– …В древности была такая история. Один военачальник привел на битву войско, а по обе стороны на поле битвы его семья. Он хотел быть хорошим человеком и поступать правильно. Но они уже здесь, и никто не намерен отступать. Как ты думаешь, чего хотела от него родня?
– Зависит от стороны.
– Именно. И уверен, любой исходил бы из высокой морали. И сам герой не хотел брать грех на душу. Но знал, что, будь умерщвлен он сам, родственник-убийца совестью терзаться не станет. Все же во имя блага.
– Я бы на его месте молился Богу.
– Он поступил как раз так. И в отличие от тебя, которому, как ты говоришь, Бог не отвечает, он получил наставление: не поддаваться малодушию, исполнить предначертанное и не предавать тех, кто ему предан.
– Знаешь что, я уже насмотрелся на праведных убийц! – И тут я вспомнил все. И понял, сколь мелок мой страх перед его судом по сравнению с ужасом от того, что вообще способен творить род человеческий.
– Сострадать больно. И все же Бог заповедал любить ближнего. С другой стороны, если будешь вечно гнуть шею, выучишься ненавидеть. Жертвенность хороша с любовью, иначе ты просто развязываешь очередную войну. Ты хочешь быть хорошим, а внутри борешься с бессилием за краешек свободы. Вон тебя как колотит от страха. Одного сочувствия мало, чтобы воистину любить людей.
– Выходит, сострадание значит страдание? Занятный каламбур. Согласен. Но ведь Господь оценит…
– А нужно тебе, чтобы оценили? Дешево же стоит твоя любовь. А если нет награды, то что? Ни от человека, ни от Бога. Особый путь и добро уже не так привлекают?
Он заставил мой пьяный мозг думать. И я мгновенно протрезвел, потому что понял, что он прав во всем. Что вопрос нужно ставить именно так. И вот передо мной уже край обрыва, где не за что схватиться, где нет ни одного «потому что». Ну, что скажешь, душа, которую я поставил выше земных благ? Ты чего хочешь на самом деле: любить или чтобы тебе воздали должное
А ведь я, и правда, имел потребность быть хорошим. Как мог, пытался нести свет. Неудачно получалось. Я бежал от угнетения, я ненавидел, но было кое-что еще во мне. То, что они еще не убили. Я горел любовью, и нужно было это мне, а не кому-либо другому. Причин и следствий во мне самом хватало.
– Оно того стоит, – ответил я. – Сострадание. Оно само себя окупает. Все внешнее только в придачу. Я тебя понял. Спасибо. Я запомню это навсегда.
Кстати, я тогда соврал. Воспоминания покрылись сумраком, который я долго не мог развеять. Правда, потом я сам пришел, по сути, к тем же выводам. Только другими словами все называл. И тогда это стало уже не просто ловко подхваченной чужой мыслью, а выстраданным практическим принципом жизни.
Выслушав меня, он задумался. Я продолжил пить вино в надежде вновь опьянеть, но сознание оставалось чистым. Не повезло мне забыться!
Я заметил, что он, отвлекшись, всматривается в пустоту и прислушивается:
– Что ты там видишь?
А он посмотрел на меня чересчур долго, как смотрят, наверное, одни колдуны да прорицатели, и вдруг сказал:
– Ты поймешь. Все, что хочешь понять, поймешь. И найдешь то, что ищешь.
Я заглянул в его переставшие быть человеческими глаза и почему-то поверил, что все произойдет точно так, как он сказал.
– А я слушаю.
– Что? – опешил я.
– Я слушаю, как кто-то поет.
– Но я никого не слышу.
– Конечно, не слышишь. Оно не похоже на нас.
– А кто… оно?
– Не знаю.
– Ангел?
– Нет, точно не ангел.
– Демон?
– Нет. Просто кто-то.
– И что он?
– Поет, говорю же.
– А что поет?
– Я никогда прежде не слышал этого. Не могу разобрать целиком. Что-то… подожди, я почти понял. Он повторяет: «Видишь… там на горе… возвышается… крест, под ним… десяток солдат – повиси-ка на нем. А когда надоест… возвращайся назад, гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со мной…»
– Ого. Гулять по воде… Это он про Мошу, про то, как расступились воды перед ним, что думаешь?
– Да, думаю, да.
– Мне стыдно, но иногда я готов отрицать само существование Бога.
– Любопытно. Расскажи Ему как-нибудь об этом.
– Да-да, очень смешно.
– Ты часто о Нем думаешь. И говоришь с Ним, верно?
– Мысли умеешь читать?
– Нет. Очевидно же. Ты внезапно это выдал, хоть я и не спрашивал тебя, и разговор к тому не шел. Значит – накипело. Тем более, ты привык от Него чего-то там требовать.
– Его может вообще не существовать.
– Независимо от того, что ты думаешь о Нем, ты крепко привязан к идее Бога в своей голове. Мысли о Господе занимают важное место в твоей жизни, отрицаешь ты Его или принимаешь. Вот если бы ты вспоминал лишь иногда или будь ты членом далекого племени, никогда о Нем не слыхавшем – другое дело. А так… Отрицание – почти то же самое, что и принятие. Поспи, ты устал, тяжелый был день, – посоветовал он.
– Откуда знаешь?
– Да у тебя на лице все написано, – вздохнул он и вновь обратил свой взор к темноте.
– Что, опять кого-то слышишь? – поинтересовался я.
– Сейчас молчит. Но нас тут все еще трое, – сообщил он.
– А я могу его увидеть?
– Ты его и так видишь, – сказал Йеошуа, – просто не замечаешь. Так что отдыхай.
Я опустился на песок и сразу уснул. Он разбудил меня, когда стало светло. Сказал, что солнце скоро поднимется, а нас обоих ждет еще длинный путь. Прежде, чем попрощаться, спросил, куда я направляюсь.
– Одному Богу известно! – признался я, а он посмеялся. – А ты?
– Слышал про пророка по имени Йоханан, хочу встретить его.
– Он не пророк.
– Почему?
– О-О-ОЙ! КАК БЫ ПОМЯГЧЕ-ТО ВЫРАЗИТЬСЯ, А? Чушь городит, по-моему.
– А я слышал о нем много хорошего…
– От кого?
– Да так. Несколько добрых знакомых… Те, в ком я не сомневаюсь. Может, он просто не по твою душу?
– Может, – согласился я, хотя про себя остался уверен, что воистину раскусил крестителя-обманщика.
Мы попрощались и разошлись, а издалека он окликнул меня:
– Эй!
– Чего?
– Не знаю, запомнит ли тебя мировая история, но я буду помнить тебя. Я тебе обещаю.
– Ну, спасибо… И я тебя… тоже…
Он кивнул, и мы разошлись. Больше я его никогда в своей жизни не видел.
5. Провал в объяснении
Странным было то утро, когда мы расстались. Я ощущал все по-другому: то ли воздух изменился, то ли я. За спиной был будто бы белый лист: в моем сейчас выцвело прошедшее. И дело даже не в провале памяти, а в том, что я перестал ощущать вчера своей современной реальностью. Будто бы прервалась преемственность времен, повисла в воздухе цепь двумя более не связанными, потерявшими друг друга концами. Пустота… как много у нее оттенков, как много стоит з- а этим словом. Скажи «любовь», и все поймут, о чем ты, но каждый свое. Так и с пустотой. Вот ты что подумал?
А я тогда брел и удивлялся. Меня более не вел ветер, не терзали призраки, еще не успело подпалить солнце. Пустота, свобода, похмелье – как ты это назовешь? Бред… ну, можно и бредом.
Я, кажется, когда-то молился Богу, чтобы сбросить нагромождение мыслей о том, чего не существует. Прежде я бежал от ушедшего – я остановился. Прежде я волок в каждое новое мгновение целую суму свитков и книг – теперь поставил их на полку и пошел налегке. Это случилось со мной так просто. Ни с того ни с сего. Без видимых причин, и не объяснишь никому… Я захотел идти к людям и принести им надежду, сообщить добрую весть… Что легкость наступает так скоро, что она может просто взять и, подхватив, вынести тебя наверх, словно потопленную водой ветку. Ты был раб, и вот ты уже царь своей души – без усилий и бессмысленных просьб к кому бы то ни было. Весть была у меня, была во мне. Но едва я норовил рассмотреть ее повнимательнее, пропадала. Никаких прямых взглядов, только боковым зрением такое видится!
В какой-то момент я понял, что больше не хочу идти, и тут же сел на песок. Занятное дело: ни разу в жизни я вот так просто не садился посреди дороги. Нет, я всегда шел на какое-то место, еле-еле доволакивал до него свои ноги, потом присаживался нерасторопно, кряхтя, с чувством достижения чего-то, с мыслью, что вот сейчас-то могу отдохнуть. Страшно подумать: впервые просто сел, а не достиг-места-в-которое-шел.
Я сел и обратился к Богу. С чем именно – не понял. Просто обратился. То ли с благодарностью, то ли с воплем, то ли с принятием, то ли с мольбой, а может, и ни с чем конкретно. Мне хотелось протянуть к Нему руку и почувствовать. Мне, в общем-то больше ничего от Него не было нужно в тот момент. Хотелось лишь, чтобы Он был. Нет, чтобы БЫЛ! Чтобы это БЫЛ стало моей реальностью, так же как и песок, и небо, и ветер, и мысли в голове.
А если верить тому философу, ну, с которым я говорил накануне, то Господь в ту минуту уже ей являлся. Не только же отрицание есть принятие, но и желание – владение. В голове, разумеется. Я держу это в своем сознании. Модус другой, а предмет все тот же и в том же пространстве. Если он существует, то он существует. И владеет мной в равной степени, владей я им или только желай.
Что, думаешь, философ другое сказал? Да, соглашусь с тобой. Ну и что? А я придумал свое в ответ. Жаль, что не могу поделиться с ним моим открытием. С другой стороны, в отличие от меня, он-то, верно, все понимает. Не задается дурацкими вопросами, не блуждает в сумраке, хотя откуда мне знать? Да и понял он, думаю, что заронил в меня семена своего мышления. Причем не идей, они улетучились вместе с хмелем… чего-то иного, даже не знаю чего: отношения, взгляда, чувства мыслей? Но, совершенно точно, если прежде я думал одним образом, то после встречи с ним научился и другим. Нечто неуловимое в отношении его ответов к моим вопросам я схватил и мгновенно скопировал. И Богу я молился по-новому. Если прежде я звал Его и оставался один, потому что Он не приходил, то теперь я звал и Он не приходил, потому что всегда был на расстоянии вытянутой руки, прямо передо мной, доступный всему моему существу, за исключением разве что пяти органов чувств. Каково похмельице, а?