Они еще какое-то время говорили, но он уже рассеянно слушал старика, продолжая размышлять:
– Уехать из страны с пустыми карманами, имея жену, двоих детей, неизвестно куда, без профессии, без приглашения на работу, такое не укладывалось в голове. Странные люди. А потом просто жил, работал, ставил своих на ноги. Теперь у него дом и машина, кафе и корабль у пирса, взрослые дети и внуки. Может быть, так и надо? Жить вчера?… Нет. Жить сегодня, а там будь, что будет…
– Теперь я спрошу, – услышал он еврея, – я нескромен, и все ломаю голову, какие могут быть дела у вас в этом курортном городке? Простите старому еврею такое любопытство. Здесь бизнес только в туризме и у торгашей сувенирами, да еще ресторанчики и кафе…
Он назвал клинику, которая находилась в нескольких километрах отсюда, и еврей замолчал. Еврей стал серьезен и внимательно на него посмотрел. Потом спросил: – Кто у вас там? Жена?
– Да, – ответил он.
– Я извиняюсь, – ответил он, – я был не очень корректен, когда принимал вас за праздного ленивого туриста. – Подумал и добавил: – А в Иерусалим все-таки поезжайте. Там есть святые места, к которым можно прикоснуться, загадать желания, оставить просьбу, поставить свечу за здравие, в конце-концов, кто его знает… Некоторым помогает. Многие верят. Это ваши святыни…
Извинившись, ушел, по-видимому, не желая больше досаждать человеку, который уже неделю каждый день, не обращая внимания на отдыхающих, развлечения и прочую курортную круговерть, сидел на этом берегу, мучился и ждал свою жену…
Снова маленькая скамейка в парке клиники, ее глаза и мучительная неизвестность впереди. Как всегда о чем-то говорили. Только не о болезни. Как будто ее и не было вовсе. Говорить на эту тему было бесполезно. Он снова рассказывал о старом еврее, больше говорить было не о чем. Он видел в этой стране лишь стены клиники, гостиничный номер и кафе на пляже. Внезапно она спросила:
– Какого черта ты сидишь в том городке?
Он промолчал.
– Поезжай на экскурсию, возьми машину напрокат, посмотри Мертвое море, посмотри эту страну!
– Поедем вместе, когда ты отсюда выйдешь, – соврал он.
Нет, не соврал, но какое-то предчувствие уже подсказывало, что не получится у них такая поездка по этой удивительной стране. Клиника словно приковала этих двоих навеки к своим стенам. И долго еще придется жить на том пляже, приходить сюда. Но она, не обратив внимания на его реплику, воскликнула:
– Ну, Иерусалим ты должен увидеть! Обязательно поезжай туда! Быть здесь и не зайти в Храм гроба Господнего, не подойти к Стене Плача! Ты знаешь, что всего в километре от Старого Города за высоким забором находится Палестина, а там, в Вифлееме, есть еще один Храм и пещера, в которой обозначено место рождения Христа! Все это можно увидеть, прикоснуться, а ты сидишь тут!..
Он с удивлением на нее уставился. Он был поражен и не нашелся, что ответить, а она продолжала:
– А в Старом Иерусалиме, за стеной, находится целый городок с узенькими кривыми улочками, там проходит Крестный Путь! Есть улица – Виа Долороса. Этот путь прошел Иисус с крестом на спине, пока не донес его до Голгофы. На этом кресте его и распяли. Это нужно видеть! Нужно своими ступнями пройти по камням, которые помнят его!
Она была возбуждена. Глаза светились незнакомым огнем. Была заразительна и без остановки продолжала говорить, а он молчал и удивленно на нее смотрел. Потом спросил:
– Когда ты здесь побывала? Ты мне не рассказывала, что ездила в эту страну!
– А я не ездила.
– Тогда откуда все это знаешь? – еще больше удивился он.
На мгновение она задумалась и как-то просто ответила:
– А как такое можно не знать?
Добавлять к этой фразе ничего и не требовалось. Знала и все… Знала… А почему не знал он?
Он молча сидел и любовался блеском ее глаз, возбужденным лицом – давно он не видел ее такой. Уже забыл, что была такой когда-то – энергичной, веселой, иногда азартной или боевой, какую он и полюбил. И сейчас в этой клинике, на деревянной скамейке, в нелепом спортивном костюмчике он снова видел ее такой же, как прежде. А еще эти глаза… Он был потрясен. Уже не замечал ее ранних морщинок и седых волос, которых прибавилось за последнюю неделю. Видел, конечно, видел, но не замечал.
Сегодня он не хотел от нее уходить, и еще долго они сидели и о чем-то говорили. Ему было с ней тепло и хорошо. В первый раз за эти дни он успокоился и был просто рядом с ней, как будто ничего не случилось. А она видела это и не отпускала его. Давно им не было так хорошо.
Врач не торопился, говорил медленно, тщательно подбирая слова. Врач пригласил его сегодня позже обычного, когда он, уже посидев с женой на скамейке, собирался обратно на свой пляж. Теперь тот изъяснялся понятным доступным языком, оставалось дождаться конца этой тирады. Но тот, продолжая испытывать его терпение, рассказывал о болезни, о подобных случаях, известных медицине, говорил о методах лечения, только не говорил главного – сколько у нее осталось времени. И эта нескончаемая речь была невыносимой, хотя оттягивала неминуемый приговор. Поэтому перебивать его он не стал.
Окно в кабинете было открыто, и жизнь из маленького парка беспечно врывалась в строгий медицинский покой. Легкий ветерок шевелил занавеску, яркое солнце светило, согревая этот белый дом, снаружи доносился щебет заморских птиц. Словно ты маленький ребенок, а в детском саду тихий час, тебе не спится, ты лежишь и смотришь в окно. Остается еще час, может, немного больше, и пока глаза не закрылись, ты будешь заглядывать в него безмятежно и сонно…
Сколько ей осталось? – резануло в глубине сознания. Посмотрел на врача. Тот знал, но почему-то не говорил. Почему? Может, спросить? Заткнуть его болтовню и задать тот самый вопрос? Нет, пока не стоит. Неизвестность дает шанс. Может быть, год, может, десять лет. Придется подождать – минуты уже ничего не решают…
В окно впорхнула какая-то птица и уселась на подоконнике. Он тупо уставился на нее, продолжая молчать. Доктор, заметив его интерес, произнес:
– Райская птичка.
– Что? – не понял он.
– Райская… Птичка так называется.
– Да-да, райская, я понял, – произнес он. Доктор продолжил свой монолог, а он подумал: – У нас кукушка. Спросишь ее, сколько тебе осталось лет – скажет. А эта… Топчется молча по подоконнику, толку никакого. Райская!.. Может, загадать? Сколько просидит на подоконнике минут… нет секунд, столько лет у нас осталось! Да! Секунд! Давай, поехали! – воскликнул он про себя и приготовился считать. Птичка, почувствовав на себе пристальный взгляд или что-то еще, мгновенно вспорхнула и улетела. От неожиданности он в ярости ударил ладонью по столу. Врач удивленно поднял глаза и замолчал. Но молчать уже было нельзя. Молчать было невыносимо.
– Сколько? – резко произнес он, – сколько у нас?… Год, два, десять?
Врач устало отвел глаза и задумался, потом снова медленно заговорил:
– По моим данным события развиваются стремительно… Если так пойдет дальше…
Снова замолчал, уставившись в стол.
– Считайте сами… Динамика удивляет.
И, наконец, объявил приговор:
– Один день ее жизни в нашем понимании равняется году… Одному году. За один свой день она проживает год нормального человека.
Мертвая тишина повисла в комнате, и теперь только с улицы было слышно легкомысленное щебетание заморских птиц… Райских…
Доктор снова заговорил:
– Если взять за основу продолжительность жизни у женщин, допустим, 75 лет…
– Осталось полтора месяца? – в ужасе воскликнул он.
– Едва ли,… не уверен, – произнес доктор. – Вы приехали ко мне, когда процессы в ее организме уже начались и нельзя ориентироваться на ее возраст в 30 лет. Вы пробыли у меня неделю…
– Целых семь лет! – воскликнул он.
– Думаю, у нас осталось четыре-пять недель… Но это по предварительным данным.
Дальше врач говорил быстро, скороговоркой, больше не подбирая слова.
– Но мы до конца будет бороться с болезнью и сделаем все, что можно. Мы обеспечим надлежащий уход и постараемся облегчить ее положение. Есть кое-какие наработки, обещаю вам, что сделаю все, чтобы преломить ход болезни…
– Вы вылечили хотя бы одного человека с таким диагнозом? – перебил он врача. Тот смутился, пробормотав:
– Нет… Пока, нет.
И уверено продолжил:
– Но бывает всякое. Думаю, что я на пороге решения этой проблемы, и вот-вот у нас появится результат. В конце концов, вы ничего не теряете, мы вместе сможем использовать этот шанс! Подумайте! Мы вместе будем бороться.
Он покинул кабинет врача и выскочил на улицу, стало душно, а в ушах звенели слова врача:
– 4–5 недель,… вы ничего не теряете,… надлежащий уход,… наработки,… бороться…
Неподалеку топтались в траве птицы, те самые, райские! Они сидели и никуда улетать не собирались, и, казалось, вечно можно наблюдать за ними, считая секунды и минуты, часы, а те продолжали бы невозмутимо ходить по газону, оставаясь на месте. Он поднял с земли камень и швырнул в птиц со всей силой и злостью, на какую только был способен. Из травы поднялась возмущенная испуганная стая и рванула из больничного парка прочь. Потом еще один камень и еще летели им вдогонку. Люди в парке удивленно за ним наблюдали, а из окна второго этажа спокойно смотрел человек, с которым он только что разговаривал…
Остался месяц, – стучало в его сознании. – Успеет ли врач за этот короткий срок найти лекарство? Всего один месяц, – с ужасом думал он.
Было раннее утро. Сонный пляж встречал восход солнца, ветер шевелил остатки мусора на сером песке – пакеты, фантики, использованы презервативы, катал пустые пластиковые бутылки. Все это еще не успели убрать и подготовить пляж к новому дню. Городок спал, только он один сидел на берегу и смотрел на надоевшие волны. Он не знал, как сегодня пойдет к ней, что скажет, не знал, что думать и какое принять решение. Первый раз в жизни он был совершенно бессилен. И еще, ему было нестерпимо жалко ее. Сердце щемило, жутко болела голова. Вчера вечером он сидел на этом пляже и пил. Пил много, долго, пил все подряд. Старый еврей не подходил, издалека наблюдая за ним; еврей понимал, что бывают моменты в жизни, когда нужно побыть одному, нужно просто напиться. А он и напился. Дотащившись до гостиницы, провалился то ли в сон, то ли в кошмар, откуда из полудремы рано утром выполз и снова пришел сюда.