тся быть такими отвратительно смиренными, добрыми, полезными, тактичными, веселыми, неосуждающими, чистыми, энергичными, жизнерадостными, скромными, щедрыми, честными, порядочными, терпеливыми, терпимыми, внимательными, правдивыми. Это не Группа их заставляет. А просто в АА по-настоящему долго может продержаться только тот, кто сам готов стать таким. Вот почему циничным новичкам или зеленым жильцам Эннет-Хауса серьезные аашники кажутся странной помесью Ганди и мистера Роджерса [107] с татухами, увеличенной печенью и без зубов, которая раньше била жен и растлевала дочек, а теперь поет серенады о своем кишечнике. Все это совершенно необязательно; делай или умри.
Но, в общем, например, Гейтли долгое время озадачивало, почему собрания АА, где никто не поддерживает дисциплину, такие дисциплинированные. Никто не перебивает, не распускает кулаков, не орет благим матом, не перемывает косточек и не срется за последнее «Орео» на тарелке. Где же тот суровый держиморда, который вбивает в головы принципы, которые, по заверениям АА, спасут твою задницу? Пэт Монтесян, Эухенио Мартинез и Крокодил Грозный Фрэнсис не отвечали Гейтли, когда же начнут вбивать. Только улыбались лукавыми улыбками и говорили Приходить еще – апофегма, которую Гейтли находил такой же заезженной, как «Тише Едешь!» и «Сам Живи и Другим Не Мешай!»
Почему заезженное такое заезженное? Почему правда обычно не просто не-, но антиинтересная? Потому что все до единого критические миниэпифании, какие переживаешь в первые дни АА, всегда полиэстерно-банальны, признается Гейтли жильцам. Он расскажет, что в бытность свою жильцом, сразу после того, как индастриал-гранжевый пост-панк с Гарвардской площади, – которого звали Бернард, но он заставлял всех звать его Плазматрон-7,– так вот, сразу после того, как старый добрый Плазматрон-7 выхлебал девять флаконов Найквила в мужском туалете наверху и на ужине рухнул лицом в тарелку с пюре быстрого приготовления, тут же на месте был выселен и вынесен на плече Кельвина Болта прямо на остановку зеленой ветки на Содружке, и Гейтли переселили из пятиместной спальни самых новеньких на койку Плазматрона-7 в трехместной спальне для не таких новеньких, ему приснился эпифанический ночной сон об АА, который он первым готов признать заезженным 140. Во сне Гейтли и ряд за рядом совершенно среднестатистических и неуникальных американских граждан стояли на коленях на полиэстеровых подушках в тесном дешевом церковном подвале. Подвал – самый обычный дешевый церковный подвал, только стены во сне были из какого-то тонкого чистого прозрачного стекла. Все стояли на коленях, устроившись на дешевых, но удобных подушках, и все было так странно – потому что, кажется, никто не понимал, зачем им стоять на коленях, а поблизости не виднелось никакого босса высшего звена или держиморды, который бы их заставлял, и все же чувствовалось, что на коленях они стоят не просто так. Как во всех снах, когда смысла нет, но есть. И но потом какая-то женщина слева от Гейтли поднялась с коленей и вдруг встала прямо, просто как бы потянуться, и в ту же секунду ее вдруг как потащит назад с ужасной силой и как засосет в одну из прозрачных стеклянных стен подвала, и Гейтли уже зажмурился перед серьезным таким звоном стекла, но стеклянная стена не столько разбилась, сколько просто раздалась перед кувыркающейся женщиной и снова сомкнулась, и все, нет ее. Ее подушка и, как потом заметил Гейтли, еще пара полиэстеровых подушек в нескольких рядах тут и там были пусты. И именно тогда, оглядываясь, Гейтли во сне медленно поднял голову на обнаженные трубы на потолке и вдруг увидел в метре над разношерстными и разноцветными головами коленопреклоненного собрания – увидел медленно и бесшумно плывущий багор, как посох исполинского пастуха, как такой крюк, который появляется слева и вытаскивает из зоны обстрела помидорами бездарных актеров, медленно вырисовывавший над ними французские завитушки, почти застенчиво, как будто неторопливо выискивая; а когда поднялся мужик в кардигане с добрым лицом, попался на загнутый посох и улетел вверх тормашками сквозь беззвучную стеклянную мембрану, Гейтли повернул большую голову до упора, не отрываясь от подушки, и теперь увидел, прямо за прозрачным листом стекла, чрезвычайно аккуратно одетую авторитарную фигуру, поводящую исполинским посохом пастуха одной рукой, спокойно изучая ногти на второй с лицом, скрытым маской, на которой был нарисован просто желтый смайлик, с таким обычно желают хорошего дня. Фигура была внушительная, надежная и уверенная в себе, одновременно привлекательная и успокаивающая. Авторитарная, она излучала хорошее настроение, неотразимое очарование и безграничное терпение. Тралила большой палкой спокойно и со знанием дела, как рыбак, который, сразу видно, не собирается выбрасывать улов назад. Медленная бесшумная палка с крюком – вот почему они все стояли на коленях под барочными окружностями ее траектории.
Одна из ночных посменных обязанностей сотрудников с проживанием в Эннет-Хаусе – не спать и быть наготове в переднем кабинете всю ночь на Ночной смене: люди на ранних стадиях реабилитации от Вещества часто видят реальное хоррор-шоу, или травматически-соблазнительные сны о Веществе, а иногда сны заезженные, но важные и эпифанические, и сотруднику на Ночной смене нужно возиться с бумажками, или качать пресс, или таращиться в широкое окно эркера переднего офиса на первом этаже, чтобы быть в любую минуту готовым заварить кофе, выслушать сбивчивый пересказ сна и предложить практичную позитивную точку зрения бостонских АА на возможный показатель прогресса в реабилитации жильца, – но тут Гейтли незачем было мчаться вниз за мнением сотрудника, таким был мощно, заезженно очевидным этот сон. Гейтли стало ясно, что у бостонских АА самый безжалостно суровый и умелый держиморда на планете. Гейтли лежал, свисая со всех четырех сторон койки, со вспотевшим от откровения лбом: держиморда бостонских АА ждал снаружи дисциплинированных залов собраний, в том самом пресловутом «Там», где гудели от веселья завлекательные клубы, сулящие хорошее настроение, под знаками с бесконечно льющимися неоновыми бутылками. Терпеливый надзиратель АА всегда и везде поджидал Там: выискивал заусенцы на пальцах в слепящем флуоресцентном сиянии аптек, где за увесистую доплату брали поддельные рецепты на Талвин, в луковом свете, льющемся через бумажные шторки из меблированных комнаткок обдолбанных медсестер, которые финансировали надлежащее состояние собственных клеток краденными фармацевтическими образцами, в изопропиловой вони кабинетов старых, сутулых, беспрерывно курящих врачей, у которых всегда под рукой лежал блокнот с листами для рецептов и кому достаточно было только услышать «боль» и увидеть нал. В доме задохнувшегося соплями канадского ВИПа и в офисе непримиримого помпрокурора Ревира, жена которого в тридцать пять лет купила вставные зубы. Контролер АА выглядел чертовски славно, пах еще лучше, одевался как бог и не забывал о вежливой черно-желтой улыбке, когда искренне желал хорошего дня. Всего еще одного хорошего дня. И еще.
В эту ночь циничный Гейтли впервые с готовностью последовал простому совету встать на большие колени у узкой продавленной койки Эннет-Хауса и Просить Помощи у кого-то, в кого он все еще не верил, просить, чтобы его укушенную Пауком волю отняли, дезинфицировали и раздавили.
Но и плюс у бостонских АА, к сожалению, как оказалось, все же есть догмы; и некоторые одновременно устаревшие и пафосные. А еще в Содружестве свой сбивающий с толку жаргон – псевдопсихологический диалект, который сперва вообще невозможно разобрать, на это в лотерейном перерыве на собрании «Белого флага» Дону жалуется Кен Эрдеди – рекламщик с высшим, полуновенький в Эннет-Хаусе. Собрания бостонских АА необыкновенно длинные – полтора часа вместо общепринятого часа, – но зато здесь после 45 минут устраивают перерыв, где все могут перехватить бутерброд или «Орео» под шестую чашку кофе, постоять и поболтать, и почувствовать единение, когда можно оттащить наставника в сторонку и поделиться каким-нибудь заезженным прозрением или эмоциональной белибердой, которые наставник быстренько и без лишних ушей одобрит, а еще поместит в больший императивный контекст первостепенной необходимости не употреблять сегодня Вещество, хотя бы сегодня, любой ценой. Пока остальные единятся и беседуют в странной системе поговорок, еще проходит лотерея – очередная выдумка бостонцев: самые зеленые новички «Белого флага» пытаются Проявлять Активность в Группе и бродят с ротанговыми корзинами и пачками билетов – один за бакс и три за пятак, – а победителя объявляют в конце с кафедры, и все шипят, кричат «Проплачено!» и смеются, а победитель получает «Большую книгу», «Как это видит Билл» или «Как я уверовал», которые, если у него довольно трезвых дней за плечами и потому уже есть вся литература АА с прошлых лотерей, он публично предлагает любому желающему новичку – то есть любому новичку, у которого хватает смиренного отчаяния подойти, попросить и рискнуть получить еще в нагрузку и телефонный номер, чтобы хранить в кошельке.
На лотерейных перерывах «Белого флага» Гейтли обычно курит с жильцами Эннет-Хауса, чтобы отвечать на вопросы и сопереживать жалобам. Сам он обычно спрашивает и жалуется после собрания Грозному Фрэнсису, с которым сегодня Гейтли делит важную обязанность по «прилизыванию зала» – мытью полов, чистке пепельниц и протирке длинных столов кафетерия, – в чем участие Г. Ф. Г. ограничено, поскольку он на кислороде, а потому его участие в основном заключается в том, что он стоит, дышит кислородом и держит незажженную сигару, пока зал прилизывает Гейтли. Кен Эрдеди, который пришел в Хаус месяц назад из какой-то понтовой клиники в Белмонте, в целом пришелся Дону по душе. Эрдеди человек с деньгами, – мать Гейтли назвала бы его яппи, – старший бухгалтер в рекламном агентстве «Вайни и Вилс» в центре, как сказано в его приемке, и, хотя он примерно возраста Гейтли, такой мягко миловидный на вид – как и все выпускники Гарварда и Тафтса, с чем-то от манекена во внешности, – и всегда выглядит таким ухоженным и лощеным, даже в джинсах и простом хлопковом свитере, что Гейтли он кажется моложе, незнакомым с жизнью, и он мысленно зовет Эрдеди «малЫм». Эрдеди в Хаусе в основном из-за «марихуановой зависимости», а Гейтли непросто Идентифицироваться с любым, кто изза травки умудряется променять работу и квартиру на койку в комнате с татуированными мужиками, которые курят во сне, и на подработку где-нибудь на бензоколонке (Эрдеди только что начал свою девятимесячную работу Кротости на заправке «Мерит» на Северной Гарвардской улице в Оллстоне), 32 часа в неделю по МРОТу. Или чтобы нога вот так дрыгалась все время из-за Отмены: от долбаной травки? Но не Гейтли судить, что считается поводом для того, чтобы Прийти, а что нет, – ни для кого, кроме себя, – а наставник грудастой, но проблемной новенькой Кейт Гомперт – которая если не на собраниях, в основном только лежит в кровати в новой женской пятиместной спальне, и находится на «суицидном контракте» с Пэт, и живет без обычного давления по поводу скорее найти работу Кротости, и каждое утро получает из медицинского шкафчика какие-то рецептурные лекарства, – консультант Кейт Го