– Отвечать будем? – спросил Чухрай у Ромма.
– Много чести.
Синьору Эргасу ответили итальянцы: пусть сначала посмотрит «Балладу о солдате» сидящего здесь Чухрая, а потом судит.
После окончания симпозиума синьор Эргас подошел к нам и сказал, что если его выступление нам показалось резким, то он приносит свои извинения. И пригласил нас завтра вечером на ужин.
Раз мы приглашены на ужин, на следующий день решили не обедать. В Риме вещи дешевые, а еда дорогая. Две порции спагетти стоят столько же, сколько пара обуви. Съел полтарелки макарон и думаешь: вот каблук и подметку съел… Съел еще – а вот уже кожаный ботинок проглотил… А все хотят что-то купить…
Днем нас принял посол. Он расспросил про симпозиум и пригласил вечером на выступление ансамбля Игоря Моисеева (ансамбль приехал на гастроли в Рим, и в тот день было его первое выступление на Олимпийском стадионе). Мы поблагодарили и сказали, что не можем: нас уже пригласил на ужин синьор Эргас, один из участников симпозиума. Кто он, не знаем, но человек явно небогатый.
Посол сказал, что, раз договорились, надо идти – всем, кроме Баскакова:
– Вы – лицо официальное и можете присутствовать на ужине, только если там будет кто-нибудь в вашем ранге.
И посол пригласил Баскакова поехать с ним на Олимпийский стадион.
– Придется мне у тебя белую рубашку взять, – сказал Баскаков. – К Эргасу я бы и в водолазке поехал, а с послом на концерт без галстука нельзя.
Вечером, когда за Баскаковым заехала посольская машина, он попросил:
– Товарищи, а вдруг у этого Эргаса окажется кто-нибудь «в ранге», все бывает. Тогда пришлите за мной.
Обидно ему было тратить вечер в Риме на русский ансамбль.
А нас к синьору Эргасу на микроавтобусе повез представитель Совэкспортфильма. Подъехали к мраморному палаццо со швейцаром у входа.
– Адрес не перепутали? – спросил Ромм.
Представитель посмотрел на визитку:
– Да вроде нет, – и спросил у швейцара: – У вас здесь живет синьор Эргас?
– Да.
– На каком этаже?
Швейцар сказал, что на всех. А гостей он сегодня принимает на втором – в зимнем саду.
Представительный мужчина в смокинге встретил нас в вестибюле и проводил в зимний сад. Там у входа нас приветствовал синьор Эргас и представил своим гостям, среди которых оказались министр иностранных дел, министр культуры, еще какие-то министры… И – Росселини, Антониони, Феллини, Карло Леви, Альберто Моравиа… И другие знаменитости.
Синьор Эргас оказался очень богатым и влиятельным человеком.
– Надо бы попросить чтобы за Баскаковым кого-нибудь послали, – сказал Ромм представителю экспортфильма.
– Не пошлют, – покачал головой представитель. – Они не понимают, что такое Госкино и думают, что Баскаков кагебешник. По-моему, они даже обрадовались, что он не пришел.
– А ты им объясни, что Баскаков продюсер всех советских фильмов, – настаивал Ромм. – Одних художественных и телевизионных около трехсот в год. Столько ни одна кинокомпания не производит! Так что Баскаков – продюсер номер один мирового масштаба!
Представитель пошел просить машину.
Хозяин дома пригласил всех в другой зал, где уже были накрыты длинные столы, а на столах…
– Что будем брать? – оживился Ромм.
– Лично я – поросенка, – сказал я и положил себе кусок с аппетитно поджаренной корочкой, – и… еще поросенка!
И положил второй кусок.
Тут вернулся представитель:
– Михаил Ильич, я договорился. Они дают машину и сопровождающего. Только просят, чтобы кто-нибудь из наших тоже поехал.
– Поезжай ты, – сказал я.
– А кто будет переводить? Так что извини, Данелия, – сочувственно развел руками Ромм, – ты у нас самый младший.
Я поставил на стол тарелку с поросенком и на лимузине в компании толстого темпераментного итальянца, поехал за Баскаковым. Когда подъехали, концерт уже начался. Полный аншлаг, и толпа желающих попасть у входа. Где мы тут Баскакова найдем?
– Моменто, – сказал итальянец и через полчаса появился с Баскаковым.
В машине Баскаков расспрашивал, кто присутствует на банкете, а я подробно рассказывал, что там было на столах.
Когда приехали, синьор Эргас ждал Баскакова в вестибюле, у входа, и сам повел «продюсера номер один мирового масштаба» (в моей рубашке) в зал. Вошли. Посмотрели, и… Пока мы ездили, уже все сожрали и даже кофе выпили!
Баскаков рассказывал министрам, сколько кинотеатров в Советском Союзе и какую баснословную прибыль получает государство от кино… А Нея Зоркая шепнула мне:
– Не расстраивайся, у меня еще банка бычков в томате осталась.
И поздно ночью в номере нашей гостиницы мы с «продюсером номер один», сидя на кровати, ужинали банкой «бычков в томате», которую преподнесла нам ведущий критик, и закусывали бычки печеньем, которое подарил нам классик советского кино Михаил Ильич Ромм. А запивали ужин грузинским чаем, который я заварил кипятильником в раковине.
Из коридора доносились вопли и визг: опять то ли матросы били проституток, то ли проститутки матросов.
Наши за границей
В последний наш день в Риме Баскаков попросил меня помочь ему купить кофточку для Юли. Привел меня в бутик, показал на кофточку, которую присмотрел, и спросил: «Красивая? Брать?» Я кивнул (покупателей в бутике почти нет: одна синьора с мужем рассматривали плащи). Продавец – весь внимание.
Баскаков хорошо знал немецкий (во время войны он был военкором) и стал по-немецки объяснять, что ему надо. Продавцу что немецкий, что грузинский – одно и то же. Не понимает.
– Пошли Нею приведем, – сказал Баскаков. – Она по-французски объяснит.
– Не надо, сами управимся. Какой размер?
– Сорок шесть.
Я показал продавцу пальцем на кофточку на витрине, достал ручку и написал на бумажке: 46. Продавец написал цену, и кофточку мы приобрели.
– Мне еще колготки нужны, – сказал Баскаков.
– А что это такое? (у нас тогда колготки были большой редкостью, и я впервые услышал это слово от Баскакова).
– Это такие чулки, переходящие в трусы.
Я показал продавцу на ноги и сделал вид, будто что-то на них натягиваю, до пояса.
Тот положил передо мной брюки.
– Нет, – я показал ему свои носки и изобразил, что натягиваю их до пупка.
Продавец положил на прилавок кальсоны.
– Но! Для синьоры, – и я показал руками груди.
Продавец достал лифчик.
В общем, после долгой пантомимы нам выдали что-то в пакете, похожее на чулки. Я опять показал, что они должны кончаться не на ногах, а на талии.
– Си, си, – кивнул продавец и написал цену.
– А какой размер нам нужен? – спросил я у Баскакова.
– Она примерно твоего роста.
Я показал на пакет, а потом ткнул себя в грудь.
– Для меня хорошо? Фор ми гуд?
– Но, – возмутился продавец, – фор синьора! Фор синьорита!
– Си, си! – сказал я. – Давай!
Продавец, неприязненно посмотрев на меня и на Баскакова, кинул на прилавок другой пакет и написал цену на бумажке. Баскаков прикинул в уме и сказал:
– Пусть даст пять штук.
– Подождите. Давайте сначала проверим, с трусами они или без.
Я взял пакет и начал его вскрывать. Продавец пакет отнял и велел сначала заплатить. Баскаков заплатил. Когда пакет открыли (там действительно были колготки), я приложил их к себе – они оказались короткими. Я жестом показал продавцу – маленькие. Он (так же жестом) объяснил – они растягиваются. Я придерживал колготки у пупка, Баскаков тянул их до пола… А продавец и синьора с мужем с омерзением наблюдали за этой сценой.
Между прочим. О «наших за границей» много подобных рассказов, но – что поделаешь! Как только я пересекал рубеж Родины, я тоже оказывался «нашим за границей». Жизнь – не сценарий, ее не перепишешь. А жаль! Многое изменить или совсем вычеркнуть, ой, как хочется!
О личной жизни
Я был женат три раза. На Ирине, на Любе, и на Гале. На Гале женился недавно – лет двадцать тому назад.
Я любил, и меня любили.
Я уходил, и от меня уходили.
Это все, что я могу сказать о своей личной жизни.
Как Хемингуэй
В сентябре Пырьев командировал нас с Кирносовым в Гагры работать над сценарием.
С Лешей Кирносовым я познакомился еще в Мурманске, когда снимал «Путь к причалу». Пришел ко мне в номер бородатый моряк со стопкой книжек под мышкой и вручил мне новенькую, еще пахнущую типографской краской книжку – «может, для кино сгодится». И сообщил, что учился в том же училище, что и Конецкий, только позже. А сейчас он рыбак, штурман на рыболовецком сейнере. Попрощался и ушел.
А в час ночи опять появился:
– Можно, я временно книжку заберу? Я все раздал, а она не верит, что я писатель.
Забрал книжку – и с концами.
Второй раз я его видел в ресторане нашей гостиницы. Он сидел в компании американских моряков и свободно говорил с ними по-английски. Позже он еще больше меня удивил: когда оркестр ушел на перерыв, он сел за пианино и стал играть Рахманинова…
Потом я узнал от Конецкого, что во время войны отец Леши был морским атташе при советском посольстве в Вашингтоне, и Леша учился в американском колледже.
Прилетели в Гагры, сняли чистенькую комнату недалеко от моря с полным пансионом. Море, солнце, пляж, знакомые…
Я пытался поговорить о сценарии, но Леша взмолился:
– Давай пару деньков отдохнем, как люди. Я три года треску ловил!
Две недели мы валялись на пляже, играли в преферанс, «впитывали атмосферу» и «знакомились с бытом», а к концу второй недели я сказал:
– Все! Пора начинать.
– А давай работать в кафе, – предложил Леша. – Как Хемингуэй!
Пошли в кафе. Сели за столик на веранде, заказали боржоми, кофе, разложили бумагу… Я предложил писать на одной странице поэпизодник по рассказу, а на другой – мои предложения. Начали. Я фантазировал, Леша записывал.
В кафе пришли подруга моего детства – Манана, ее подруга Нелли со своим мужем Гурамом и журналист из Кутаиси по кличке Полиглот (он знал восемнадцать языков). Они позвали нас к своему столу, но мы отказались: