В окне первого этажа, как всегда, тряслась знакомая квашня.
— Опять сидит! Ну, я тебе сейчас сделаю, — прошептал Константин, сжимая кулаки. Жаль, ножа нет! Ладно, ей и одного правой хватит. Хотя бить старуху, даже такую мерзкую — последнее дело. Даже если она — выродок.
Взлетев на первый этаж, Константин немного успокоился и решил, что просто осадит пучеглазую. «Какого черта следишь, старая дура?» Это ее напугает, будет хотя бы за занавеской прятаться.
Но просто ломиться в чужой дом — тоже не годится. Нужен какой-то повод. Озарение пришло внезапно: он подскочил к почтовым ящикам и потянул вверх дверцу с номером квартиры старухи. Быстро выловил из вороха рекламы плотный конверт.
Он едва успел нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась.
Оказывается, она не сидела у окна — стояла. И бить там было нечего, потому что от пучеглазого выродка осталось совсем мало: голова, плечи и грудь, стыдливо прикрытые неровно подшитой кофтой в цветочек. Еще — руки. Ниже груди был только пластиковый прозрачный контейнер, в котором ветвились трубки, мерцали светодиоды, что-то булькало в разного размера емкостях. Перемещалось все это на колесах с электроприводом.
— Чего тебе надо, придурок? — грубо спросила бабка у остолбеневшего Константина. — Чего ты все пялишься на меня? Тебе заняться нечем?
— Я… я… мне в ящик бросили ваше письмо, — заблеял тот, протягивая конверт. — Вот, принес… чтобы не потерялось.
— Письмо? Это вряд ли, — категорично заявила пучеглазая. — Счет или реклама. Писать мне некому. Ну, пошли, прочитаешь. Тяжело мелкий шрифт читать, руки дрожат.
Она развернулась и поехала в глубь квартиры. Константин двинулся следом, стараясь не смотреть на контейнер. Он чувствовал, как от жгучего стыда пылали уши.
— Давай! — скомандовала бабка, остановившись посреди комнаты.
— Сейчас, — Константин выдернул нитку-замок, и пластиковый конверт раскрылся, как фигурка оригами. — Настоящим письмом банк уведомляет вас, Линда Степановна, о программе… специально для ветеранов Великой Венерианской войны… накопительный вклад с уникальными процентами… а также подарок — кожаный портфель для хранения бумаг… с монограммой банка…
— Портфель? А денег, случайно, не прислали? — едко поинтересовалась старуха. — Чтобы вклад, итить твою мать, сделать?
— Нет, — виновато ответил «боец».
— Жаль, — поджала губы, задумалась.
Константин огляделся. Деньги здесь, действительно, пригодились бы. Такой нищеты не было даже у него, хотя о состоянии жилища он беспокоился мало и редко. Но пучеглазая была и вовсе аскетом: темный потолок в гроздях пыли, выцветшие, отстающие от стен обои, продавленный линолеум в черных полосах от колес. Вместо мебели — этажерки, заставленные пыльными открытыми коробками, из которых торчал разный хлам: корешок книги, ручка сковороды, смятая грязная тряпка. Ни стульев, ни дивана в комнате не было. Столом старухе служил подоконник — на нем валялись ручки, счета, блокнот; стопкой лежали старые газеты.
— Говорю же — придурок. Письмо от рекламы отличить не можешь.
— Из банка же. Может, важное, — придумал на ходу Константин. — А вы… воевали? Участвовали в боевых действиях?
— Нет, в стрип-баре выступала. — Старуха неприязненно посмотрела, отвела глаза. — А где еще могут полтела оторвать? Я была десантницей. Космическая десантура, «небесные ведьмы», слышал?
Конечно, он слышал. Элитное подразделение, в которое набирали самых подготовленных, отчаянных и — красивых девчонок. Это она, пучеглазая трясущаяся уродина, была «ведьмой»?
— Как это случилось? — тихо спросил он.
— Обычно. — Она словно потеряла к нему интерес. — Забросили в тыл, мы атаковали, они отбивались. Заманили нас в ловушку с минами. Ну, взорвалась. Девочки вкололи тоник, наши подоспели, вот я и выжила… Как будто ты что-то знаешь об этой войне, придурок! Как будто Третье Восточное плато тебе что-то говорит! Я там взорвалась, и что? Теперь там опять венерианцы. И там, и… здесь.
— Понимаю. Но вы… вы не волнуйтесь. За вас есть кому отомстить.
— За меня? — Старуха рассмеялась. — Я сама уже всем отомстила. Сделала это лучше, чем ты. И кому мстить? Этим убогим, которые метут у нас улицы? Да ты себе хоть представляешь, на что похожа их планета? Там жить нельзя. Только сдохнуть! Отомстит он…
— Линда Степановна, это я так, образно… хм… может, вам помощь какая нужна?
— Не надо ничего. Приходит женщина из собеса, убирается, говно выносит. А ты, — она оскалилась, — чем хочешь помочь?
— Ну… может, отвезти вас куда-нибудь, на торжественные встречи ветеранов, — Константин вспомнил новенький, сверкающий чистотой флаер и сразу пожалел о своих словах.
— Куда? На встречи? — «Ведьма» захохотала. — Ой. Ты меня на этой встрече представляешь? Таких, как я, людям не показывают! Ты много таких видел? Слушай, иди, тимуровец, звездочку на двери нарисуй. Больше ничем не поможешь.
— Пойду. — Про тимуровца и звездочку он не понял. У бабки, видимо, не только с телом были проблемы. — Можно один вопрос? Бестактный.
— Валяй.
— Почему это… — он покосился на контейнер, — прозрачное? Неужели нельзя… как-то закрыть?
— Придурок. Иди домой. Чтобы врач сразу увидел, если что не так.
На лестничной клетке Константин не сразу сообразил, кто он и что здесь делает. Потом пошел вверх по лестнице. Потом все вспомнил окончательно и вернулся к лифту.
На следующий день стрелки часов сошли с ума и вертелись с фантастической скоростью. Косте хотелось вскрыть старинный корпус и остановить торопыг — лишь бы вечер не наступил никогда. Вместо картин победоносной драки мерещилось, что на него кидается Линда Степановна, еще целая, и он рассекает ее надвое взмахом непонятно откуда взявшегося мачете. Константин вздрагивал, пугался, просыпался. Смотрел на часы и пугался опять.
Вечером он оделся, как примерный мальчик-первоклассник: кашне, куртка застегнута под подбородок, на голове — темная вязаная шапочка. Неохотно побрел дворами к проспекту Президента.
— Кажется, я заболел, — шептал Константин, глядя под ноги, на мокрый тротуар. — В горле першит. Слабость. Это не грипп, у меня — все прививки. Это… стресс. Надо как-то отказаться. Сказать, что не могу?
Проспект, как всегда, оглушил его свистом проносившихся мимо флаеров, гудками машин с нижнего уровня, грохотом рекламных слоганов. До центра развлечений «Салют», бывшего кинотеатра «Ракета», было рукой подать. Константин стал на бегущую дорожку и через несколько минут спрыгнул. «Уже здесь. Совсем, что ли, заняться нечем?» — с досадой подумал он, различив за терминалами две знакомые фигуры.
— Дай пять. Готов? Сейчас развлечемся, — подмигнул Жеря.
— Чего смурной? — поинтересовался Иван.
«А ты чего такой веселый?» — вертелось на языке, но Константин промолчал. Этим дебилам он собирался рассказывать про стресс, головную боль, лихорадку? Они все болезни лечат водкой или травкой, а то — и тем и другим сразу. Они не думают, не сомневаются: вон, прячут что-то под куртками, полицейские палки или обрезки арматуры. Им махаться — в радость, а с кем — неважно. Это было их единственное развлечение, пока Константин читал книги, ходил на плавание, учился в институте. Что он здесь забыл? Как, когда докатился до таких вот «друзей»?
Информационное табло напротив «Салюта» загорелось и заговорило низким басом, ненадолго заглушив шум улицы.
— Из последних новостей. Спешим сообщить радостное известие: дочь нашего президента Людмила выходит замуж за бизнесмена с Венеры. Молодые познакомились на выставке произведений искусства венерианцев…
— Это как, а? — открыл рот Жеря. — Как замуж-то? Разве люди могут с синими… сношаться?
— Люди не могут, — заржав, Иван ткнул его в плечо. — А президенты… Президенты могут все!
— Такую девчонку… Эх, где же ты, Демыч? Натерпелся народ.
— Здесь я. — Вожак выскользнул из темноты, махнул рукой. — Пойдем дворами. Сюда, сюда давайте.
— Не забывайте, что толерантность и дружелюбие являются исконными чертами русских людей… — неслось им вслед из динамиков.
Набережная оказалась темной и пустынной. Группа Демыча разместилась в проходной арке одного из старых, еще прошлого века, домов. Нервно курили, следили за улицей сквозь черные стволы кленов.
— Костян, ты взял с собой чего? — спросил Иван.
— Я? — Он не сразу понял. — Не, у меня кулаки — мало не покажется.
— Кулаки? — странно повторил Демыч, а Жеря фыркнул.
— Что же ты — пустой на дело? — пожурил Иван, словно был здесь главным.
Странно, но эта мысль больше не волновала Константина. Его гораздо больше беспокоил вопрос, что это было за «дело»? Вчера все казалось таким простым и понятным, но теперь… Зачем они пришли сюда?
— Тихо!
Вдалеке послышался шум, крики, потом — неритмичные шлепки, словно бежал кто-то неуклюжий.
— Пошли!
Они выскочили из арки. Теперь было хорошо видно, что по набережной, прямо по проезжей части, двигалось несколько темных фигур. Двое — явно венерианцы, а третий, небольшой, был похож на подраненную собаку.
— Давай наперерез!
Беглецы заметили группу Демыча и притормозили. Один из них крикнул что-то резкое низким кудахтающим голосом, и собака бросилась к домам, в темноту деревьев и массивных подъездов. Перед Константином маячила спина бегущего Ивана, и он тоже припустил, чтобы не остаться последним. Расстояние до синих сокращалось быстро, слишком быстро, чтобы о чем-то подумать. Впереди кто-то взмахнул палкой, и венерианец слева упал. Не успев затормозить, Константин почти врезался в оставшегося. Черт побери, и этот похож на их дворника! Одно лицо, чесслово! Да и так посмотрел, как будто тоже узнал…
Константин подался назад, наткнулся на кого-то… и почувствовал, как в его разжатую ладонь скользнул прохладный и гладкий предмет. Интуитивно он сжал пальцы, и в этот момент его толкнули вперед, резко ударив под локоть. Рука ушла венерианцу в живот, под зеленую куртку, и как-то странно затормозила, словно на что-то наткнулась, хотя до торса было еще далеко. Константин оказался прямо над синим, который почему-то стал медленно заваливаться вниз; его лицо посерело в свете уличных фонарей, а на расширенные от ужаса глаза набежала полупрозрачная белесая пленка. Он захрипел, и Константин осознал, что рука как будто прилипла к тому гладкому предмету. Не разжимая пальцев, он дернул ее к себе, на свет, и остолбенел. В руке, его руке, был нож! Залитый густой синей кровью. Горячей.