- Холодище!
Оттого, что вырвалось это у нас одновременно, и что холод не сковал, а только родил желание двигаться, работать, что жарко светило солнце над головой, и тишина вливала в сердца умиротворяющий покой, и еще от тысячи причин, до которых вовек не доискаться, нам стало до невозможности хорошо, и, поняв это, мы дружно улыбнулись.
- А хороша жизнь, Олег! - воскликнул Джон.
- Прекрасна! - подтвердил я.
Яхта закачалась на волнах, мы откатили на берег тележку, Джон сходил за мачтой. Пока я устанавливал легкое золотистое тиковое дерево в паз и натягивал растяжки, Джон принес белое парусиновое полотнище. Яхта была в приличном состоянии. Она выглядела живым существом, и я словно уловил биение ее нетерпеливого сердца (впрочем, это, по-видимому, тихо стучала волна о борт).
- Эх, сейчас бы ветерок! - размечтался я.
- Не дрейфь! - обнадежил Крэнстон. - На Лунном озере ветер начинается ровно в шесть, едва солнце опустится за гору.
- Рыба здесь водится?
- Сколько душе угодно! Кстати, спиннинги - в широком выборе у тебя в комнате, - предупреждая мой вопрос, сказал Джон. - Я не любитель этого дела, признаю лишь подводную охоту. У себя дома, в Австралии, это для меня - первое развлечение.
- И на акул охотился?
- На акул - нет. Акул у нас расстреливают из автоматов сверху, с лодок и катеров. На барракуд - да. Это - достойный соперник.
- Ладно, так уж и быть, поспиннингую один. Теперь можно позагорать...
Мы блаженствовали на раскаленном песке. Приятная истома овладела нами, лень было даже разговаривать. Я вспомнил, как мы познакомились.
Это произошло в Мехико-сити, в шестьдесят восьмом, на последней моей олимпиаде.
Да, это была моя третья олимпиада - после Рима и Токио, - и я подумывал о золотой медали. Тренировался без отпуска и выходных. Ольга Федоровна, тренер, как-то сказала, не то осуждая, не то жалея: "Ты сам себе хозяин, Олег. Знаю, что ты сделаешь по-своему, даже если я откажусь в знак протеста тренировать тебя. Но попомни мое слово: ты делаешь непоправимую ошибку - такой нагрузки не выдержал бы даже Геракл".
Что мне до Геракла, если я весь, как бутылка шампанского газами, был полон честолюбивым желанием добиться успеха, чего бы это мне ни стоило. Пусть тогда мало кто верил в меня - достаточно того, что я верил в собственные силы.
Меня попросили из сборной еще в январе, после того, как я не поехал в Цахкадзор на лыжный сбор. Хотя, честно говоря, никаких претензий у меня не было: если человек не понимает, что его век в спорте кончился, кто-то должен открыть ему на это глаза. Другой вопрос, что можно это было сделать мягче. Со мной же поступили круто, уповая, видать, на мой спортивный характер и волю. В один прекрасный день я получил письмо из федерации: "Уважаемый Олег Иванович! Плавательная общественность ценит Ваш вклад в дело развития отечественного плавания... Ваши заслуги... рекорды и победы... Вашу эстафету подхватила талантливая молодежь... мы всегда рады будем Вас видеть почетным гостем...".
"Почетный гость"... Эти слова разозлили меня, и уже в апреле в соревнованиях на приз "Комсомольской правды" я выиграл весь вольный стиль да еще с двумя рекордами Европы. Не стоило тогда давать волю чувствам, это я уяснил позже, в Мехико, когда меня, как ни просился, как ни отговаривался, что не потяну эстафету, что должен плыть только двести метров, - старший уговорил-таки. Эстафета меня доконала, и в финале я был последним...
Впрочем, тогда утром, разминаясь в тренировочном, тесном и маленьком, бассейне в олимпийской деревне, я еще не знал, что ждет меня вечером. Я просто озверел, когда кто-то торпедой врезался в меня, и едва не бросился в драку.
- Вы мне мешаете, - спокойно отозвался на мою тираду незнакомый спортсмен с щегольскими черными усиками. - У меня вечером - финал.
- Смею вас заверить, сэр, - едва переводя дух от негодования, процедил я, - у меня тоже - финал.
- О, рад с вами познакомиться! Джонни Крэнстон. Австралия. - Губы парня расползлись в приветливой улыбке.
- Романько Олег, СССР, - сказал я, чувствуя, как укладывается спать моя злость.
- Желаю вам успеха, Олег!
- Ни пуха ни пера, Джон!
Он с недоумением посмотрел на меня, видно, мой перевод русской пословицы на английский показался ему какой-то абракадаброй, но переспрашивать не стал.
Крэнстон первым (и, кажется, последним, кто сделал это в тот вечер) подошел ко мне, когда, раздавленный неудачей, я сидел на полу в душевой, вода хлестала по голове, потоки ее смывали мои слезы.
- Хелло, Олег!
Я поднял глаза и как сквозь туман увидел Крэнстона.
- Вы плыли о'кей! Загляденье. Потом, на последнем четвертаке, вас словно схватили за ноги. Спазм?
В голосе его я не уловил того отвратительного дешевенького сочувствия, которое так раздражает, и устало ответил:
- Нет, просто не хватило сил.
- А меня подвел Медисон, мой тренер. Я слишком верил ему. Теперь конец, уеду в Штаты. Я должен сделать спортивную карьеру.
- Сколько тебе?
- Послезавтра - восемнадцать.
- Еще можно успеть, Джон...
Он действительно уехал в Штаты.
- ...Я не говорил тебе, Олег, - открыв глаза, сказал Крэнстон, - что в Мельбурне мы купили двухэтажный домик в бывшей олимпийской деревне? Тот самый домик, где жили советские футболисты. И страшно этим гордился и приводил товарищей посмотреть... Но я выбрал плавание. В Австралии мальчишки становятся или бегунами, или пловцами...
- Я сойду после этих Игр. Сыт по горло и тренировками, и тренерами... - Крэнстон замолчал, провожая взглядом белые пушистые облачка.
Три дня промелькнули незаметно. Мы плавали на яхте, я учил Джона азам парусной техники, и нас едва не положило парусами на воду, когда налетел шквал и на корме зацепился шкот.
Мы находились милях в трех от берега, и перспектива очутиться в довольно холодной воде вряд ли могла обрадовать. Собственно, испугался я не за себя - за Крэнстона, для него эта купель могла обернуться бедой.
Словом, я ринулся с носа, где возился со стакселем, через всю яхту, зацепился за шканцы ногой и с размаху, ссадив кожу на руке и правом боку, рухнул на пайолы, мгновенно - откуда только прыть взялась! - вскочил, цепляясь за нависший над головой румпель, броском дотянулся до кормы и освободил шкот. И как раз вовремя, потому что гик уже вычерчивал белый пенный бурун.
Яхту резко "поставило на ноги", опасность миновала.
- Никогда б не поверил, что это так волнует! - смеясь, сияя глазами, крикнул Крэнстон. - Яхта превратилась в непокорного скакуна! Здорово!
Если б мы легли парусами на воду, - поумерил я восторг Джона, пришлось бы плыть за моторкой. Водичка же - сам знаешь...
- Я и не подумал об этом, - сник Джон, и лицо его снова стало отчужденным, как тогда, в первый день, когда он читал записку Джейн. Было бы чертовски глупо, если б я простудился... Нет, нет, это исключено, - закончил он после короткой паузы, обращаясь скорее к собственным мыслям, чем ко мне.
- Ничто не должно помешать тебе, Джон...
Я заметил: всякий раз, когда мы приближались к берегу, Джон с трепетным ожиданием вглядывался в него, точно надеялся увидеть там кого-то; и каждый раз, обнаружив, что его "меркурий" застыл в одиночестве и домик по-прежнему пуст, хмурился и замолкал.
Я не сомневался: Джон еще ждал...
Джейн так и не приехала.
В последний вечер мы набили камин поленьями; огонь разгорался медленно, нехотя, сырые обрубки осины шипели, выпускали пар, и лишь когда со стороны океана, с востока, откуда по вечерам наползали темно-лиловые тучи, задул ветер, - камин ожил.
Мы подтянули поближе к огню низкий столик, уставили его жестянками с пивом и кока-колой и разложили остатки провизии - португальские консервированные устрицы и паштет из мексиканских крабов, венгерскую салями, жареную утку, французский камамбер, швейцарский сыр и еще многое другое, купленное Джоном в магазине в олимпийской деревне. Я пил пиво. Джон налил бокал сухого вина и, разбавляя его кока-колой, неторопливо потягивал, смакуя каждый глоток.
Когда долго тренируешься, мышцы твои становятся крепкими и эластичными, сердце готово выдержать любые нагрузки, но тут-то нередко и наступает кризис: результаты начинают стремительно лететь вниз, и напрасно бьются над этой злой загадкой медики. Тот, кто пришел в спорт не вчера, знает и радость и горе, легко определит: нервная система уже больше не в состоянии брать на себя тяжесть тренировочных стрессов, она просто "отключается", и хоть ты лопни, а тело твое, налитое силой, превращается в запечатанный сосуд, откуда не выдавишь ни капли энергии.
В таких ситуациях - баста, никаких тренировок, нужен отдых. Когда же такое случается накануне стартов, лучшего "лекарства", чем стакан сухого чистого вина, - не придумаешь.
- Ты мучился, когда бросил плавать? - спросил Джон.
- Мучился? Мягко сказано. Мне порой казалось, что жизнь осталась позади. Спасла работа. Мне повезло, я попал в газету, где умели верить в человека, даже если ты только что закончил с грехом пополам университет и у тебя еще на лбу написано, что ты - только спортсмен. В клубной команде я по-прежнему оставался лидером, и мы собрались в Италию... Меня вызвал редактор. "Я ничего не имею против ваших увлечений, - сказал он. - Но теперь вы должны выбирать: или спорт, или работа..." Я выбрал работу.
- Если бы мне так сказали, - запальчиво возразил Крэнстон, - я бы хлопнул дверью, только меня и видели!
- Я тоже намеревался поступить подобным образом. Но, поразмыслив, признался себе честно: я уже ничего не дам спорту... и он мне ничего не даст. В нашем деле нужно вовремя уйти, не тянуть, не цепляться за воспоминания...
- Ты прав, Олег! Но иногда можно и ошибиться. Когда я переехал в Штаты, мне чертовски не повезло с тренером. Я проигран отборочные соревнования и разобиделся на целый мир. Будущее рисовалось мрачнее Дантова ада: в колледже едва успел перейти на третий курс, денег - ни шиша, планы мои рухнули, и я оказался погребенным под развалинами собственного честолюбия...