Между нами повисает тишина.
⠀— Живой, — наконец говорит Китт. — Приведи ее ко мне живой.
Он произносит это таким тоном, отчего становится понятно, что дело явно не в милосердии.
Я снимаю тяжелое кольцо, которое получил в день, когда стал Силовиком Илии, и опускаю его на стол.
— Верни его, когда я снова заслужу твое доверие.
Глава пятая
Пэйдин
Песок попадает мне в рот и царапает десны.
Я провожу языком по зубам, чувствуя тот же налет песка, что был у меня последние три дня. Сплевывать больше не вариант, поскольку для моего выживания нужна каждая капля слюны.
У меня болит горло. Ноги. Голова. Вообще все.
Песок перекатывается под ногами, но я продолжаю идти вперед. Моя шея ноет от боли, когда я поднимаю лицо к заходящему солнцу. Оно опускается за горизонт, скрываясь за дюнами и унося с собой последние лучи света.
Я прижимаю ладонь ко лбу, обгоревшему и липкому от долгой дороги через пустыню. Меня пробирает дрожь, сотрясающая изнуренное тело. Я вздыхаю и убеждаю себя, что это лишь быстро остывающая пустыня замораживает меня до костей, а не лихорадка, медленно охватывающая мое потное тело.
Я путешествую уже несколько дней и большую часть ночей.
Пустыня — беспощадный зверь. Каждую ночь я умоляю песок позволить мне отдохнуть хоть немного. Но, несмотря на все мои мольбы, пустыня еще ни разу не позволила мне спать дольше одного-двух часов. Будь то песок в ушах, или скорпионы под ногами — мне не удается заснуть дольше, чем на пару минут.
— Я единственная, кто составляет тебе компанию, поэтому самое меньшее, что ты можешь сделать, это позволить мне поспать одну ночь. — хриплю я сквозь потрескавшиеся губы и оглядываюсь по сторонам, не ощущая ничего, кроме песка и шепота ветра. С тихим вздохом я отламываю кусочек черствого хлеба и отправляю его в пересохший рот.
— Я схожу с ума, — я взмахиваю руками, и они шумно опускаются вдоль тела. — Три дня разговариваю с песком, — бормочу я, волоча ноги по песку и оставляя за собой глубокие следы. — Но, полагаю, было бы нечестно винить в моем безумии только тебя. Я уже давно не в своем уме, — смеюсь я, закашливаясь. — То есть, попасть сюда изначально было безумием, правда?
Я оглядываюсь, хоть и знаю, что дюны не способны ответить. Впрочем, хуже, чем разговаривать с песком, может быть лишь услышать от него ответ. Вот тогда мне действительно будет о чем беспокоиться.
Моего запаса воды критически не хватает, и только от одного этого осознания сухость в горле усиливается. Фляги в моем рюкзаке опустеют через пару дней. Привлекательность самоконтроля резко снижается, когда пытаешься выжить, ограничиваясь лишь парой глотков.
Ловлю себя на том, что рассматриваю горизонт в который раз за этот час, надеясь увидеть очертания города. Увидеть хоть что-то.
Но ничего.
Никаких очертаний зданий или дыма, поднимающегося из дымохода. Я с трудом сглатываю, ощущая себя настолько маленькой посреди этого бескрайнего пространства. Маленькой песчинкой в море бесконечных дюн.
Незначительной.
Потерянной.
Одинокой.
Я смахиваю каплю пота, угрожающую попасть в глаза, которые и так слепит закатное солнце. Песчаные волны отливают золотистыми оттенками, отражая меняющееся небо. Восхищение красотой коварного пейзажа, в окружении которого я нахожусь, оставляет горько-сладкое послевкусие. Сумерки в пустыне невыносимо прекрасны, и все же это последнее место, где я хотела бы оказаться.
Мой взгляд цепляет что-то блестящее и заманчиво сверкающее на солнце вдалеке. Я щурюсь от ослепительного света и жжения в глазах. Вода мерцает, призывно подмигивая мне. Я качаю головой, лишь усугубляя головную боль.
Мираж.
Мучительный. Соблазнительный. Миражи обычно принимают облик свежей воды и манящих озер, в которые мне не терпится окунуться. Я вздыхаю и наклоняюсь, чтобы растереть ноющие ступни. Под пропитанными потом ботинками скрываются кожа, покрытая волдырями и налипшим песком.
Я сделаю что угодно за каплю воды…
Остаток вечера я провожу, зарывшись в старую куртку отца. Из-за опускающейся температуры ноги немеют. После неожиданно мирной встречи с самой крупной змеей, которую я когда-либо видела, я продолжила идти в темноте, разговаривая с песком и потакая своему безумию.
Мои веки закрываются, ощущаясь такими же тяжелыми, как и все мое тело. Мне удается удерживать глаза открытыми достаточно долго, чтобы обнаружить плоский участок песка, на который можно завалиться. С трудом снимаю рюкзак со спины и вытаскиваю из него колючее одеяло.
Я едва успеваю разложить его на песке, как мое тело неуклюже приземляется на него. Свалившись, я потуже натягиваю куртку на свое ноющее тело и откусываю кусочек черствого хлеба, после чего промываю рот горячей водой, по-прежнему сжимая его в руках.
— Знаешь, — шепчу в темноту, — не только ты виноват в том, что я не могу спать по ночам. Кошмары тоже не особо помогают.
Словно отвечая на зов, в голове вновь всплывают тревожные воспоминания об Адине. Ощущение ее крови, стекающей сквозь пальцы. Мои слезы, капающие на ее гладкую кожу. Кровавый сук, пронзающий ее спину…
Меня пробирает дрожь. Я сглатываю, чувствуя тошноту, но понимаю, что не могу позволить себе потерять то немногое, что осталось в моем желудке.
— Я могла бы винить тебя за бессонницу, — мой голос превращается в хриплый шепот, и, честно говоря, я не хочу спать, если это будет означать, что я буду видеть ее такой. Снова. Я просто не могу… Не могу…
Я не замечаю, что плачу, пока слеза не скатывается по носу. Тяжело вздыхая, я стираю ее и сжимаю пальцы вокруг зеленого жилета, скрытого под курткой. Мой палец проходится по ровной строчке кармана, чувствуя каждый дюйм ее усердной работы.
Если я хочу сдержать данное Адине обещание, то должна выжить. Я должна жить, чтобы носить этот жилет в память о ней.
И я полна решимости сделать это.
Я снова шепчу что-то в темноту, мои глаза запоминают мир вокруг, прежде, чем я проваливаюсь в сон.
— И я отомщу. За нее.
Глава шестая
Кай
Серебро блестит в заходящем солнце.
Я упиваюсь сиянием голубых глаз, утоляя свою жажду.
Ее веснушки напоминали песчинки, окружающие нас.
Серебряный клинок такой же острый, как ее язык, проскакивает между быстрыми пальцами.
Это она.
Вот она. Просто стоит там. Смотрит и оценивает так, будто я незнакомец. Будто я стою не больше, чем монеты, которые она готовится стащить из моего кармана.
Будто я не тот, кто разрушил ее жизнь. Будто она не виновна в том, что сделала с моей жизнью тоже самое.
Она приближается ко мне и выглядит настолько знакомой, что я по привычке улыбаюсь. Естественная реакция на ее присутствие. Внутри что-то болезненно сжимается, когда она наконец останавливается передо мной, заложив руки за спину. Рассматривая ее, я рассеянно потираю рукой в области сердца, чувствуя необъяснимую тревогу.
Качаю головой в тщетной попытке прояснить мысли.
Я должен что-то сделать. Я должен…
Ее губы растягиваются в улыбке, после чего он всматривается в мое лицо.
Грудь пронзает боль, похожая на удар тупым ножом.
— Здравствуй, принц, — ее бархатный голос звучит так умиротворенно, что по спине пробегают мурашки. — У меня есть для тебя подарок, — спокойно произносит она, мило улыбаясь. — Нечто, что будет напоминать обо мне.
Она достает что-то из-за спины и протягивает мне. Ее пальцы сжимают пучок тусклых, голубых цветов.
Незабудки.
Я начинаю улыбаться, но улыбка застывает на губах. Мой взгляд падает на букет цветов — тех самых, что я подарил ей в нашу последнюю ночь, которую мы вместе провели под дождем. Затем я внезапно отшатываюсь от того, что вижу, и хватаюсь за грудь из-за колющей боли.
— Что с тобой? — невинно спрашивает она. — Что случилось, Малакай?
Я задыхаюсь, глядя на липкую кровь, что стекает по ее рукам. Каждый стебель окрашивается в тошнотворно-красный цвет, притупляя яркость увядающего в ее ладони цветка.
— Ты… — заикаюсь, качая головой. — Его кровь. Это его кровь, не так ли?
Выражение ее лица повторяет мое собственное, шокированное и искаженное болью.
— Я сделала то, что должна была. Я делаю то, что должна.
Ее взгляд ужесточается, отражая ее решимость. Она подходит ко мне, роняя цветы, и тянется своими окровавленными руками к моему лицу. Я отстраняюсь, едва не спотыкаясь и пытаясь избежать ее прикосновения.
— Что ты наделала? — мой голос ломается. — Посмотри, что ты наделала. Что ты заставляешь меня делать.
Внезапно я ощущаю боль в области груди.
Это сердце.
И вот тогда я вспоминаю, что должен с ней сделать.
— Что натворил ты, Силовик? — ее голос дрожит, он полон горечи и яда. — Значит, когда ты убиваешь — это нормально? Хм?
Она делает шаг ко мне, но я остаюсь на месте.
— На твоих руках столько же крови, Кай. Разница между нами лишь в том, что ты отказываешься это признать.
Я качаю головой, снова начиная отступать.
— О, так ты не веришь мне? — она почти смеется, видимо, находя это забавным. — Ты весь в крови.
Я опускаю глаза на окровавленные руки. Взгляд скользит по телу, и дыхание учащается.
Я весь в крови.
Кровь на волосах. Кровь, что скапливается под моими ногами. Кровь во рту.
— Нет, нет, нет…
— Продолжай, — она бросает вызов тихим голосом. — Пролей мою кровь и смешай вместе с остальной.
Я кричу.
Мои глаза распахиваются.
Я моргаю, глядя в чернильное небо и ощущая движение песка под спиной. Пока я осматриваю импровизированный лагерь, сердце колотится, а глаза привыкают к темноте. Дюжина дремлющих Гвардейцев лежат на пустынной земле, окружая догорающий костер.
Горло саднит.
Кричал ли я?
Если я и разбудил кого-то из своих людей, то они достаточно умны, чтобы притвориться, будто ничего не слышали. Я медленно сажусь. Спина болит от дней и ночей, проведенных на неровном песке и в жестких седлах. Грязные волосы щекочут л