– You okay?[18]
Внезапная, тонко сверлящая боль – от кисти левой руки, сжимающей перила, до локтя. Пальцы ломит от напряжения. Она стоит спиной к планширю, просто смотрит. Кожаные куртки, освежеванные звери. Видит страницу в учебнике биологии: сине-красное тело, обнаженные мускулы, распахнутые глаза без век, зубы, не прикрытые губами. Когда она умрет – что похоронят? Ее ногти, ее бессловесный язык. А когда ногти разложатся, что тогда будет – она? Зачем могила? Это будет их дело, оставшихся – это им нужно место, куда можно приходить. Надо и после смерти двигаться дальше, не лежать под камнем.
– Hey. We not animal, no?[19]
Телохранитель протягивает ей предмет: свернутое одеяло.
– No danger[20].
Она берет в руки одеяло – скорее, покрывало, не очень толстое. Тканый текстиль, светло-желтый, чистый. Старый, затертый до мягкости.
Утром – затекшие плечи после нескольких часов рваного сна в кресле. Сжатые мышцы не хотят просыпаться. Она ковыляет в столовую, где кофе подают в термосах с насосом, в здоровенных кружках, но вспоминает, что сначала надо найти туалет. Если она все еще в народной сказке, то по дороге, наверное, встретит тролля. Если длинная еще не забодала его, не сбросила в бурлящий поток под мостом. Она кое-как смывает остатки туши, стоя перед недопротертым зеркалом, полощет горло водой, сует в рот жвачку. Желудок чуть сводит. Вернувшись в столовую, она берет йогурт и шагает к кассе. Операция отклонена. Пробует снова, но карточка не работает. Ставит йогурт обратно. Взгляд кассирши скользит мимо нее, к соленым окнам, стеклянным стенам.
Она садится за столик, включает мобильный: тот не сразу соображает, где находится. Потом начинают прибывать сообщения, одно за другим.
Где она?
И что она делает?
И он заблокировал карту.
Потому что не знает, что случилось.
И позвонит в полицию.
Она думает: повернуть назад можно потом, позже. Но не дернув стоп-кран – так, чтобы чайки попáдали с радиоантенны. Не прямо здесь, не прямо сейчас. Она открывает календарь: следующая сессия через пару часов. Заглядывает в бумажник: вторая карточка, ни разу не использованная, лежит за потертыми чеками. Она открывает настройки платежного приложения, account for received payments[21], и вводит номер карточки. Подключение одобрено. Ну еще бы вы не одобрили! Значит, через пару часов туда закапают деньги. А пока она обойдется без жидкого кофе и приторного йогурта: во рту вкус победы. Смекалка – это да. Это вещь.
Промышленный порт, куда прибывает паром, почти не связан с городом: нет общественного транспорта – который она все равно не смогла бы оплатить. Смотрит на машины: последние фуры выползают из разинутой пасти парома. Суда красивы на фото, на аэроснимках, птичьих картинках. Но здесь, рядом с берегом, вблизи города: тупой нос, неуклюжий колосс.
– Hey, you![22]
Она видит телохранителя, в паре метров – его фура на холостом ходу.
– City?[23]
Она вскарабкивается на пассажирское сиденье, кладет сумку на колени. Кажется, начинаю привыкать, думает она. Это его дом, а я могла бы быть кошкой на пружинке. Махать, махать лапкой. Кивать, кивать головой.
– Small city. Beautiful[24].
Он включает радио, и ее осыпает ворох чужих звукосочетаний. Реклама тоже звучит одинаково на всех языках: неестественно высокий темп речи, слишком много частотных подъемов между двумя вдохами – которые к тому же вырезают при монтаже. Она думает: мы могли бы быть парой, ехать домой из магазина. Я могла бы сидеть тут, справа, и быть отзвуком того, без чего он когда-то не мог дышать – так ему казалось. Радио болтает дальше, она подслушивает чужую жизнь, ни слова не понимая, и от этого немного стыдно.
Звонит мобильный, она выключает его.
– They want you?[25] – он смеется. Опять складывает пальцы пистолетом: пиф-паф.
– Ha ha.
Портовый город вытекает из моря, к живописной площади: она отмечает точку противовеса, временное превосходство другой стихии. В уютной кондитерской без денег не присядешь. За углом забегаловка, где вряд ли кого-то волнует вид человека, ночевавшего не в кровати и даже не в койке. Вайфай бесплатный, как вода из-под крана. Она берет стопку салфеток, находит столик в углу. Протирает сиденье, столешницу. Сессия через четверть часа. Тот, с кем предстоит говорить – или кого она должна слушать, – трудный, непредсказуемый, с ним почти невозможно следовать предписаниям: максимум 25 % времени твоя речь, остальное – клиента. Пусть никто не проверяет, но все-таки. Почти каждый раз ощущение, что она сдает экзамен со шпаргалкой: не излучай чрезмерной уверенности в себе, ответь неправильно хотя бы на пару вопросов, ради правдоподобия. Наушники падают на пол, ровно в пятно кетчупа. Это красное теперь ни за что не выковырять из узкой щелки. Она трет, пока салфетка не распадается на волокна, потом вставляет наушник в ухо:
– Здравствуйте, рада слышать вас. Приятно видеть. Да, утро понедельника, да уж. Как ваши дела?
Сосредоточенный карий взгляд на экране мобильного пристально изучает ее лицо, будто ища ответ на вопрос. Морщинка меж бровей, печальные щеки. Он теряет вес.
– Хорошо.
– Как хорошо! Чудесно.
Выжидать, но не позволять тишине брать верх.
– Где это вы сидите? – спрашивает он наконец. – Не узнаю фон.
– Я сегодня… в другом месте, да.
– Сбежали из дома? – посмеивается он. Раньше она не слышала его смеха.
– У меня просто было… дело. В городе. Но расскажите же, что у вас сегодня на душе, – произносит она и тут же прикусывает язык. Так нельзя. Такие слова могут вызвать все что угодно: от оскорбления до полного замыкания. До прерванной – и неоплаченной – сессии. Наверное, от нее уже пахнет потом.
Его взгляд гуляет по ее лицу. Вверх, вниз, снова вверх.
– Я слишком свободен.
– Вот… как. Расскажите подробнее.
– Нечего рассказывать. Делаю что хочу, а она ничего не говорит. Прихожу, ухожу, когда захочу, и здесь… дома… всегда есть все, что мне нужно. Еда, чистая одежда. Миска чипсов перед телевизором. Всегда свежих. Она выбрасывает старые и насыпает новые. Сама-то она такого не ест. Она… отпирает дверь, закрывает ее за мной. Здесь, кроме нее и меня, никого нет. Мы завели пса, но я не выносил его взгляда, преданности. Как он стучал хвостом по полу, только посмотришь на него. Потом мы отдали его ее матери. Она взяла, даже ничего не спросила.
Она не знает, что лучше – продолжать смотреть на экран или делать вид, что записывает. Все это она слышала уже много раз, всякий раз обернутое в новые слова и фразы.
– Сначала я ходил к другим тайком, потом начал оставлять следы. Она ничего не говорила. Тогда я стал ходить в открытую. Отвечал на звонки дома прямо за ужином. Она все равно ничего не говорила. Тогда я прямо спросил: что скажешь? Она ответила: значит, сейчас тебе нужно именно это. То, чего я не могу тебе дать. Нельзя быть всем для другого человека.
Он умолкает, устремив взгляд в пространство где-то за экраном. Ищет новый поворот, не находит.
– И что вы почувствовали? – заученно спрашивает она.
Он не обращает внимания. Кажется, больше не нуждается в ее вопросах. И вдруг опять вперивает взгляд в ее лицо на своем экране.
– Я хочу уйти. Но даже не знаю, как сказать ей об этом. Может быть, она просто будет смеяться. Как можно вырваться от того, кто тебя не держит?
– Да, как?
Именно, отражай. Отлично, на этом можно продержаться еще минут пятнадцать, потом начать завершать. Если бы ее все-таки проверяли: любо-дорого, она вся – слух, речь клиента – даже больше рекомендованного минимума 75 %.
Она вводит дату, время, нажимает на «выполнено». Когда поступит платеж? Раньше об этом не приходилось думать. Как часто работодатель делает переводы: раз в неделю? Раз в месяц? Она вспоминает жест телохранителя: пиф-паф. Hi, it’s a robbery. Don’t move and give me all your money[26]. Она прислушивается к ощущениям, мысленно ощупывает тело: голодна, надо в туалет, устала? Ничего. Дрожь начинается в плечевой зоне: где-то между телом и головой, на стыке. Вскоре начинают дрожать руки и ноги. Она кладет ладони на колени, впивается пальцами в углубления под коленными чашечками. Вдыхает, не считая, до отказа, потом выдыхает. Это замкнутый круг: мозг пугает тело, которое пугает мозг, который пугает, – но ее знание размыкает цепь, разбивает чары. По экрану мобильного скользит прямоугольник с закругленными углами: You’ve received a payment[27]. Теплое дуновение какого-то сигнального вещества, и она склоняется над столом, упирается в него локтями. Вдыхает и выдыхает, следит за тем, как головокружение испаряется. Новый прямоугольник на экране: …запишитесь на беседу с индивидуальным консультантом уже сегодня… – строка медленно растворяется и сменяется следующей: акция 30 % на комплексные консультации… Через секунду первая строка возвращается: Запишитесь на… Она смахивает рекламу, алгоритм распространения которой, очевидно, не различает клиентов, потенциальных клиентов и почасовых психологов-недоучек. Открывает банковское приложение: состоялась транзакция. Поступил перевод. Пружинистыми охотничьими ногами идет к стойке заказов, покупает маленький милкшейк и залпом всасывает. Выйдя из забегаловки, не помнит вкуса.
Она садится на скамейку для туристов на площади, Недалеко от нее – опрятная пожилая женщина: если повезет, не будет морщиться. Хотя от тех, кому кажется, что они пахнут потом, как раз и не пахнет. Что осталось сделать: найти душ, раздобыть чистой одежды и понять, куда она направляется. Звонит мобильный, неизвестный номер. Она отклоняет звонок. Прямоугольник рекламы висит на прежнем месте. Она выключает мобильный. Подработка нормальная, вот только никогда не знаешь, хорошо ты выполняешь эту работу или не очень. Если ее вообще можно выполнить хорошо. А так – вполне нормальное занятие, когда сидишь дома с ребенком, который не переносит никаких контактов, кроме самых предсказуемых. Со спокойной девочкой, которая рвет бумагу на мелкие клочки – десять минут, двадцать, полчаса. С девочкой, которая замирает и сидит с погасшим взглядом, только услышит «играть» и «другие дети». С девочкой, которой обязательно надо коснуться определенного количества – пока небольшого, но она быстро усваивает цифры – деревьев. Это если удается вывести ее на улицу. А перед выходом надо одеть в определенном порядке, только этот порядок меняется, а как он изменится – это знает только девочка, предугадать невозможно. И если ошибешься – то гулять никто не пойдет. Некоторые утверждают, что дети не только формируемы своим окружением, но и сами формируют его. Что еще неизвестно, так ли холодна «холодная мать». А к этой девочке нельзя прикасаться, когда она не хочет. И если дотронешься, когда не сл