба Марату приходило в голову, что он не не любит этого Стипли, хотя что любит или уважает – это слишком громкие слова.
– Это был другой тип одержимости, говоришь ты.
– Последовательный и медленный. С какого-то момента, помню, он стал звать кухню походной, а свой подвал – «Болотом» или «Лужей». Это вымышленные места из передачи. Стал брать напрокат фильмы даже с массовкой или гостями в камео. Купил штуку, которая тогда называлась Бетамиксер 263, такое раннее устройство записи на магнитную ленту. Взял в привычку магнитно записывать все 29 показов и повторов на неделе. Кассеты хранил, организовывал по барочной системе с перекрестными ссылками, которая не имела никакого отношения к датам записи. Помню, мамулька слова не сказала, когда он перетащил постельное белье и стал спать в мягком кресле в подвале, «Болоте». Или притворялся. Что спит.
– Но у тебя были подозрения о ложном сне.
– Постепенно стало очевидно, что он ночами смотрел магнитные записи сериала «МЭШ», видимо, снова и снова, с грубыми белыми пластиковыми наушниками, чтобы нас не будить, и лихорадочно строчил в блокноте.
В контрасте жестокости и transpergant прорезания зари само рассветное солнце словно бы медленно выдыхалось из все более закругленной выпуклости гор Ринкон, его жар – влажный, а свет – слабо-красного цвета теплых воспоминаний; а стоячая тень Стипли из ДНССША бросалась поверх выступа к Марату и за Марата, так близко к Марату, что он мог протянуть руку и коснуться тени.
– Наверняка заметил, что я плохо помню последовательность событий, – сказал Стипли.
– Постепенность.
– Но знаю, что мамулька – помню, однажды в мусорном баке за домом она нашла несколько писем, адресованных персонажу из «МЭШ» по имени – и вот это я помню охренительно четко – майор Бернс. Она их нашла.
Марат не разрешил себе смешок.
– Производя обыск внутри бака мусора сзади. На предмет разбаланса.
Стипли отмахнул Марата рукой. Он был не в силах быть развеселен.
– Не обыскивала она мусор. Мамулькин была выше этого. Наверное, забыла и выкинула номер «Троя Рекорд», не вырезав свои купоны на скидки. Она была завзятая коллекционерша купонов.
– Это было в дни прежде североамерикановых законов переработки
бумаголатуры 264.
Стипли не отмахнул и не кинул взглядом. Он принял выражение сосредоточения.
– Этого персонажа – я и это помню, отлично, – играл, помнится, актер Мори Линвиль, обычный работяга с «Двадцатый век Фокс».
– Которая позже составила четвертую телесеть Великой Четверки.
Аляповато растекшийся от жары прежнего дня макияж Стипли в рамках ночи затвердел в конфигурацию практически ужаса.
– Но письма-то – письма были адресованы майору Бернсу. Не Мори Линвилю. И не в п/я Fox Studios, нет, а адресованы на сложный военный адрес, с сеульским индексом.
– Из Южной Кореи из истории.
– Письма были неприязненные, дикие и многоглагольные. Он взял в голову, что персонаж сериала майор Бернс воплощал какую-то катастрофическую, армагеддоновскую тему, которая медленно вырисовывалась в сериале, подчеркивалась намеками и постепенно развивалась в последовательности сезонов этого самого «МЭШ», – Стипли ощупал губу. – Помню, мамулька ни слова не сказала о письмах. Из мусора. Просто оставила на виду для нас с мальком.
– Ты не имеешь на виду, что малек – это имя домашнего детеныша рыбы.
Однако Стипли не поддавался провокации в другую эмоцию, заметил Марат.
– Сестра моя младшенькая, малек. Но старик… последовательное движение сериала от прикола до одержимости – теперь, кажется, стерлось важное различие. Между выдуманным Бернсом и этим Линвилем, который только изображал Бернса.
Марат поднял бровь для соглашательства:
– Это сигнал серьезной потери баланса.
– Помню что-то, будто он верил, что фамилия Бернс тоже как-то скрытно символизировала английский глагол «burn», обозначающий всепоглощающий огонь апокалипсиса.
Из-за поднимающегося солнца Марат казался или озадаченным, или, иначе, прищуренным.
– Но он бросил письма в мусорный контейнер, констатировал ты, а не в медленную почту.
– Он уже неделями не появлялся на работе. Он пахал в «Чири» десятки лет. Всего пара лет до пенсии.
Марат взирал на светлеющие цвета пледа колен.
– Мо Чири и старик – они вместе в боулинг играли, вместе состояли в Рыцарях Колумба. Из-за прогула целых недель всем было неловко. Мо не хотелось гнать старика. Он хотел, чтобы старик к кому-нибудь сходил.
– Профессиональному человеку.
– А я же столько всего пропустил. Эти дела с «МЭШем». Когда стерлись реально важные различия, я уже учился в колледже.
– Изучал множество культур.
– Во время семестра малек держал меня в курсе. Старый добрый Мо Чири пришел к нам домой, посмотрел со стариком магнитные кассеты сериала, выслушал его теории и мнения, потом на пути к выходу заловил мамульку, вывел в гараж и очень тихо сказал, что старик в опасном психическом штопоре и нуждается, по его мнению, со всем уважением, охренеть как срочно в чьей-нибудь помощи. Малек сказала, что мамулькин вела себя так, будто понятия не имела, о чем это говорит Мо Чири.
Марат разгладил по пледу.
– Мамулькин – это такое семейное прозвище, – сказал Стипли с несколько-нибудь пристыженным видом.
Марат кивнул.
– Пытаюсь восстановить все это по памяти, – сказал Стипли. – Старик к этому времени уже был не в состоянии говорить ни о чем, кроме телесериала «МЭШ». Теория о теме этого Бернса – слэш – Горящего апокалипсиса теперь разрослась до огромной и запутанной теории о глубоко скрытых и обширных темах, связанных со смертью и временем, в сериале. Типа признаки какой-то закодированной коммуникации с некоторыми зрителями, о конце знакомого нам мирового времени и наступлении совершенно нового порядка мирового времени.
– Однако же твоя мать продолжала разыгрывать нормальность.
– Я пытаюсь восстановить то, что в то время даже никто не замечал, – сказал Стипли, его мокрый и потом засушенный макияж теперь был гротескный в сосредоточенном лице на восходе солнца, словно маска психически ненормального клоуна. Он сказал: – Одна теория строилась на факте, который старик считал крайне значительным, что исторические действия ООН по наведению порядка в Корее длились всего примерно два с чем-то года, а «МЭШ» к тому времени вышел, типа, на седьмой год новых серий. Некоторые персонажи в сериале седели, лысели, делали подтяжки лица. Старик был убежден, что это неспроста. Если верить мальку, на которую пришлось основное бремя жизни с ним, – сказал Стипли, – теории старика были почти непостижимо запутанными и обширными. Шли годы новых сезонов, уходили актеры, персонажей заменяли другие персонажи, а старик разрабатывал теории в духе барококо о том, что – в кавычках, подчеркиваю, – «на самом деле» происходило с отсутствующими персонажами. Куда они пропадали, где они теперь, что это все знаменует. Дальше стали появляться одно-два письма, возвращенные отправителю, со штемпелем «невозможно доставить» или на адреса не просто несуществующие, но и абсурдные.
– Разбалансированные письма более не отправлялись в мусор, но теперь адресовались.
– А мамулька все это время терпела. Просто сердце разрывается. Она была кремень. Правда, начала принимать противотревожные препараты рецептурного отпуска.
«Земля свободно храбрых», – Марат не сказал это вслух Стипли. Он смотрел на часы из кармана и пытался припомнить раз, когда со Стипли приходилось думать о такте прощания.
Стипли, на этот миг, производил впечатление курящего сразу много сигарет одномоментно.
– Где-то под конец развития проблемы старик дал понять, что работает над секретной книгой, которая рассматривала и объясняла военную, медицинскую, философскую и религиозную историю мира через аналогии с определенными тонкими и запутанными тематическими кодами в «МЭШе», – Стипли вставал на одну ногу, чтобы поднять вторую ногу и осмотреть причиненный туфле ущерб, между тем куря. – Даже когда он все же шел на работу, ничего хорошего не получалось. Покупатели топочного мазута, которые звонили по поводу доставки, или там информации, стали жаловаться, что старик пытается вовлечь их в непонятные теоретические дискуссии по тематике «МЭШа».