«Водоворот» расширил идею об Интернете как экосистеме до «согласованного суперорганизма», который использует в качестве репродуктивной стратегии миф о Мадонне Разрушения. За пять лет части этого сверхорганизма мутировали – при небольшой помощи друзей – и превратились в шреддеров и «лени» из «Бетагемота». В экологическом понимании мы перешли от системы на пике формы к хилому и оскудевшему ландшафту с виртуальными крысами, чайками и кудзу – и виртуальная экология этого романа, соответственно, отражает динамику видов-паразитов, распространенных в экосистемах реального мира.
Обычно на взрыв популяции нежелательных видов насекомых люди реагируют вываливая груды пестицидов. Вредители в ответ обычно: а) вырабатывают сопротивляемость и б) повышают скорость размножения, чтобы компенсировать возросшую смертность. Когда это случается, человеческие «менеджеры» уже не могут прекратить борьбу, потому что подтолкнули вредителей к хроническому заражению: едва мы прекратим распылять пестициды, их возросшая скорость размножения приведет к катастрофическому взрыву популяции. Именно это произошло в 70—80-х годах при заражении листоверткой североамериканского побережья[96]. Я подозреваю, что история рискует повториться с нынешним нашествием короеда.
Не нужно докторской степени, чтобы увидеть параллель в динамике соотношения экзорцистов – шреддеров в Североамериканской сети. Лени Кларк не обучалась экологии, у нее были свои болезненные причины для каждого шага. Ирония в том, что эти шаги оказались самыми подходящими для чисто экологического тупика. Пик и спад численности видов вредителей сменяются циклически, если их оставить в покое; если же вы загнали их во взрывной рост, пожалуй, единственный способ восстановить естественное равновесие – это убрать ногу с тормозов, стиснуть зубы и терпеть, пока система не стабилизируется.
Если, конечно, дождетесь.
Умный гель. Зельц. Нейронные пудинги, использованные корпами против рифтеров в первой половине этой книги и сыгравшие значительную роль в предыдущих, существуют в реальной жизни. Нейроны, культивированные из крысиного мозга, теперь дистанционно управляют роботами в лаборатории неподалеку от вас[97].
Как я зол! Я думал, пройдут годы, пока эта идея меня догонит.
Питер Уоттс, Лори ЧэннерГрубый корм
Перед воротами Океанариума купается во внимании прессы Анна-Мари Хэмилтон, микрозвезда движения за защиту животных. Ее последователи ловят каждое ее движение, их плакаты поднимаются и опускаются, как пластмассовые барашки на гребнях волн, под ритм речевки: «два, четыре, шесть и восемь, мигрантов мы не переносим…»
Один китолюб в плакате-сэндвиче с надписью «Ешь мигрантов» говорит с журналистом, перекрикивая гул толпы:
– Да не, мужик, это не про людей, все дело в китах…
Репортер не слушает. Анна-Мари только что открыла рот. Выкрики тут же стихают. Всегда интересно, что она скажет. Ее мнения сейчас так часто меняются. Еще до Прорыва она реально пыталась освободить китов. Называла их «пленниками» и даже «заложниками», подумать только!
– Спасти китов… – начинает Хэмилтон.
Журналист разочарованно хмыкает. Опять эта канитель…
Около турникетов Дуг Ларга проводит дебитной картой по считывателю и проходит внутрь. Протестующие его не интересуют. В студенческие годы Дуг даже подумывал к ним присоединиться, надеялся замутить с какой-нибудь сентиментальной и раскрепощенной китовой цыпочкой. На какие только жертвы он тогда ни шел, лишь бы переспать с кем-нибудь.
Черт побери, а уж на какие жертвы он ради этого готов сейчас!
Над проливом звучит сирена. По берегам мир видно плохо; туман над водой серый, а под ним ворочается зеленая муть. Море вокруг Рейс-Рокс пустое. Когда-то здесь был заповедник. А теперь – демилитаризованная зона.
В двухстах метрах от островов сенсоры периметра терпеливо прислушиваются, ищут захватчиков. Но никого нет. Для туристов холодно, для шпионов туманно, а для большинства земных животных слишком мокро. Никто не пытается пересечь линию. Даже под ней, по сравнению с былыми годами, почти никто не плавает. Иногда попадается трио черно-белых капель, каждая размером со школьный автобус. Время от времени виднеется спинной плавник размером с человека, острый как нож. И больше ничего.
Пару лет назад тут был настоящий аншлаг. Рейс-Рокс кишел тюленями, морскими львами, морскими свиньями. Вполне стандартные сливки животного общества: Eschrichrius, Phocoena, Zalophus, Eumetopias.
Сейчас все мясцо давно подчистили. Остался только один вид: Orcinus. У этих гостей никто паспорта не спрашивал. Они все делают на свой лад.
В пяти километрах к востоку коммерческий траулер «Сачок» переваливается по волнам на половине тяги. Смутные серые силуэты в капюшонах беспокойно толпятся около фальшборта, лоснящиеся, влажные из-за густого тумана. Тот выцеживает все цвета из мира, но все равно не может умерить энтузиазм, царящий на борту. Над волнами разносится песня, мужские и женские голоса поют хором:
– Пусть узнают, что мы сестры по любви, по любви…
В двадцати пяти метрах под ними серия щелчков цепляется за водную толщу. Она похожа на дробь нетерпеливых пальцев по столу.
Дуг все просчитал. Он нашел прекрасную позицию: прямо рядом с бортиком, там, где трап идет над резервуаром, подобно огромному стекловолоконному языку. Другие зрители, не столь прозорливые или с меньшей мотивацией, расположились на трибунах, окружающих главный бассейн. Плексигласовые брызговики отделяют их от фильтрованной морской воды и хищного чудовища внутри. На дальней стороне резервуара еще больше стекловолокна и несколько тонн цемента изображают каменистое побережье. Каждые несколько секунд на поверхности воды появляется гладкая черная спина, плавник твердый, как вставший член. Здесь нет никаких синдромов мягких плавников, о нет! Это вам не старые деньки.
Шоу вот-вот должно начаться. Дуг снова проговаривает про себя план. Двадцать секунд от трапа до галереи. Еще тридцать пять до сувенирного магазина. В общем пятьдесят пять секунд, если он не на кого не натолкнется. Может, шестьдесят, если все-таки да. Он всех сделает. У Дуга Ларги есть цель.
Над бассейном разносятся фанфары. В имитации побережья возникает дыра, и оттуда появляется задорная блондинка в традиционной униформе местного ордена: белые шорты и милая голубая футболка. С ее пояса свисает какая-то странная на вид электронная штука. По щеке идет дуга от микрофона. Толпа ликует.
За блондинкой маячит какой-то японец с таким же японским ребенком лет двенадцати. Женщина приглашает их на помост, одновременно приветствуя публику.
– Добрый вечер! – ее щебечущий голос, идущий из колонок, гулким эхом расходится по трибунам. – Добро пожаловать в Океанариум, приветствуем вас на шоу китов!
Снова аплодисменты.
– Сегодня наши специальные гости – Тецуо Ямамато и его отец, Хершель. – Женщина протягивает руку над водой. – А наш второй специальный гость – это, разумеется, Шаму!
Дуг хмыкает. Их всегда зовут Шаму. Теперь Океанариум особо не заморачивается с именами для китов-убийц.
– Меня зовут Рамона, и сегодня я буду вашим натуралистом, – девушка ждет аплодисментов. Их немного, но она принимает их как овации и срывается на скороговорку. – Конечно, со времен Прорыва мы научились понимать орканский, но говорить на нем по-прежнему не можем… по крайней мере, без помощи довольно дорогого оборудования, которое помогает нам на высоких частотах. К счастью, наши передовые программы перевода, разработанные прямо здесь, в Океанариуме, позволяет пообщаться представителям двух разных видов. Я попрошу Шаму продемонстрировать пару примеров, чтобы Тецуо смог с ним взаимодействовать.
Значит, главным героем представления будет мальчик. Наверное, какой-нибудь японский обряд инициации. Главный Сынок похож на типично неуклюжего пацана, грызущего ногти. День может быть необычным.
– Как вы могли узнать из удостоенных наградами образовательных стендов Океанариума, – громко продолжает Рамона, – наше побережье – это дом для двух разных обществ касаток, резидентов и мигрантов. Обоими управляют старейшие самки – матриархи – но помимо этого, у них мало общего. Более того, они активно друг друга ненавидят.
Откуда-то из гущи толпы раздается ритмический топот. Рамона улыбается еще шире, еще сильнее прибавляет громкость и продолжает лекция. «Исследование и образование»: это девиз Океанариума, и они его придерживаются. Развлекать тебя не будут, пока ты не усвоишь что-нибудь полезное.
– Еще с 70-х годов XX века мы знаем, что мигранты охотятся на тюленей, дельфинов, даже других китов, тогда как резиденты питаются только рыбой. До Прорыва мы не знали, почему так сложилось. Но оказалось, что резиденты – это своего рода защитники животных в мире косаток.
Она явно пошутила, но никто не смеется. Дуг работает тут уже год, и над этой остро́той никто не улыбнулся ни разу, но песня остается неизменной.
Непоколебимая, Рамона продолжает:
– Да, резиденты считают неэтичным питаться другими млекопитающими. С другой стороны, мигранты полагают, что боги дали им право есть любых обитателей океана. Каждая группа считает другую аморальной, резиденты и мигранты враждуют уже сотни лет. Разумеется, мы в Океанариуме придерживаемся нейтралитета. Большинству людей хватает ума не вмешиваться в чужие религиозные дела.
Рамона делает паузу. Из-за стен доносится еле слышное эхо речевок:
– Хей хо! Хей хо! Матриарха пошли далеко!
Рамона улыбается и продолжает:
– И, несмотря на воззрения некоторых людей, косаток-вегетарианцев в природе не существует.
По крайней мере, пока.
«Сачок», пыхтя, идет на запад. Его груз с послами осматривает волны, ища признаки аборигенов. Вера людей слишком сильна, чтобы поколебаться из-за такой несущественной детали как нулевая видимость. Не каждому дано вступить в контакт с чужим разумом. По многим параметрам превосходящим человеческий.