Безбородый молчал, потея от натуги. В конце концов усмехнулся и выдавил из себя:
— Э… э…
— Ну вот! Держишь газету, а только всего и прочитал, что «Э…»!
— Так его, так! — повторял чайханщик ликуя, протянул руку и взял газету, а потом, наморщив лоб, прочитал по складам: — «Ки-зи-и-ил Уз-бе-ки-и-и-стон»!
— Да, «Красный Узбекистан», правильно! Где научились?
— Там спрошу, там… Когда хочешь, то научишься… Везде!
— Возьмите себе газету, Кадыр-ака, почитаете в свободный час и узнаете, как живут люди в других кишлаках, в Ташкенте, что делается совсем далеко от нас, в Петрограде, в Москве! — И Масуд повернул свою кудлатую черную голову к атаману: — А ты — хочешь знать, что пишет газета, приходи в школу, записывайся в ликбез. Создадим курсы для взрослых, на днях откроем. Через несколько месяцев сам начнешь читать. И писать!
Атаман засмеялся — то ли над Масудом, то ли от забавности этого обещания, показавшегося ему несбыточным, трудно было понять. А косоглазый насмешливо заметил:
— У нас двое бедняг уже пытались открыть этот самый… ликбез!
— Я знаю, — серьезно сказал Масуд. — Потому и приехал… Меня убьют трусливые бандиты, приедет четвертый, и ликбез все равно откроется.
— Почему это они трусливые? — перебил голосистый парень в красных сапожках.
— Из-за угла убивают, — сказал чайханщик.
— И не только поэтому, — добавил Масуд. — Они боятся грамотных крестьян. Грамотными трудней командовать, а они командовать хотят. Вот и боятся нас, учителей… Мешают. Убивают.
— А ты говоришь — откроют! — вызывающе сказал главный, сузив без того мелкие глаза. — А если всех убьют?
Масуд засмеялся:
— Руки коротки. Мне-то самому ликбез ведь не нужен, я уже читаю и пишу, я приехал крестьянам помочь. А их больше, чем бандитов. Неужели они дадут себя запугать? Никогда!
— Да, не дадим, — сказал чайханщик. — А вы… вы…
— Вы, четверо, как слепые, — договорил за него Масуд.
Парень в красных сапогах вскочил и крикнул:
— Чего это они тут раскомандовались?
— Я не командую, — сказал Масуд, — я тебя, дурака, в школу зову.
— Двое таких уже лежат, тебе показать где?
Масуд проследил за взмахом его руки и спросил чайханщика:
— Там кладбище?
— Там. Их могилы вон за теми тремя тополями. Видите?
— Кто похоронил?
— Люди.
Масуд опять повернулся к компании:
— Не такие, конечно.
— Нас это не касается, — проворчал главарь.
— Похоже, вас ничего не касается… — Масуд спрыгнул с настила, называемого «сури», и взял велосипед. — Эх-ма! Но — коснется! — крикнул он картежникам, один из которых уже достал из-под халата и перетасовывал колоду. — Кадыр-ака! Где школа?
— Я покажу.
Кадыр-ака тоже спрыгнул с сури и вместе с Масудом отошел немного от чайханы.
— Не ходите туда, — заговорил он быстро, взяв его за руку на руле велосипеда. — Не ходите в этот несчастный дом! Проклятое это место!
— Да место тут ни при чем.
— Как же так! За месяц из него два трупа вынесли!
— Не место… — проговорил Масуд. — Враги виноваты.
Кадыр-ака крепче сжал его руку.
— Конечно! Может быть, они уже там, в укромном углу. Притаились…
— А кто это может быть, по-вашему?
— Если бы я знал, сам… — чайханщик показал, как он сам задушил бы убийц. — Послушайте, учитель… Послушайте меня! Я постарше вас, вдвое больше рубах износил! Не ходите! Не живите там!
— А где же мне жить? — спросил Масуд.
— Идемте ко мне. У меня детей нет, одна Умринисо, моя жена. Рада будет. Прошу.
— Спасибо. В чайхане вашей буду частым гостем, Кадыр-ака. Не волнуйтесь.
— А вас как зовут? — спросил чайханщик.
— Масуд.
— Значит, в чайхану будете приходить, Масуд?
— А вы ко мне приходите. Где дом Нарходжабая?
— Вон.
— Тот белый, на возвышенности?
— Да.
— Так я уже был там! Этот самый, где сельсовет?
Кадыр-ака покивал в подтверждение. Пышные усы заколыхались. А Масуд подумал: здорово же меня измотала дорога, что я не узнал дома по описанию отца, не заметил инкрустированных ворот, у которых разговаривал со стариком сторожем. Надо встряхнуться. Он и в самом деле встряхнулся и покатил, вскочив на велосипед, а Кадыр-ака вернулся в чайхану, где кишлачные лодыри, пошумливая, уже кидали карты друг другу.
Кадыр-ака с ожесточением стал убирать у них скатерть.
— Эй, эй! — раскричался на него главарь. — Какая змея тебя укусила?
— Скоро вечерняя молитва…
— Да, — поглядев на низкое, заалевшее солнце, подтвердил косоглазый.
— Убирайтесь!
— Мы — правоверные, помолиться не забудем, а ты, собака, что привязался? Не трогай нас! — налетел на чайханщика главарь.
— А чего тебе со мной лаяться? — спросил Кадыр-ака, выпрямляясь. — Ты с ученым парнем поспорь. Он один вас всех прижал к земле. Так что твое дело теперь — сиди помалкивай!
— О, еще один учитель поднял хвост!
— Сильный только перед сильным хвост поджимает, — ответил Кадыр-ака парню в красных сапогах. — Чего мне перед вами-то гнуться?
— Замолчи! — крикнул главарь.
— Тоже мне! Сам перед учителем сник, а теперь горло дерешь! — усмехнулся чайханщик. — Горлодер.
— Сник? Поживем — увидим, под чью он дудку запляшет!
— Как бы он всех вас не заставил плясать под свой дутар! Видели, у него дутар привязан к «велисапету»? Выкладывайте денежки за чай и еду!
— Ладно, брось, мы тутошние…
— Никуда не удерем.
— Подсчитай, сколько мы тебе должны, завтра заплатим сполна и сразу!
Они разбежались в разные стороны и поспрыгивали с сури, а он так и остался стоять со скатертью в руках.
Солнце уже коснулось макушек чинар своим золотым краем. До вечерней молитвы остались минуты. Ларьки по бокам от чайханы позакрывались, кишлак словно вымер, а скот еще не запылил по улочкам и закоулкам, вернувшись с сочных пастбищ… Кадыр-ака скатал паласы с настила и занес в пристройку. Вылил воду из самовара, плеснул воды на золу. Это значило, что чайхана закрыта.
Он торопливо зашагал домой, через мост, но где-то в конце его остановился, прислушался к себе и почувствовал, что его все еще гложут опасения. Тогда он прикрыл свои синие глаза и прислушался к притихшему внешнему миру. Если бы у байского дома был выстрел — сюда донеслось бы. Если бы на новичка пошли с холодным оружием, он не из слабых, долетели бы крики, а ничего не было. И вдруг в воображении его обрисовалась такая картина: Масуд входит во двор, где в недавнем прошлом коротали время жены Нарходжабая, а кто-то набрасывает ему на голову мешок, и руки, длинные и беспощадные, начинают душить…
Кадыр-ака повернул и что есть мочи побежал ко двору Нарходжабая, наверх.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Запыхавшись, он подбежал к воротам, и сердце его заколотилось еще неудержимей, мощными ударами. Почему это — ворота настежь? Он ринулся к внутреннему двору, завертел головой — туда и сюда. Все двери были открыты, дома проветривались — это он увидел через дувал, а Масуд подметал двор, собирая в кучу опавшие и залетевшие сюда листья. Сентябрь уже подбирался к середине, и желтые пятна листьев там и тут ставили на землю свои осенние знаки…
Кадыр-ака с облегчением смотрел на Масуда через дувал, а новый учитель помахивал метлой, не замечая его, и негромко напевал:
Ну-ка, девушка, взгляни, аман-ёр,
Стан покрепче затяни, аман-ёр,
Твой милок — он катит в срок, аман-ёр,
Покажись и улыбнись, аман-ёр!
Песня его, шуточная, была с повторяющейся припевкой, пел он с удальством, и Кадыр-ака решил не мешать, послушать.
Ой, воды вам не сдержать, аман-ёр,
Даром путь ей преграждать, аман-ёр,
Перельется вся вода, аман-ёр,
Так и ты беги сюда, аман-ёр!
«Да он еще и песни распевать мастер, — подумал Кадыр-ака. — Гляди! Голос-то какой!»
Ну, пылища у дувала, аман-ёр,
Наша суженая встала, аман-ёр,
Я считал, отец толстяк, аман-ёр,
А сама-то — ох и ах, аман-ёр!
Кадыр-ака про себя рассмеялся. Дутар висел на стойке веранды, но учитель и без дутара пел хорошо. «Не знаю, сколько народа в его ликбез соберется, но песни придут послушать. Если он позовет, все прибегут! Песни-то смешные!»
Эта песня уже закончилась, а Масуд в такт движениям своей метлы подпевал, сочиняя на ходу:
Я и лампу взял — зажег, аман-ёр,
Но страшнее ждать не мог, аман-ёр,
Ух, и некрасивая, аман-ёр,
Но зато игривая, аман-ёр!
Он забавлял себя, дурачился, и Кадыр-ака снова поусмехался и кашлянул в кулак. Масуд как раз закончил подметать школьный двор, поставил метлу в угол и позвал Кадыра-ака:
— Заходите! — как будто ждал его и ничуть не удивился приходу. — Понимаете, опасаюсь, что ко мне действительно какая-нибудь уродина пожалует, а я даже не разгляжу!
— Почему?
— Потому что в лампе керосина нет! Оказывается, весь вышел. Ни капли.
— Керосин — мелочь! — отмахнувшись, сказал Кадыр-ака. — Я сейчас принесу…
— Рахмат.
— Погодите… У меня другое на уме. — Кадыр-ака помолчал, а Масуд дожидался, — Возьмите меня сторожем?
— Куда?
— В школу!
— Нет, вы серьезно?
— А как же! Школе сторож нужен? Если место найдется, и жена сюда переедет. Будем жить здесь, с вами. Она и покормит… Ведь, как говорится, курице и то, чтобы жить, нужно есть и пить.
Масуда окатила волна радости. Но так же быстро я отхлынула. Вот именно — каждому нужно есть и пить, для этого нужны деньги, а…
— Начистоту скажу, Кадыр-ака… Пока школа не начнет работать по-настоящему, о жалованье для сторожа и думать нечего.
— У меня и сейчас нет никакого жалованья!
— А чайхана?
Кадыр-ака засмеялся так, что ему пришлось долго вытирать глаза.
— Разве это моя чайхана? Не моя!