С утра 15 сентября противник начал атаку в двух направлениях: в центре армии — на вокзал и на Мамаев курган — наступали части 295, 76 и 71-й пехотных дивизий с танками; на левом фланге — на пригород Минина, Купоросное — наступали части 24-й и 14-й танковых и 94-й пехотной дивизии. На правом фланге было относительно спокойно. Атаке предшествовал мощный удар с воздуха. Затем авиация противника повисла над нашими боевыми порядками.
Бой сразу принял тяжелую для нас форму. Не успели прибывшие ночью свежие части Родимцева осмотреться и закрепиться, как сразу были атакованы превосходящими силами врага. Его авиация буквально вбивала в землю все, что было на улицах.
Особенно ожесточенные бои развернулись у вокзала и в пригороде Минина. Четыре раза в течение дня вокзал переходил из рук в руки и к ночи остался у нас. Дома специалистов, которые атаковал 34-й полк дивизии Родимцева с танками тяжелой бригады, остались в руках немцев. Стрелковая бригада полковника Батракова с подразделениями дивизии Сараева, понеся большие потери, была оттеснена на рубеж Лесопосадочная. Гвардейская стрелковая дивизия Дубянского и отдельные подразделения других частей, тоже понеся большие потери, отошли на западную окраину города, южнее реки Царица.
К вечеру 15 сентября трудно было сказать, в чьих руках находится Мамаев курган, который оборонял батальон дивизии Сараева, сведения поступали противоречивые. Автоматчики противника просочились по реке Царица к железнодорожному мосту и обстреливали наш командный пункт. Охрана командного пункта штаба армии снова вступила в бой. К нам в блиндаж на КП начали приносить раненых.
В эту ночь всех нас тревожила судьба Мамаева кургана. Овладев им, противник господствовал бы над всем городом и над Волгой.
Я приказал во что бы то ни стало переправить ночью оставшийся на той стороне Волги 42-й полк Елина и вывести его к Мамаеву кургану, чтобы он мог с рассветом занять там оборону и удерживать вершину кургана любой ценой.
В боях 15 сентября противник потерял только убитыми свыше двух тысяч человек. Раненых всегда бывает в три-четыре раза больше. В общей сложности за 14–15 сентября немцы потеряли восемь — десять тысяч человек и 54 сожженных танка. Наши части тоже понесли большие потери в живой силе и технике и отошли.
Вскоре гитлеровцы поняли, что город наскоком не возьмешь. В дальнейшем они стали действовать осмотрительнее: атаки подготовляли тщательно и в бой шли уже без гармошек, без песен и плясок… Прямо скажем: шли на верную смерть.
— Земля у Волги стала скользкой от крови, и гитлеровцы скользили по ней, как по наклонной, к своей гибели, — говорили защитники города.
Наши бойцы и командиры знали, что отходить назад некуда и нельзя, и, главное, они поняли, что захватчиков можно бить, что они не забронированы, что наши пулеметы и автоматы очень хорошо прошивают их насквозь. Бронебойщики не боялись подпускать немецкие танки на 50—100 метров и наверняка поражали их.
16 и 17 сентября бои шли с нарастающим напряжением. Вводя свежие резервы, противник непрерывно атаковал в центре части 13-й гвардейской дивизии и стрелковой бригады Батракова. Особенно жестокие бои шли в районе Мамаева кургана и вокзала.
С утра 16 сентября полк Елина захватил и закрепил за собой Мамаев курган, но дальнейшее его контрнаступление задержалось. Начались встречные бои и встречные атаки, вернее, смертельные схватки, которые продолжались на Мамаевом кургане до конца января 1943 года.
Противник тоже понимал, что, завладев Мамаевым курганом, он будет господствовать над городом, над заводскими поселками и над Волгой. Для достижения этой цели он не жалел ни сил, ни средств. Мы в свою очередь решили во что бы то ни стало удержать Мамаев курган. Здесь были разгромлены многие танковые и пехотные дивизии противника и не одна наша дивизия выдержала жесточайшие бои — бои на истребление, невиданные в истории по своему упорству и жестокости.
Авиабомбы до тонны весом, артиллерийские снаряды калибром до 203 миллиметров включительно переворачивали землю, но рукопашные схватки, когда в ход идут штык и граната, были в тех условиях главным, наиболее действенным и реальным средством борьбы. Мамаев курган и в самую снежную пору оставался черным: снег здесь быстро таял и перемешивался с землей от огня артиллерии.
Бои за дома специалистов то затихали, то вспыхивали с новой силой. Как только наши атаки или огонь ослабевали, противник немедленно начинал бить по центральной переправе на Волге. И мы вынуждены были все время наступать, сковывать засевшего и накоплявшегося в домах специалистов противника.
В районе вокзала борьба шла с переменным успехом. Вокзал и соседние здания по четыре-пять раз за день переходили из рук в руки. Каждый штурм стоил обеим сторонам десятков и сотен жизней. Силы борющихся таяли, подразделения редели. Как нам, так и противнику приходилось вводить свежие силы, то есть резервы.
Стойкое сопротивление наших воинов в центре города срывало планы и расчеты Паулюса. В конце концов он бросил в бой все силы 2-й ударной группы, которая дислоцировалась в районе Воропаново, Песчанка, Садовая.
Две танковые, одна моторизованная и одна пехотная дивизий противника повели решительное наступление на левое крыло армии. Для нас оно не было неожиданным, но сил, чтобы отразить удары этого кулака, мы не имели. И хотя противник был сильнее нас не менее чем в 15–20 раз, каждый свой шаг вперед он оплачивал дорогой ценой.
В военной истории верхом упорства считаются случаи, когда объект атаки — город или деревня — переходит несколько раз из рук в руки. У нас было именно так. На южной окраине города стоит громадное здание — элеватор. С 17 по 20 сентября там круглые сутки шли бои. Не только элеватор в целом, но и отдельные его этажи и хранилища по нескольку раз переходили из рук в руки. Командир гвардейской стрелковой дивизии полковник Дубянский докладывал мне по телефону: «Обстановка изменилась. Раньше мы находились на верху элеватора, а немцы внизу. Сейчас мы выбили немцев снизу, но зато они проникли наверх, и там, в верхней части элеватора, идет бой».
Таких упорно оборонявшихся объектов в городе были десятки и сотни; внутри них «с переменным успехом» неделями шла борьба за каждую комнату, за каждый выступ, за каждый марш лестничной клетки.
Утром 16 сентября я доложил Военному совету фронта, что резервов у нас нет, в то время как противник все время вводит в бой свежие части, и что еще несколько дней таких кровопролитных боев — и армия будет обессилена, обескровлена. Я просил срочно усилить армию двумя-тремя свежими дивизиями.
Командование фронта, очевидно, хорошо знало обстановку в городе. К вечеру 16 сентября оно направило в распоряжение армии одну бригаду морской пехоты и одну танковую бригаду. Бригада морской пехоты была укомплектована хорошо, личный состав — североморцы — был исключительный. Она получила задачу занять участок обороны по железной дороге в границах: с севера — река Царица, с юга — треугольник, образуемый железными дорогами.
Танковая бригада имела в своем составе только легкие танки с 45-миллиметровыми пушками. Ей была поставлена задача занять круговую оборону в районе железнодорожной петли в полукилометре восточнее Мамаева кургана и не пускать противника к Волге.
Бои на южной окраине города в районе элеватора по упорству наших людей заслуживают особого внимания. Я надеюсь, что читатель не осудит меня, если я отвлеку его внимание от главного направления и приведу несколько строк из письма участника боя за элеватор командира пулеметного взвода бригады морской пехоты Андрея Хозяинова, который в настоящее время живет в Орле.
Товарищ Хозяинов пишет мне:
«Я помню, как в Нижней Ахтубе нас встретил представитель штаба 62-й армии и указал рукой на пылающий западный берег Волги. Наша бригада североморцев переправилась через реку в ночь на 17 сентября и уже на рассвете вступила в бой с фашистскими захватчиками.
Каждый из нас понимал и знал ясно свои задачи. Работниками штаба и политотдела 62-й армии мы были хорошо информированы о создавшейся обстановке.
Помню, как в ночь на 18 сентября, после жаркого боя, меня вызвали на командный пункт батальона и дали приказ: добраться с пулеметным взводом до элеватора и вместе с оборонявшимся там подразделением удержать его в своих руках во что бы то ни стало. Той же ночью мы достигли указанного нам пункта и представились начальнику гарнизона. В это время элеватор оборонялся батальоном гвардейцев численностью не более 30–35 человек вместе с ранеными, которых не успели еще отправить в тыл.
Гвардейцы были очень рады нашему прибытию, сразу посыпались веселые боевые шутки и реплики. В прибывшем взводе было 18 человек при хорошем вооружении. У нас имелись два станковых и один ручной пулемет, два противотанковых ружья, три автомата и радиостанция.
18-го на рассвете с южной стороны элеватора появился фашистский танк с белым флагом. „Что случилось?“ — подумали мы. Из танка показались двое: один фашистский офицер, другой переводчик. Офицер через переводчика начал уговаривать нас, чтобы мы сдались „доблестной“ немецкой армии, так как оборона бесполезна и нам больше не следует тут сидеть. „Освободите скорее элеватор, — увещевал нас гитлеровец. — В случав отказа пощады не будет. Через час начнем бомбить и раздавим вас“. — „Вот так нахалы!“ — подумали мы и тут же дали короткий ответ фашистскому лейтенанту: „Передай по радио всем фашистам, чтобы катились на легком катере… к боговой матери… А парламентеры могут отправляться обратно, но только пешком“.
Фашистский танк попытался было ретироваться, но тут же залпом двух наших противотанковых ружей был остановлен.
Вскоре с южной и с западной сторон в атаку на элеватор пошли танки и пехота противника численностью примерно раз в десять сильнее нас. За первой отбитой атакой началась вторая, за ней третья, а над элеватором висела „рама“ — самолет-разведчик. Он корректировал огонь и сообщал обстановку в нашем районе. Всего 18 сентября было отбито девять атак.