[85] дикоуспешный-в-бизнесе мужчина с внешностью модели и раздвоенным подбородком и т. д. Ни одна местная спортивная знаменитость не подбиралась к ней достаточно близко, чтобы в полной мере насладиться элизиями и пропусками апикальных согласных среднеюжного акцента и ее странно плоским, но резонирующим голосом, который создавал впечатление, будто кто-то внятно проговаривает слова в звукоизолированном помещении. Если она танцевала, на танцах, то только с другими чирлидерами, жонглерами и терьеретками из группы поддержки, потому что ни одному мужчине не хватало духу или пороху ее пригласить. Орин на вечеринках сам не осмеливался подойти к ней ближе чем на четыре метра, потому что вдруг забывал, где ставить ударения в подсознательно вдохновленном Чарльзом Тэвисом стратегическом вступительном слове «скажи-мне-каких-мужчин-ты-считаешь-привлекательным-и-я-сымитирую-их-поведение-для-тебя», которое так отлично срабатывало с другими Субъектами из БУ. Он только с третьего раза разобрал сквозь шум в ушах, что зовут ее не Джоэл. Пышные волосы были цвета рыжего золота, кожа – персиково-бледная, руки – в веснушках, зигоматика – неописуема, глаза – HD-экстра-естественно-зеленые. Только потом он узнает, что почти едко чистый аромат просохшего льняного белья, который витал вокруг нее, был особым кислотным одуванчиковым маслом, по-особенному настоянным ее химиком-папочкой в Шайни-Прайзе, Кентукки.
Стоит ли говорить, что у теннисной команды Бостонского университета не было ни чирлидеров, ни групп поддержки с жонглерами – это особая привилегия больших видов спорта, которые вообще-то привлекают зрителей. Ну это, в принципе, понятно.
Теннисный тренер перенес решение Орина нелегко, и Орину пришлось передать ему салфетку и постоять рядом пару минут под постером Большого Билла Тилдена, – который стоял со взглядом доброго дядюшки в длинных белых штанах времен Второй мировой и трепал по затылку боллбоя, – глядя, как вымокает и просмаркивается насквозь салфетка, тем временем пытаясь разъяснить, что значит «выгорел», «выхолощенная шелуха» и «морковка». Тренер все переспрашивал, значит ли это, что мать Орина больше не придет смотреть тренировки.
Уже бывший партнер Орина, косоглазый и в гомосвитере, но в целом приличный парень, был наследником «Фермерского мяса Никерсон» и упросил отца с раздвоенным подбородком и солидными связями в БУ сделать «пару звоночков» с заднего сиденья своего темно-зеленого «лексуса». Старшего футбольного тренера БУ, босса-«Терьера», оклахомца в изгнании, который реально ходил в свитере с вырезом под горло и свистком на шее, заинтриговал размер левой руки, протянутой (невежливо, но интригующе) во время знакомства, – то была теннисная рука Орина, размером почти с бидон; вторая же, с вполне человеческими пропорциями, скрывалась под спортивной курткой, тактически наброшенной на широко расправленное правое плечо.
Но с наброшенной курткой в американский футбол играть нельзя. А реальная скорость Орина проявлялась только в трехметровых боковых рывках. А потом еще оказалось, что идея прямого физического контакта с оппонентом так глубоко укоренилась в его сознании как чужеродная и ужасающая, что попытки Орина, даже на дублирующих позициях, выглядели неописуемо жалко. Его обозвали задохликом, затем маменькиным сыночком, а потом самым что ни на есть ссыклом. Наконец ему сказали, что, судя по всему, у него, видимо, на месте, где должны быть яйца, болтается пустой мешок, и если он не хочет расстаться со стипендией, то не стоит казать носа из второстепенных видов спорта, где то, что бьешь, не дает сдачи. Тренер наконец даже схватил Орина за маску шлема и ткнул пальцем на ворота южного туннеля стадиона. Орин ушел с поля на юг в одиночку и безутешный, со шлемом под тощей правой рукой, даже без тоскливого взгляда через плечо на СКОЗу группы поддержки, упражнявшуюся в шпагатах с вращающимся в воздухе жезлом в щемящей сердце дали под северными воротами гостевой команды.
В чем АА из метрополии Бостона правы, хоть и банальны, – что и поцелуи, и зуботычины судьбы иллюстрируют изначальное личное бессилие отдельного человека перед действительно значимыми событиями его жизни 100: т. е. почти все важное, что с тобой происходит, происходит не благодаря твоим планам. Судьба не звонит заранее; судьба всегда высовывается такая из переулка в плаще и говорит «Пс-с», чего обычно даже не слышишь, потому что слишком торопишься на или с чего-нибудь важного, что пытался спланировать. Судьбоносное событие, произошедшее в то момент с Орином Инканденцой, заключалось в том, что он просто хмуро шел под воротами команды хозяев и входил в тень зева южного туннеля, когда откуда-то позади, с поля раздался громкий и зловеще ортопедический хруст, плюс затем вопль. Оказалось, что лучший защитный тэкл БУ – 180-килограммовый будущий профи, беззубый любитель раскрасок, – во время тренировки бросков к пантеру спецкоманд не просто заблокировал удар университетского пантера, но и совершил серьезную ошибку в расчетах, не остановился вовремя и врезался в хилого бедолагу без щитков со все еще задранной над головой ногой в бутсе, рухнул на него мешком и переломал в ноге пантера все что можно, от тазовой кости до плюсны, с жутким крупнокалиберным треском. Две мажоретки из поддержки и один водонос лишились чувств от одних только криков пантера. Заблокированный мяч срикошетил от шлема тэкла, безумно заскакал и укатился без присмотра в самую тень южного туннеля, где Орин обернулся посмотреть, как пантер корчится, а лайнмен поднимается с пальцем во рту и виноватым выражением. Тренер защиты отключил микрофон, бросился и с очень близкого расстояния засвистел в свисток на лайнмена, без остановки, пока огромный тэкл не расплакался и не стал колотить себя по лбу ладонью. Так как рядом никого не оказалось, Орин подобрал заблокированный мяч, на который ему нетерпеливо указывал со своей скамьи у середины поля старший тренер. Орин держал футбольный мяч (отношения с которым во время проб у него сложились не очень), чувствуя его странный овальный вес, и смотрел на санитаров с носилками, пантера, ассистентов и тренера. Слишком далеко, чтобы бросать, и уж точно Орин не поплетется еще раз один вдоль боковой линии туда и обратно под далеким зеленым взглядом жонглерши, завладевшей его ЦНС.
То, что Орин за всю свою жизнь ни разу не пинал мяч любой формы до этого поворотного момента, стало незапланированным и какимто трогательным откровением, которое тронуло Джоэль ван Дайн куда сильнее, чем статус или рекорды времени мяча в полете.
И но в этот самый миг, когда изо ртов повыпадали свистки, а люди тыкали пальцами, и под тем самым зеленым и подернутым дымкой разбрызгивателей взглядом Орин открыл для себя в американском футболе новую нишу и новую морковку. Карьера в Шоу, которую он и не мечтал спланировать. Вскоре он уже посылал мяч на 60 ярдов без помех, упражняясь на поле наедине с ассистентом спецкоманд – мечтательным человеком с «Голуазом» во рту, который применял метафоры с небом и полетом и называл Орина «эфебом» – телефонный звонок тайком младшему брату показал, что Орин напрасно переживал, и это не оскорбление. На вторую неделю О. бил на 65 ярдов – по-прежнему без снэпов [86] или помех, – с чистым и безупречным ритмом, с пугающе тотальной концентрацией на взаимодействии между ногой и кожаным яйцом. На третью неделю его уже не отвлекали и десять бешеных гипофизных великанов, которые бушевали, пока он принимал снэп и делал шаг вперед среди хрюка, хруста и мясистых шлепов межличностных контактов, с пофигистичной походкой санитаров, которые вышли тогда на поле и ушли, когда отсвистели свистки. Его отвели в сторонку и извинились за колкость насчет пустого мешка, а также объяснили – с цитатами из правил, – что физический контакт с пантером запрещается драконовски и карается колоссальным ярдажом и потерей мяча. Шансы услышать на поле винтовочный треск отныне бесполезной ноги экс-пантера – один к миллиону, заверили его. Старший тренер позволил Орину подслушать, как он сообщил защите, что любой несчастный, кто хоть пальцем тронет нового звездного мастера пантов команды, после игры может не останавливаться до самого южного туннеля, выхода со стадиона и ближайшей остановки с общественным транспортом до какого-нибудь другого учебно-спортивного заведения.
Очевидно, начинался футбольный сезон. Прохлада, все полумертвое, горящие листья, горячий шоколад, енотовые шубы, жонглирование в перерыве игры и нечто под названием «Волна». Толпы экспоненциально больше и демонстративней, чем на теннисных турнирах. Хозяева – SUNY-«Буффало» [87], Хозяева – Сиракузы, команда Бостонского колледжа, команда Род-Айленда, Хозяева – презренные «Минитмены» УМ-Амхерст [88]. В среднем Орин выбивал 69 ярдов и не собирался останавливаться на достигнутом, глаза не отрывались от стимула блестящего жезла и такой увесистой спортивной морковки, какой он не видал с четырнадцати лет. Он посылал мяч все лучше и лучше, а его удар – танцевальная комбинация движений и переносов веса не менее сложная и точная, чем кик-подача, – становился все машинальней, и он чувствовал, как от постоянного и мощного панта растягиваются сухожилия и аддукторы – левая бутса зависала ровно в 90° относительно земли, колено к носу, канкан-удар в гуле толпы таком бешеном и полном, что будто выдавливал воздух со стадиона, – один бессловесный оргазмический вопль, что поднимается и создает вакуум, засасывающий за собой мяч в небеса, – кожаное яйцо, уменьшающееся в идеальной спирали, словно в погоне за ревом толпы, который оно же и вызывало.
К Хэллоуину его контроль над мячом стал не хуже дальности удара. Не случайно ассистент спецкоманд называл его удар «прикосновением». Помните, что футбольное поле – по сути, неестественно вытянутый теннисный травяной корт, и что белые линии под сложными углами так же обозначают тактику и движения, саму возможность игры. И Орина Инканденцу, у которого всю жизнь были посредственные обводящие удары, Штитт обвинял в том, что тот попал в зависимость от слишком частых свечей, выработанных в качестве компенсации. Как и равно слабый в обводящих повелитель Эсхатона Майкл Пемулис после него, Орин строил свою ограниченную игру вокруг сверхъестественной свечи, а это, понятно, просто парабола над оппонентом, которая в идеале приземляется ровнехонько у задней черты и которую трудно принять и вернуть. Герхарду Штитту, Делинту и их депрессивным проректорам понадобилось просидеть за попкорном без масла всего один картридж одной игры БУ, чтобы понять, как же Орин отыскал свою нишу в большом спорте. Орин до сих пор только «бийт свеча», заметил Штитт, иллюстрируя указкой и несколько раз перематывая четвертый даун, только теперь ногой, «бийт пант», и теперь еще с десятком ребят из бронированной и налитой тестостероном массовки, вместо Орина реагирующей на ответ, который выдумывает оппонент; Штитт утверждал, что Орин в этой гротескно физической и собственнической американской игре случайно наткнулся на способ легитимизировать ту же самую зависимость от всего одного удара, которая не давала ему развить смелость развивать слабые места, а эта неготовность рискнуть временной неудачей и слабостью ради пользы в будущем и была главным гербицидом для теннисной морковки Орина Инканденцы. Пубертатность-шмибертатность – а настоящую причину выгорания в теннисе Штитт понял. Штитту энергично поддакивали и массово игнорировали во время просмотра в Комнате отдыха. Позже Штитт сказал Делинту, что у него сразу несколько очень нехороших предчувствий о будущем Орина, в глубине души.