– Сестры. Поспешите. – Визг фидбека. – Праматерь. Говорит. Привет.
Стоит положиться на грубую западную технологию, и та сразу превратит прекрасный чужой язык в какой-то ублюдочный английский.
– О-о-о! – протягивает кто-то на планшире. – Посмотрите!
Косатки плывут по обе стороны корабля, совершенно синхронно перекатываясь и дыша.
– Они хотят, чтобы мы последовали за ними, – радостно восклицает Улитка.
– Да, это так, – нараспев произносит телепат. – Я это чувствую.
Киты так близко к траулеру, что почти касаются его бортов. «Сачок» рвется вперед. Впрочем, косатки все равно не оставили ему пространства для смены курса.
Кресло на помосте явно не предназначено для детей. Рамона возится с ремнями, регулирует прицел под маленький рост. Потом начинает терпеливо рассказывать, как правильно пользоваться гарпуном. Папа-сан выкрикивает свои наставления на японском. Похоже, он говорит что-то совершенно противоположное; Тецуо, азартно подпрыгивающий в кресле, судя по виду, крайне опечалился. Хершель продолжает радостно подзуживать Рамону: «Эй, леди, мы за это заплатили десять штук, так что все сделаем по-своему, большое вам спасибо». Кажется, он даже не замечает, что в улыбке Рамоны зубов куда больше, чем обычно.
Ситуация многообещающая. Дуг оглядывается через плечо: путь все еще свободен. «Пятьдесят пять секунд…»
Шаму проплывает по ту сторону плексигласа.
Толпа смеется. Дуг снова поворачивается к центральной сцене. Рамону все достало: она спрыгнула с насеста Тецуо и орет на Хершеля по-японски. А может, на языке сивучей. Тот отступает, успокаивающе вытягивает перед собой руки, пытаясь остановить женщину. Это довольно забавно, но Дуг не сводит глаз с Тецуо. Все дело в пацане. Десятилетнего не интересуют ссоры взрослых, он сейчас играет в лучшую кровавую видеоигру, а других нет с тех пор, как родительские группы обратили свой гнев на приставки. Дуг понимает: если что-то и произойдет, то прямо…
Тецуо дергает за спусковой крючок.
…сейчас.
Рамона поворачивается и видит, что гарпун попадает в цель. Толпа ликует. Тецуо вопит от радости. Шаму просто кричит и бьется. Розовое облачко вырывается из дыхала.
Дуг уже на старте, занес ногу над ступенькой. Но решает подождать: «Подожди, выстрел вполне может быть…»
– Черт! Ты должен был подождать! – Микрофон Рамоны офлайн, но это ничего не значит; ее крик слышен до самого Арктического стенда. Потом она включает переводчик, начинает выкрикивать слоги. Громкоговорители по кругу бассейна свистят и щебечут. Шаму свистит в ответ, у него судороги, словно от удара током. Хвостовые плавники взбивают воду в розовую пену.
– У него пробито легкое, – кричит Рамона парню со стрекалом. Тот исчезает за кулисами. Ведущая же наезжает на Тецуо. – Ты должен был ждать, пока я не скажу ему замереть! Хочешь, чтобы он страдал, да? От такой раны умирают несколько дней!
«Вот оно! Пошел!»
Дуг знает, что сейчас будет. Хершель вспомнит о десяти тысячах уплаченных долларов и потребует, чтобы его сыну дали второй шанс. Океанариум будет настаивать на своем: десять кусков стоит один выстрел, а не одно убийство. Нет, сэр, никаких вторых шансов, если только не хотите заплатить еще.
Вопли Хершеля перейдут куда-то в ультразвуковой диапазон. Стрекаломастер вернется с другим гарпуном, побольше, чтобы уже без затей. Возможно, Гости попытаются им завладеть. Вот это уже выльется в несчастный случай. А может, и в два.
Не важно. Дуг не будет наблюдать за сценой, он уже на полпути из амфитеатра. Краем глаза замечает, что соперники, пойманные врасплох, только начинают подниматься с трибун. Некоторые, которые сидят ближе к выходу, могли бы опередить Дуга, если бы тот воспользовался привычным маршрутом. Но он такой ошибки не допустит. Дуг Ларга, кажется, первый человек в истории, который реально прочитал информацию на отмеченных наградами образовательных стендах в подводной галерее, и это дает ему все нужные преимущества. И поэтому он знает, куда сейчас бежит со всех ног.
Хершель и его десять кусков. Мазила Тецуо. Дуг готов расцеловать обоих. Когда гость наносит смертельный удар, ему приходится забрать с собой труп.
Но когда он лажает, китовые стейки отправляются в сувенирный магазин.
В общем, никто не ждал, что косатки окажутся такими засранцами.
Уж точно не Анна-Мари Хэмилтон и ее армия китолюбов. Евангелие от Анны-Мари гласило, что косатки (ни в коем случае нельзя называть их «китами-убийцами») – это милые разумные создания, живущие в гармоничных матриархальных обществах. Люди были этически обязаны уважать их культурную автономию. Похищение таких существ из дикой природы, отрыв от заботливых семей с женщиной во главе, продажа ради варварского человеческого развлечения – все это было не просто унижением животных. Нет, тут дело доходило до рабства, настоящего чистого рабства.
Конечно, так считали до Прорыва. Сейчас, увы, трудновато протестовать против закабаления косаток, когда каждый школьник знает, что любое их общество, как резидентов, так и мигрантов, основано на рабстве. И всегда таким было. Матриархи – не заботливые феминистские бабушки, они – восьмитонные черно-белые дорогие мамочки[98] с огромными зубами. А их дети – это далеко не драгоценные охранники будущих поколений. Нет, скорее генетический товар, валюта для торговли между стаями, и кто знает, для чего еще. Научный факт: почти половина китов-убийц не доживают до своего первого дня рождения.
Эти высокие показатели детской смертности стали настоящим подарком с небес для индустрии океанариумов с тех пор, как те появились в 1970-х – «Ну разумеется, это трагедия, что еще один детеныш умер в наших условиях, но даже дикие киты-убийцы – не такие уж образцовые родители» – но даже китовых тюремщиков захватило врасплох то, насколько они оказались правы. Конечно, они довольно быстро оправились от шока. И сразу узрели неопровержимые доказательства родственности душ. Увидели ошибку в собственных стратегиях. И протянули руку через огромную межвидовую бездну, сделав китам деловое предложение.
И что бы вы думали? Матриархи с радостью заключили сделку.
«РАБОВЛАДЕЛЬЦЫ СЕМИ МОРЕЙ», кричал заглавными буквами экран размером со стену. Рядом с ним на экранах поменьше шла закольцованная съемка, которую люди видели по телевизору в своих гостиных уже миллионы раз: «Флотилия дружбы» со священниками, политиками, рыболовами и китолюбами впервые в истории отправляется в путь, чтобы заключить официальное соглашение с матриархом J-стаи.
С другой стороны галереи за двумя дюймами плексигласа розовый цвет воды уже начинает тускнеть.
Дуг тормозит перед семейным древом косаток, скучным как минимум из-за пастельно-черной цветовой гаммы. Начинает рассматривать заголовки:
Вот он. Между G27 и G33. По-видимому, правила требуют, чтобы здесь находился запасной выход. По какой-то причине Океанариум вставил табличку в семейное древо косаток, прямо здесь, у всех на виду, как того и требует закон, но чтобы она не бросалась в глаза, ненавязчиво. В результате ее практически не видно, если только не следить за каждой строчкой генеалогических ветвей.
Это секрет Дуга. Он хорошо подготовился; все чертежи хранятся в городской администрации и доступны любому, кто захочет на них взглянуть. С другой стороны этой невидимой двери в трех разных направлениях расходятся закулисные коридоры, каждый обслуживает свою галерею. Все, в конечном итоге, ведут наружу. По одному можно выйти прямо в сувенирный магазин.
Дуг толкает рукой стену. Открывается проход. Позади из основного резервуара раздается приглушенное «пумф», за ним нечеловеческий визг. Дуг ныряет внутрь, даже не оглянувшись.
Повернуть направо. Бегом. С этой стороны выставочные стенды – всего лишь уродливые конструкции из стеклопластика и поливинилхлорида. Каждая булькает и жужжит. Все вокруг покрывает соль. Дуг поскальзывается в луже. Чуть не падает, хватается за ближайший поручень. Рядом обрушивается целая полка с резиновыми ботфортами. Налево. Бегом. Ряд фильтровальных насосов выступает из одной стены, батарея рыбоприемников украшает другую. Десятки видов рыб в карантине наблюдают за Дугом с безжизненным равнодушием.
Тот сворачивает за угол. Ударяется голенью о неожиданное препятствие и падает на кучу фанерных листов. В ладони впиваются занозы.
– Сука! – Он встает на ноги, не обращая внимания на боль. Есть вещи похуже боли. Например, злость Алисы, если он придет домой с пустыми руками.
А вот и она: обитая деревом дверь. Не одна из этих уродливых металлических дверей, выкрашенных в зеленый цвет, которые годятся только для обслуги и уборщиков, но красивая дубовая с медной ручкой. За такой явно располагается сувенирный магазин. И Дуг почти добрался до него, а дверь даже начала открываться, открываться ему навстречу, и он делает рывок вперед, прямо в объятия женщины, которая идет с противоположной стороны.
На секунду она кажется ему знакомой, а потом оба валятся на пол. Дуг краем глаза видит кого-то еще, прежде чем с десяток взаимоисключающих векторов силы и инерции не совмещаются в его колене. Он чувствует сильную, пусть и краткую боль…
– Аааа!
…а потом падает навзничь. Хорошая новость: тут лежит ковер с очень глубоким ворсом. Плохая: об него он сдирает оставшуюся кожу с ладоней.
Дуг лежит, собирая сигналы с сенсорных нервов по всему телу. На него смотрят два человека. Он тут же забывает о боли, когда понимает, кто перед ним.
Святая Анна. И сам дьявол.
«Сачок» прибыл.
Вокруг периметр: линия, размеченная предупреждающими буйками, запретный круг где-то с километр диаметром. Изредка сюда допускают ученых. Туристов – никогда. Но для «Сачка» врата распахиваются.
Корабль, пыхтя, идет к центру Зоны причастия. Туман частично развеялся – за кормой исчезают ворота периметра, а впереди виднеется крохотная белая точка. Эскорт «Сачка» по-прежнему держится с обеих сторон траулера. С того самого краткого послания в заливе киты больше ничего не сказали, хотя телепаты утверждают, что косатки полны доброжелательности и гармонии.