о.
* * *
Из номера она позвонила Хельмуту. Он спросил, в чем дело. Почему она не звонит. Он волнуется. Она рассказала ему о головокружении. О том, что пришлось лечь на пол. В примерочной. Как мир навалился на нее, а потом вернулся на место. Словно морские волны на пляже. Но геометричнее. И как билось сердце. Будто рылось в груди. Медленные удары и такие долгие паузы между ними. Ей думается, она заболела. Это все перелет, сказал он. Акклиматизация. Давление. Не рвало ли ее. Нет ли поноса. Боли в груди. Не колет ли. Не месячные ли у нее, а если да, то насколько сильно. И не принимала ли она снотворного. Вечером. Накануне. Нет. Все — нет, отвечала она. Было так, как уже бывало. В детстве. Только хуже. А давление у нее всегда было низкое. Он вскричал: «Ах, бедняжка моя!»
И как жаль, что он не может помочь. Но он выяснит, что можно купить в тамошней аптеке от давления. Правда, только завтра. У него ночь уже. И ест ли она как следует? Просто ей нужно беречься. Немножко отдохнуть. Пока он говорил, она думала, что ему просто тоже нужно было поехать, как они договаривались. И он был бы здесь. И они пошли бы в аптеку за лекарством. Или он бы пошел и принес ей. Или же что-нибудь нашлось бы у него в аптечке. А может, ей бы вообще не стало плохо. Если бы он поехал. Не сказала ничего. Она должна ответить, что ела на обед. Или на завтрак. Она завтракала? Она ведь никогда не завтракает. Нет. Да нет же. Завтракала. Но когда женщина одна. Никакого удовольствия втом, чтобы пойти куда-нибудь поесть. Готовить? Только себе? Ей снова стало грустно. Досадно на него. Пока он был заботливым врачом, она ощущала его близость. Любила, когда он говорил с ней как с пациенткой. Потому что нужно садиться к стойке, сказал он. Всегда. Чтобы жить одному, нет места лучше Л.-А. Там все — одиночки. «Я для тебя, стало быть, тоже теперь одиночка». Он не то имел в виду. Для себя. Для них обоих. Конечно, она не одиночка. Но в Л.-А. Там все так выглядит. Честное слово, он так не думает. Она чувствовала, как он отдаляется. Больше не смотрит на нее как на свою. Они не смогут больше. Вместе. Не смогут быть одинаково настроены. Даже по телефону. Они по-разному говорят об одном и том же. Разное имеют в виду. И даже говорить об этом бессмысленно. Она спросила, всели у него в порядке. Что? «Нет», — ответил он. Он ведь иначе представлял себе эти две недели. У Сандры снова случилась почечная колика, она лежит в больнице в Дорнбирне. Он был с ней. Летал. Она на днях приедет в Вену. К Трауде. Тогда он, может, еще успеет приехать к ней. «Да. Тогда всего хорошего. Спокойной ночи». Он сказал: «Гретель, я же люблю тебя». Она положила трубку. «Же». Она ему не нужна. Сейчас. Никому она не нужна. Даже собственному ребенку. И так — всю жизнь. По сей день. Быть нужной. Любимой. Что делать дальше? Она легла на диван. Смысл. Где ей взять смысл. До сих пор она и без него обходилась. От одной большой любви до другой. Этого хватало. Но новой любви не предвидится, а роман с Хельмутом давно уж не большой. Если он вообще еще есть. И денег тоже нет. Приработок у Вагенбергера. И его больше не будет. После дискуссии о его понимании Шекспира. Кругом одни развалины. И не надо ей ждать сорока лет. Чтобы пережить кризис. Она уже в тридцать девять имеет его. Она лежала на диване. Глядела на пальмы переддомом. Проснулась около трех. Вскочила. Помчалась. В гараж. Манон должна забрать внучку из школы. Она ничего не знала ни о какой внучке. Но Манон — бабушка. Она должна быть чудесной бабушкой. Она успела. В две минуты четвертого она была у Манон. Манон представила ей доктора Ханзена. Высок. Строен. Узкое лицо. Седые волосы зачесаны назад. Почти совсем белые. Одет в твидовый пиджак и вельветовые брюки. Галстук — полосатый. Да, сказал он, ему, собственно, не совсем понятно, чем он может помочь. По-английски он говорил без акцента. Это — идея Манон. Но он, разумеется, с удовольствием расскажет все, что знает об Анне. Он очень ценил ее. Восхищался. Манон убрала со стола и пригласила садиться. Стол стоял у окна во двор. Доктор Ханзен сел спиной к окну. Манон ушла.
Пусть Марго дождется ее возвращения. Ей наверняка есть о чем поговорить с Максом. Маргарита села, положила на стол диктофон. Доктор Ханзен спросил, она предпочитает беседовать по-английски или же по-немецки? Ему — все равно. Она включила диктофон. Он с удовольствием поговорит по-немецки. Произнес он по-английски. Но как ей угодно. Дальше они говорили по-немецки. В его немецком было что-то неуловимо американское. Во время разговора Маргарита наблюдала, как в бассейне туда-сюда плавают какие-то люди.
[История доктора Ханзена]
Меня зовут Макс Ханзен. — Я наполовину немец, наполовину англичанин. — Я вырос в Англии и в одиннадцать лет, после Первой мировой войны, приехал в Германию. В 1921 году, на полтора месяца. — Потом изучал юриспруденцию. Во Фрайбурге, Мюнхене и Геттингене. — Потом к власти пришел Гитлер. Мы участвовали в первых университетских акциях протеста против Гитлера. — Я получил в Геттингене степень доктора права, потом изучал медицину здесь, в Калифорнии. — Я всегда жил в Л.-А. — Мне нравится тут жить. Хотя политическая ситуация в последние годы здесь, в Л.-А., ужасает. — В последние годы здесь, в Л.-А., я чувствую себя также скверно, как в гитлеровской Германии. Вы знаете, как тут голосовали по вопросу о смертной казни. — Я приехал сюда во время второго президентского срока Рузвельта. — Пятьдесят лет я живу в солнечном климате. Я не могу расстаться с этим городом. Правда, я больше не работаю. I am retired.[17] Но сотрудничаю с обществом по борьбе со СПИДом. Я знаю здешнюю политику. Я все здесь знаю. — С Анной Малер меня познакомила Гина Каус. Это берлинская писательница. Она долго жила здесь. — Путешествие в Китай было идеей Альбрехта. Альбрехт-то путешествовать не любил и сказал, что мы спокойно можем поехать вдвоем. Альбрехт считал, что я, как врач, исключительно удачный спутник. — В 1985 году мы предприняли эту поездку. — В 1985-м. Анне пришлось лететь двумя днями раньше. В то время все ездили в Китай, организовать все было очень сложно. Я прибыл в Гонконг на два дня позже. Поездом мы поехали из Кантона в Пекин. Когда приехали, в нашей пекинской гостинице свободных мест не было. Ничего не поделать. В очереди к портье перед нами стоял китаец из Штатов, которому тоже не хватило места. Потом мы выяснили, что предварительный заказ действует только до шести вечера, а потом номера занимают другие. Китаец взял нас с собой в гостиницу для китайцев. Заморских китайцев. Это была самая большая гостиница из всех, что я видел в жизни. Все очень просто. На второй день нас пригласили на ланч в австрийское посольство. По-моему, посла звали Вальтер. Или Вольтер. До того Анна ему писала. Еще через два дня позвонила жена посла и сказала, что предстоит праздник воздушных змеев и мы приглашены. Стало быть, мы поехали на праздник воздушных змеев. Просто потрясающе. Были змеи величиной с палец, а были такие, которые удерживали грузовик и пятьдесят солдат. Как гости посла мы были ничем не стеснены и могли смотреть что угодно. Однако за нами приглядывали. Когда я вдруг потерял Анну в толпе, ко мне подошел китаец и сказал, куда она пошла. Секретная служба помогла мне найти ее. Уже на обратном пути в Пекин Анне стало нехорошо. Врач в посольстве сказал, что не понимает, в чем тут дело. Очень уж противоречивые симптомы. Но он сказал, что если бы Анна была его матерью, он рекомендовал бы ей поберечься и ехать домой. Почти все приезжающие в Пекин иностранцы заболевают. Никто не знает, почему. Может быть, из-за пыльного воздуха. Из-за песка, который приносит ветром из пустыни Гоби. Иногда китайцы даже надевают респираторы. Так что Анна лежала в постели и совсем не увидела Китая. Ей пришлось вернуться. Я же путешествовал по Китаю три месяца. Это была фантастика. На грузовиках я ездил по пустыне. Потом я еще жил в датском посольстве. Мы познакомились с послом и его женой в австрийском посольстве. — Анна отлично ладила с такими людьми. Она ведь так интересовалась политикой. Придерживалась скорее левых взглядов. И у нее было несколько гражданств. Я так думаю. Чешское благодаря замужеству. Во всяком случае, известно, что она хотела получить чешский паспорт. Малер-то из Праги. Но чешского паспорта она не получила. Она была американкой. Никогда не говорила по-немецки. Мы решили, что в Китае отлично решены общественные вопросы. Это ведь было до площади Небесного Согласия. Впечатление у нас было хорошее. — Анна хотела посмотреть фигуры Будды. Скульптуры. Она любила роскошь, но не нуждалась в ней. Сама она всегда была очень скромной. И денег у нее никогда не было. Деньги появились только после того, как умерла Альма. — Она очень хорошо играла на фортепьяно. — Думаю, мы познакомились в семидесятые годы. — Важнее всего в ее жизни была работа. Она так радовалась выставке в Зальцбурге. Кстати, прекрасные фотографии ее скульптур в другой книге — Альбрехта. Превосходные фотографии. Должно быть, Альбрехт — прекрасный фотограф. — Моя родина — Калифорния. С Анной было иначе. Ей больше нравилось в Лондоне. Там жил тогда и брат Альбрехта. Теперь он в Санта-Барбаре. Потом у нее появилась вилла и дом в Сполето. — Ей больше нравилось в Лондоне и в Италии. На вилле и в Сполето. Там, судя по всему, у нее была чудесная мастерская. Вену она не любила. — Дом в Сполето смогла купить только после смерти Альмы. — Об Альме много говорили. Должно быть, как личность она была абсолютно гениальна. Но она невероятно лгала. Просто выдумывала все подряд. Например, историю с железнодорожным вагоном, который правительство послало в Италию. Когда в Венеции умерла ее сестра. Все это выдумки, об этом есть во всех биографиях. — Анну поселили у Гины Каус. Мать не желала, чтобы в доме был взрослый ребенок. Анна говорила о матери с большой преданностью и большим презрением. — Никто никогда не говорил о том, на что жила Анна. Знаю, что в Канаде она работала официанткой. Это единственный период, о котором мне известно, что она работала и зарабатывала деньги. Но сама жила всегда очень скромно. Иногда деньги давал очередной муж. Она купила квартиру Марине. — О дочке в Вене упоминала редко. Очень редко. О Марине отзывалась иногда очень тепло. —