В то время я почти не выходил из околийского управления государственной безопасности. По ночам мне иногда удавалось поспать часок-другой, если это можно было назвать сном, на старом рваном кресле, доставшемся нам в наследство от бывшего полицейского начальника. Сведений поступало много, и самых разнообразных. В одном месте было замечено движение вооруженных людей к границе; в другом — задержали неизвестного с оружием и без документов; в третьем — пастух купил в государственном магазине десять пачек сигарет, хотя сам никогда не курил; в лесу около Ковачевицы нашли только что заколотого вола; в винограднике у одного крестьянина обнаружено спрятанное оружие... В общем, мы располагали массой данных, которые необходимо было проверять. В эти трудные минуты я всегда вспоминал своего начальника, возглавлявшего до меня местное околийское управление госбезопасности. Этот человек обладал аналитическим умом и был неутомим в поисках необходимых улик, без которых немыслим успех в нашей работе. От его внимания никогда не ускользали даже, казалось бы, на первый взгляд незначительные детали, но он умел ухватиться за них и правильно организовать нашу работу.
Дом, в котором размещалось наше управление, стоял на окраине города, напротив городского парка, где по вечерам собиралось много молодых парней и девчат и откуда до нас доносились их звонкие голоса. Бывший хозяин этого дома сотрудничал с югославскими четниками, и его, как потенциального врага народной власти, выселили из приграничного района. Комнаты в доме для кабинетов не подходили, однако по тем временам лучшего мы не могли и желать. Правда, оперативный состав постоянно находился в разъездах. Не знаю, по каким соображениям для нас выбрали именно этот дом, может, потому, что он находился на окраине города, однако работать в нем мне было неприятно. Все в нем — от скрипучих полов, дверей и окон до мрачного подвала — напоминало о прошлом, когда здесь свирепствовали четники Михайловича. Они приводили сюда невинных людей, измывались над ними, пытали, а уж если кому и удавалось выйти отсюда живым, то это было для него равноценно тому, что он родился заново.
Всякий раз во время непродолжительного ночного отдыха здесь мне снилось, будто я вижу замученных людей и слышу их крики о помощи. Я просыпался с ужасной головной болью от этих кошмаров, которые уже безвозвратно ушли в прошлое. Ну а если сквозь сон мне слышались чьи-то шаги или знакомый скрип старого дивана, я машинально хватался за пистолет...
В один из таких тревожных дней в мой кабинет вошел Борика[4] , один из самых способных и рассудительных сотрудников нашего управления. Так его прозвали за высокую стройную фигуру и атлетическое телосложение. Он очень волновался, говорил быстро, иногда заикаясь, и сначала было трудно понять у него что-либо. Но потом, несколько успокоившись, он подробно рассказал о том, что случилось.
В тот вечер Борика отправил своих людей на очередное задание, а сам решил проверить, с кем тайно встречается жена одного дезертира. Это была молодая красивая женщина, и мужчины смотрели на нее с нескрываемым восхищением, но никто из них не смел открыто ухаживать за нею. В деревне ходили слухи, будто она — избранница бога, поскольку в отсутствие мужа родила мальчика, а теперь снова забеременела. И все это, как объясняли верующие, якобы от каких-то целебных трав. Местный священник не разуверял свою паству в этом и, приглаживая свою козлиную бородку, глубокомысленно говорил: «По религии все на белом свете — божье, а зачатие от божьего духа — знамение...»
Старенький дом жены дезертира стоял на краю деревни, возле пересохшей и заросшей бурьяном речки. Борика выбрал удобное для наблюдения местечко и начал ждать. Не прошло и часа, как послышался шорох. Со стороны леса по лощинке уверенным шагом шел какой-то мужчина. Подойдя ближе, незнакомец остановился, быстро осмотрелся и поспешил к курятнику, расположенному на самом берегу. «Ах, негодник, вор, значит, — подумал Борика. — Сейчас заберет кур у бедной женщины, а потом ищи ветра в поле!» Однако кудахтанья кур не послышалось. Это озадачило нашего сотрудника. Сгорая от любопытства, он осторожно приблизился к курятнику и, к своему удивлению, обнаружил темный вход в туннель, который вел к дому жены дезертира. «Да, но кто же это? — подумал Борика. — Не муж ли это нашей «избранницы бога», дезертировавший из армии около четырех лет назад?..»
Примерно через полчаса из туннеля послышался шум. Затаив дыхание, Борика прижался к земле и, когда незнакомец, словно ящерица, выполз из норы, приставил к его груди автомат.
— Стой, не шевелись! — тихо, но повелительно скомандовал Борика.
Когда дезертира привели ко мне, он дрожал как осиновый лист. Зубы у него стучали, но не от холода, а от застарелого страха.
— Налейте ему в таз воды, — сказал я. — Пусть согреется и смоет с себя грязь.
Он смотрел на воду и, потирая руки, бормотал:
— Правильно говорите. Так оно и есть, браток... Хочется почувствовать себя человеком. Надоело жить медведем... А что теперь, посадят меня, браток?..
Борика вышел, чтобы поискать ему какую-нибудь чистую одежду, а я не без любопытства наблюдал за арестованным. Он с удовольствием мылся, кряхтя и отдуваясь от мыльной пены...
Через час дезертир был в полном порядке: вымыт, выбрит, причесан. Взглянув в зеркало, он сам себе удивился. Видно было, что он испытывал приятное ощущение во всем теле. На его щеках появился румянец. Он несколько успокоился и перестал дрожать. Дезертир не узнавал сам себя. Ему еще не верилось, что он вновь может стать человеком. Скрываясь, он жестоко наказывал себя: рыл землю, как крот, и четыре года убегал от людских глаз. Только теперь он понял полную бессмысленность всего пережитого. Боясь наказания за дезертирство, он скитался по горам, избегая людей и боясь даже собственной жены. Когда ему становилось невмоготу, он приходил на поле и тайком, как воришка, наблюдал за нею с утра и до вечера. Его одолевали воспоминания о первых месяцах после их свадьбы, и каждый день, спускаясь с гор, он прятался где-нибудь и часами наблюдал за супругой. Наконец однажды ночью он не выдержал и, как храбрый солдат, рискуя и преодолевая страх, пришел в свой дом и открылся жене...
Когда, переодевшись, он вновь появился в канцелярии, его нельзя было узнать. Не будь с ним Борики, я принял бы его за иностранца, попавшего сюда неизвестно откуда. На нем были полосатые брюки, белоснежная рубашка с накрахмаленными воротничком и манжетами, черный фрак и цилиндр. Всем своим видом он напоминал препарированную ласточку необычных размеров. Такая одежда поступала к нам из подвалов бывших богачей, а теперь ее раздавали неимущим. Мне приходилось видеть людей в различных нарядах, но крестьянина во фраке — никогда. Дезертир стоял молча, с серьезным лицом, точно застыв в позе именитого английского лорда. У него был настолько смешной вид, что я невольно расхохотался до слез. Он сначала оглянулся недоуменно, а когда понял, в чем дело, с мольбой в голосе обратился ко мне:
— Зачем, браток, так меня вырядили? Пройду я по деревне в таком виде — пиши пропал!..
Решение использовать дезертира для раскрытия банды созрело у Борики еще там, на месте задержания. И это было очень верное решение. Почему бы не поверить человеку, который уже и так жестоко наказал себя?..
— Смотри, если боишься, скажи сразу! Мы не просим тебя сделать невозможное, — сказал ему Борика в конце их разговора.
Дезертир встрепенулся, взглянул на него исподлобья и обиженно спросил:
— Ты что, браток, не веришь мне? — А потом продолжал: — Я знаю, куда иду. Я сказал, что найду этих людей, значит, найду... Только вот одежду, которую ты мне раздобыл, отнеси моей жене, прошу тебя. Пусть немного ушьет.
Впоследствии, когда было покончено с бандитами, этот крестьянин каждый воскресный день направлялся в город и неизменно надевал свой черный фрак и цилиндр. Он ездил по городу на ослике, которого купил ему Борика. Любопытные оборачивались, смотрели на него как на диковинку, а он ехал себе невозмутимый, гордый, недосягаемый. Проезжая мимо нашего учреждения, он всегда заходил к нам, чтобы увидеть Борику и справиться о его здоровье.
Однако не будем торопить события.
Наш новый помощник не знал покоя ни днем ни ночью. Он проверил все лесные лачужки, загоны для скота, облазил все трущобы, овраги и буераки, но никак не мог напасть на след бандитов. В это время они совершили очередное убийство и опять бесследно исчезли в горах. Мы просто выходили из себя от своей беспомощности.
Раздумывая, как действовать дальше, я вспомнил об одном бывшем полицейском, которого осудили на длительное тюремное заключение за то, что он отдал главарю одной банды свой пистолет и патроны, оставшиеся у него со времени службы в полиции. Правда, вступить в банду он отказался, заявив, что бродячая жизнь ему не по душе. Вскоре банду эту мы обезвредили.
Я как-то беседовал с этим полицейским. У него была нелегкая судьба. С малых лет он рос без отца, потом служил в полиции — и вот оказался за тюремной решеткой. Конечно, он получил справедливое наказание за пособничество вооруженным бандитам, поднявшим оружие против народной власти. Однако я знал и о его человеческом отношении к арестованным во время его службы в полиции, знал, что он трижды спасал от ареста гимназистов и крестьян из одного села.
Через два дня я встретился с этим человеком в кабинете начальника тюрьмы. Когда мы остались втроем, я пристально вглядывался в его испуганные глаза, полные муки и страдания. Мне очень хотелось знать, о чем думал этот бывший полицейский. Может быть, он ненавидел нас и при первой же возможности расправился бы с нами? Или он уже разобрался во всем, когда увидел, что мы относимся к нему по-человечески, несмотря на совершенное им тяжкое преступление? Подумав, я решил говорить с ним откровенно и не как со злостным преступником.
— В Родопах объявилась новая банда из шести человек. Они совершили третье убийство и бесследно исчезли, — сказал я, предлагая ему сигарету.