Слова бежали быстро. Такой четкости и прямоты во мне давно не случалось. Все казалось простым и понятным. Я продолжал сидеть и философствовать, ни о чем более не заботясь, кроме как о том, чтобы разобрать нагромождения завалявшихся мыслей и навести порядок в душе. Но мою самоустроительную деятельность прервали.
Какой-то мужчина подошел ко мне и окликнул:
– Доброго вечера!
А я и не знал, что уже вечер. Осмотрелся, и действительно. Что произошло с течением времени? Я хотел ответить ему, но из горла не вышло ни звука. Тогда я улыбнулся, но и это телодвижение не далось. По его лицу я понял, что улыбка моя была страшной.
– Ты как? – спросил он, подходя ближе.
Появление живого человека лишило меня прозрачности в суждениях. Вопрос казался сложным, до крайности. Я бы даже сказал, он поставил меня в тупик. А в ответ на тупик сознание выдало эмоцию – я уже и отвык к тому времени от каких-либо чувств – неопределенного содержания, что-то единое из страха, раздражения, безысходности и жалости ко всему живому и умершему. Наконец я отозвался: я задрожал.
– Попей-ка, – он протянул мне полунаполненный мех, но в руки не дал, а только сам приблизился и влил в рот несколько капель.
Я проглотил их и задрожал сильнее. Он подождал, пока меня не перестанет трясти, и тогда предложил хлеба. От первого кусочка свело живот. Когда я в последний раз принимал пищу? Утром очень нуждался в ней.
Незнакомец все поглядывал на солнце. До меня дошло, что он спешит.
– Я в порядке, иди. Спасибо, – сказал я.
Он смотрел с сочувствием:
– Мне ведь действительно пора. Ну, ты справишься дальше сам?
– Да, да…
– Вот деревенька рядом, дойдешь, и тебя кто-нибудь приютит.
– НЕТ, НИ ЗА ЧТО, НЕТ, – завопил я так, что удивил сам себя.
– Ладно, ладно. Возьми хлеб, этого хватит на какое-то время, раз не хочешь в деревню.
Было явно неправильно принимать дар, но откуда-то пришла мысль, что следует примириться со своей слабостью. Я взял, и он ушел. Я оторвал кусочек и стал медленно есть.
Чувства возвращались. Я познал длительность тысячелетия: именно на столько, казалось, отдалилась сцена расправы. Я не мог вернуть память, как не мог заплакать, а ведь было бы легче. Выяснилось, что я не бездушная сволочь и что не быть бездушной сволочью больно.
Я думал обо всех страстях человеческих. А ради чего? Хоть был бы смысл, а с ним обыкновенно туго. Пострадать, а после сотворить нечто прекрасное… Тогда, что бы ни было прожито, все не зря. А я чего ради обгораю? Принесет ли моя жизнь плоды, которые оправдают все? Иначе и быть не может. Ты же ведешь меня, значит, в этом есть Твой замысел. Так твори, что угодно. Не нужно мне всего знать, пускай. Настанет день, и Ты объяснишь, зачем все было нужно. Я буду ждать знака. Я приму любой Твой шаг – пока я верую в Тебя!..
Убраться бы отсюда подальше. Лучше переночевать в дороге.
Я поднялся и, держа в руках хлеб, поплелся прочь. Идти было трудно. Когда последние намеки на цивилизацию скрылись в прошлом, я нащупал направление. Откуда-то пришла уверенность, что двигаться надлежит именно туда. Я уже и забыл, почему слушаться ветра теперь казалось мне отвратительным, но решился назло пойти в другую сторону.
Не было ни малейшей идеи, куда. Что-то сваленное на дороге постоянно мешало двигаться в ином направлении.
Итак, мой путь был один и выбора, по счастью, дано мне не было. И я пошел по своему единственному пути.
4. Необыкновенный человек
Видишь, там на горе
возвышается крест,
под ним десяток солдат –
повиси-ка на нем.
А когда надоест,
возвращайся назад,
гулять по воде,
гулять по воде,
гулять по воде со мной.
Наутилус Помпилиус. Прогулки по воде
Шел чудак.
Сплин. Чудак
На землю опустилась ночь. Сумятица в голове, измотанное и продрогшее тело. Мне умереть, верно, пора было. Я знал, холод уничтожит меня до утра, но ветер толкал вперед. Когда я запнулся о собственную пораненную ногу и упал, что-то побудило подняться. Будто кто-то потянул за руку. Будто я вновь стал ребенком – испуганным, слабым, без почвы под ногами – а какой-то взрослый позаботился обо мне.
Я понял, куда вел ветер, когда увидел свет впереди. Это был костер. Прибавил ходу, запыхался – пришлось задержаться и восстановить дыхание. Еще немного, и я буду спасен. Только идти надо медленно.
Около костра сидел мужчина старше меня. Ночь, кажется, и его изрядно поморозила. Теперь он отогревался. Вскоре он услышал шаги, различил мой силуэт во тьме и крикнул несколько приветствий. Я представил, как вот сейчас упаду на месте и ему придется дотаскивать меня до костра и приводить в чувство, но я почему-то дошел сам. И весьма ровнехонько. Видимо, предчувствие тепла дало силы на последний рывок.
Помню, его звали Йеошуа. Необычный человек. С трудом вспоминаю наш разговор, правда, кажется, мы не смолкали до рассвета, хоть мне и удалось выспаться. Ума не приложу, как только времени на все хватило.
Я поделился хлебом, он – вином. Вкуснее мне пить не приходилось. Такое могут позволить себе только знатные люди. Я озвучил эту мысль, и он ответил, что не так давно его приютили на ночь в богатом доме, там хозяйка и налила сей искусный напиток. Я быстро захмелел: отпустило бессилие, нависло припоминание о чем-то из прошлого. Еще не оформилось в воспоминание, но я уже ощутил, что оно тяжелое.
А он заметил мне невзначай, что я жив благодаря чудесному везению. Видно, хранит меня Господь.
– Я бестолку вымаливаю у Него откровение, – отчего-то зло бросил я.
Это все вино и усталость, но как же меня понесло… Из низшей бездны души поднималось возмущение, от буйства удерживало сам не ведаю что.
– Откровение не более чем врата. Есть путь к ним, и есть путь после. Это всего-то точка на маршруте, а жизнь есть движение, – его медитативный тон гипнотизировал.
– Я верую, что Господь никогда не оставит, если быть верным Ему.
– Хорошо бы, будь оно так. Да по-разному бывает в жизни.
– А я ВЕРУЮ
– В тебе говорит не вера, а страх, – заметил он. – Ты просто боишься всего на свете. Отсюда твои щенячьи восторги и надежды. Бежишь от жути, вырваться не можешь. Невозможно, сбегая от боли, отыскать покой. Это как пытаться нырнуть, – последнее он обронил, будто сам чего испугался.
– НУ КОНЕЧНО, НУЖНО ПРЕКРАТИТЬ ОТРИЦАТЬ ЕСТЕСТВЕННЫЙ ХОД ВЕЩЕЙ: ЗА УМ ВЗЯТЬСЯ, О КАПИТАЛЕ ПОДУМАТЬ, ВЕЩИЧЕК ЗАПАСТИ, ЖИТЬ-ПОЖИВАТЬ ДО ДОБРА НАЖИВАТЬ!
– Это ты сказал, не я…
– Я ВЕРУЮ. Я выбрал идти путем, который мне укажет Бог!
– В чем же тогда проблема? – он выказывал все больше любопытства.
– НИ В ЧЕМ.
– То есть, у тебя нет проблем, которые ты хочешь решить?
Есть. Есть, черт тебя побери! Но до чего же ты меня РАЗДРАЖАЕШЬ!
– Все наладится однажды. Мне будет откровение, и я все пойму. Я пойму Мудрость Его Замысла, Я ЗНАЮ. И Он наградит меня. После всего, что я пережил, Он должен…
– Тебе Бог ничего не должен, – грубо отрезал он.
Честно говоря, я готов был затеять драку. Но остался сидеть неподвижно. Внутри сквозь злобу пробивалась уверенность, что он знает, о чем говорит. Правота спорщика разжигала гнев. Гордость требовала реванша. А то, что всегда искало света, беззастенчиво и категорично тянулось, распочуяв, к истине.
– Я всем рискнул ради Бога, понимаешь ты? – решился объяснить я. – Человек… великий не может уйти бесследно.
– А ты себя великим считаешь?
– Да, – не без трепета признался я ему и себе.
– Честно, – подытожил он.
– У меня ничего, кроме честности, нет. Меня тянет на особый путь, – я вновь обнаружил в себе потребность объяснить ему, чтобы он понял. Может, потому что чувствовал, что он способен понять. – Путь, ни на что не похожий… Я не хочу, чтобы все было зря, чтобы я, как жалкий пропойца, сдох в пустыне, ничего не оставив после себя.
– Зря… Ты что же, считаешь, что в большинстве своем люди живут зря? – начал он равнодушно. – Все умрут: жил да помер. Детишек оставил, хозяйство, добрую память соседям. Потом и те перемрут, оставив, дай Бог, светлую память потомкам. Такую короткую, что мочи нет. И вот уже дома снесены или сгнили, посевы пожрала саранча, поля заросли, колодцы засохли, империя пала, бог умер. Новая жизнь неумолимо расчищает себе место, это естественно. Не остается ни капли памяти. А представь, сколько их уже ушло в забвение, а сколько еще уйдет… бесконечно много: были и нет. И все они, ты говоришь, не нужны Богу?
– Ну, нет, я не это имел в виду, – смущенно промямлил я.
– Разве? А эти твои «великие»? Они же львиную долю отведенного времени тоже «зря» жили. Не менее бессмысленно и нелепо, кстати, чем остальные. «Великие» должны родиться, выполнить свое ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ и умереть? Так?
Уничтожил.
– Нет… Я просто хочу сказать, что мечтаю следовать путем, который укажет Бог…
– И?
– Я молюсь о том, чтобы увидеть путь. И ничего.
– Не знаешь, какой шаг сделать следующим? – уточнил он.
– Нет, следующий я как раз знаю. Всегда чувствуется как-то само собой…
– Так в чем проблема?
– Я не знаю, к чему приведет дорога. Важно знать, что идешь правильно.
– Путь – это всего лишь путь. Движение длиной в твое существование. Не путай ход каравана со следами на песке.
– Поди объясни это людям, когда спросят, за какие свершения я имею право переводить на свою никчемную жизнь их хлеб да воду. Если я иду путем Господним, я должен сотворить нечто значительное, чтобы доказать другим… и себе, что это не блажь. Люди вечно говорят…
– Люди вечно говорят, – согласился он. – Требуют того, что нужно им. И бесконечно противоречат сами себе…
Ну хоть в чем-то он со мной готов согласиться! А то меня уже начало знобить от подозрения, что я кругом неправ. И что мышление мое – единственное, чем я, в общем-то, мог оправдать себя – так же бездарно, как и вся моя жизнь.