через месяц я получил посылку из, Симферополя. Это была Библия от архиепископаЛуки.
Вскоре яуволился с работы и уехал навсегда из города, где жил. Устроился я на работусельским врачом в небогатом горном районе Южной Осетии. Это был довольно глухойи далекий от современной цивилизации уголок, где я долгие годы выслуживал уБога себе веру, как когда-то это делал архиепископ Лука.
Кстати, он незабыл осмотреть тогда мою раненую ногу, дал хороший совет и на прощанье сказал,что Платон был прав, когда говорил: “Величайшая ошибка при лечении болезни, чтоимеются врачи для тела и врачи для души”.
В Южной Осетиинаселение было смешанное. Я жил среди осетин и грузин. Это были мирные люди,которые роднились между собой, и какой-либо национальной вражды между ними небыло. Все они были православные христиане, но по всей области церкви былизакрыты, и не было ни одного священника. Поэтому народ за время советскойвласти христианство забыл и склонился к языческим верованиям предков. Я думаю,что это обстоятельство послужило одной из основ вспыхнувшей жестокойнациональной междоусобицы между грузинами и осетинами.
Ведь известно,что если народ забывает Христа, то приходит дьявол и ожесточает сердца, иразжигает в народе пламя раздора и войны.
Бедные мои,бедные больные люди, которых я лечил в те годы! Через ваши тихие и мирныеселения прокатилась нелепая жестокая война. Где вы? И много ли вас осталось вживых?! Мне писали, что все селение сожжено, все лежит в руинах, а людирассеялись по лицу земли.
Как и в началевека, опять как будто пришли времена Каина и Авеля, и стал восставать народ нанарод, возжелавши крови друг друга; из-за грома пушек и автоматных очередей онине слышат голос кроткого Христа, говорящего им: “МИР ВАМ, ЛЮДИ!” Взявшие же вруки меч, от меча и погибнут.
Под солнцем Феодосии
Здесь солнцетрудилось без выходных в любое время года, в этом древнем городе слез,называвшемся некогда — Кафа. Издревле здесь был богатый невольничий рынок иперевалочный пункт отправления рабов и султанскую Анатолию для пополнениятурецких гаремов, янычарских полков и команд гребцов на галерах турецкогофлота. Рабов и рабынь поставляли на рынок конные отряды удалых головорезов,постоянно делавшие злые набеги из Крыма на украинские и южно-русские земли иуводившие в татарский полон молодых крепких мужчин и чудных, несравненныхукраинских девушек. Уводили навсегда, навеки, в чужие, проклятые земли, в злуютурецкую неволю. В этом небольшом, прокаленном крымским солнцем городе,окруженном грядой пологих серых гор, всегда дули резкие ветры, шумя твердойлиствой чахлых городских скверов, трепля на веревках развешанное во дворахбелье и рельефно обрисовывая красоту идущих навстречу ветру девушек, о чемместный поэт вдохновенно писал:
И ветерскульптором счастливым,
Должнобыть, чувствует себя.
Вообще, надосказать, что город этот был необычный, тесный, собранный в кучу у моря,теснимый дугою холмов, с идущим по городским улицам поездом, с полуразрушеннымизубчатыми стенами двух средневековых генуэзских крепостей, с разбегающимися похолмам ослепительно-белыми домиками под красными черепичными крышами, громадамистоящих в порту океанских кораблей, длинными, тонкошеими портовыми кранами,стаями кружащих в небе крикливых чаек и сверкающей на солнце гладью моря. Этотгород сказочник Александр Грин, когда-то живший здесь, называл Зурбаганом, издесь нежная красавица Ассоль, прикрыв ладонью глаза, всматривалась с берега вморской горизонт, ожидая шхуну с алыми парусами и таинственным принцем.Когда-то здесь, в порту, обливаясь потом, в ватаге биндюжников трудился напогрузке зерна молодой еще Максим Горький, здесь жил и писал свои великолепныекартины знаменитый маринист и академик живописи Айвазовский. Здесь в началетридцатых годов XX века между отсидками в тюрьмах и лагерях скитался бездомный,затравленный советскими властями великий хирург и епископ Лука(Войно-Ясенецкий) — ныне прославленный святой исповедник Божий. Здесь также жили,работали и страдали люди гораздо более скромные, о которых я расскажу далее.
Феодосийскаягородская больница, размещенная в старинных одноэтажных корпусах, находилась вправой части города, на горе, в местности, называемой “Карантин”, судя по чемуможно было полагать, что здесь на рейде у древних развалин генуэзской крепостиотстаивались подозрительные на чуму и холеру суда.
Главным врачомбольницы была молодая симпатичная и очень приятная женщина — ВалентинаВасильевна. Когда я по вызову пришел к ней в кабинет, она посмотрела на менясвоими ясными глазами и после некоторой паузы сказала, что надо бы сходить кбольному священнику, престарелому отцу Мефодию. Ну, там, подбодрить его иоказать ему посильную помощь.
Это было времяначала хрущевского правления, и ко всему церковному, и особенно, как тогдаговорили, к служителям культа, многие относились с опаской и оглядкой навсемогущий райком и старались с оными служителями никаких дел не иметь, чтобыне впасть в немилость у власть предержащих.
— Хорошо, — сказаля, — схожу к отцу Мефодию.
Я оченьлояльно относился ко всему церковному и даже тайно встречался в Симферополе справящим архиепископом Лукою. Не откладывая дело в долгий ящик, я решил в тотже день посетить священника. Городская церковь, стоящая вблизи морского берега,во время войны не пострадала, хотя вокруг нее неоднократно происходили бои.Священник жил рядом с храмом в просторном одноэтажном доме, сложенном изжелтого крымского ракушечника, с красной черепичной крышей. Окна в доме былиоткрыты, и батюшка, вероятно, всегда слышал умиротворяющий монотонный шумприбоя и вдыхал йодистый запах морских водорослей. Дверь мне открыл батюшкинкелейник Стефан, уже успевший отсидеть срок в лагерях за то, что подросткомносил бандеровцам хлеб. У него были кое-какие фельдшерские навыки, полученные вбольничном бараке Джезказгана, и этим он был полезен батюшке — делал емуперевязки и инъекции глюкозы. Батюшка сам долго томился в лагерях ВоркутаЛАГана крайнем севере, где в сырых шахтах было совершенно погублено его здоровье. Вте, уже далекие, сталинские времена жизнь человека, да, порой, и судьбы целыхнародов зависели от всемогущего ведомства НКВД и его угрюмых сотрудников,носивших на рукавах знак щита и меча.
Келейникпровел меня в комнату, где на узкой койке, в сером подряснике, сидел батюшкаМефодий, опустив ноги в таз с горячей, распаренной ромашкой. Он посмотрел наменя из-под седых бровей и спросил:
— Почему натебе нет креста?
— А развевидно?
— Да, видно.
— Креста нет,потому что его негде взять.
— Это ты верносказал, раб Божий. Стефан! — батюшка повернулся к келейнику. — Поройся вдеревянной шкатулке и принеси нательный крест. Это тебя Валентина Васильевнаприслала?
— Да, она.
— Дай Бог ейвсех благ духовных и житейских, добрая, добрая она.
Пришел Стефанс крестом.
— Ну, рабБожий, как твое имя?
— Алексей.
Хорошее имя.По-гречески означает — защитник, и ты будь защитником православной веры. Давайсюда свою выю. Крест Христов, на весь мир освященный благодатию и кровиюГоспода нашего Иисуса Христа, дан нам оружием на всех врагов наших, видимых иневидимых. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Сказав это,батюшка Мефодий одел мне на шею крест и благословил меня. Я осмотрел егобольные ноги, прослушал спотыкающиеся ритмы сердца и, призвав Стефана, велелзаписать назначения. Стефан вытер батюшке ноги сухим полотенцем, одел шерстяныеноски и подал шлепанцы. Мы сидели и присматривались друг к Другу.
— Ты веришь вБога? — вдруг спросил он. Меня удивил этот вопрос, особенно после того, как онтолько что пожаловал меня крестом.
— Да, конечно.
— И правильноделаешь. Господь и Вечность — понятия одного плана, а мы — люди, как мошкипороимся, посуетимся на этом свете и исчезнем с лица земли. Мало сейчас таких,кто верит в Бога, мало кто любит Христа Сына Божия. Но поколения, как волныморские, — приходят и уходят, уйдут поколения неверующих, появятся новые люди,которые будут любить Христа, и Он будет любить их, и на душе у них воцаритсямир.
Ты приходи вцерковь на богослужения. Не бойся. Господь охранит и защитит тебя, и ВалентинаВасильевна тебя не выдаст.
— Хорошо,батюшка, приду.
В одинпрекрасный день батюшка Месродий пригласил меня покататься на лодке поФеодосийскому заливу. Погода была тихая и спокойная. Мы взяли напрокат лодку ипоплыли. Я сел на весла, а батюшка на руль. Ярко сияло солнце. Вода былачистая, зеленоватая, и хорошо просматривалось дно залива, усеянное обточеннымикамнями, между которыми шныряли быстрые стаи головастых серых бычков, плылинежные зонтики медуз, и на грунте лежали плоские, похожие на сковородки,камбалы. Я выгребал подальше от берега, где веял легкий прохладный ветерок икружились белоснежные чайки. Мы потихоньку плыли по заливу и остановились околоторчащей из воды верхушки корабельной мачты. Под нами на дне лежал большой, покрытыйржавчиной корабль с развороченным, открытым как ворота, бортом. Он был весьоблеплен колыхающимися в воде зелеными водорослями.
— Это грузовойкорабль “Жан-Жорес”, — сказал батюшка, немцы потопили его в сорок первом, когдаон шел в Новороссийск с грузом пшеницы и беженцами. Все они там остались, поднами.
“УпокойГосподи души усопших раб Своих. И елика в житии сем яко человецы согрешиша, Тыяко Человеколюбец Бог, прости их и помилуй. И вечныя муки избави. НебесномуЦарствию причастники учини, и душам нашим полезная сотвори. Аминь”.
Батюшкаперекрестился и благословил лежавшую внизу громаду корабля.
— Придет времяСтрашного суда, и протрубит архангел, и море отдаст своих мертвецов. Жан-Жорес— роковое имя. Человек, носивший это имя, был социалист, ниспровергавший все ився, и погиб от руки наемного убийцы, когда сидел в парижском кафе. Коммунистыв его память назвали этот корабль, и он получил торпеду в борт. Неугодно этоимя под солнцем. Я думаю, что назови еще что-нибудь этим именем, и оно тоже низвергнетсяв тартарары. Так-то, дорогой Алексей Иванович. Я вот сижу себе, гляжу на море и