Существовал, однако, ко всем «егербате» один человек, к которому Яхонтов был привязан не меньше, чем к своей собаке. Это был его денщик.
Силантий, он же «Шептало», удовлетворял самым строгим требованиям, которые только могут быть предъявлены денщику гвардейского офицера: это было бородатое преданное существо и вдобавок с приятным русским именем. Силантия прозвали в батальоне «Шепталом» вовсе не потому, что он шептал или наушничал, а просто по наименованию одной маленькой, хотя и существенной, части нагана. Дело в том, что Силантий, скоро и хорошо постигший хитрое устройство револьвера, очень любил помогать в этом отношении своим менее способным товарищам. И вот, когда он объяснял кому-нибудь из солдат батареи устройство нагана, ни одна из частей револьвера не вызывала его особенного внимания. Но лишь только произносил он: «а это, гляди, шептало», — как сразу преображался: он напоминал тогда заядлого охотника, который увидел вдруг из камышей какую-то чудовищную и редчайшую птицу и страшно хочет показать её своему неопытному спутнику, но в то же время боится и спугнуть её.
— Вишь — шепчет, вишь — шепчет!.. — говорил он шёпотом, показывая на лёгкие движения шептала. Обыкновенно окружавшие их солдаты терпели только до этого места и дружно начинали хохотать. Силантий сердился. Вероятно, он считал, что он поступает, как хороший педагог, преподнося бездушную частичку бездушной машины, как нечто одушевлённое. Он был уверен, что после его объяснения никто не позабудет, что такое шептало и где оно находится. Пожалуй, он был прав.
Как-то в один из таких уроков Силантия в казарму вошёл сам капитан Яхонтов. Силантий понравился ему своей бородой и внушительностью. Офицер спросил, как его имя, и когда услышал, то сейчас же, не задумываясь, взял его в денщики и никогда не раскаивался в этом.
— Мы с господином капитаном душа в душу живём, — хвастался иногда Силантий в батальоне.
— Халуем стал, Шептало! Отъелся — ишь ряжка-то — в три дня… не объедешь! — не то завидуя, не то возмущаясь, говорили солдаты.
Действительно, Силантию жилось хорошо. Только за последнее время, когда у капитана заболели глаза, и он сидел безвыходно в тёмной комнате, Силантий просто взвыл от безделья и скуки. Он уже перепробовал всё: до последней ниточки перетряхнул и привёл в порядок гардероб капитана, навёл чистоту во всех комнатах и дошёл, наконец, до того, что ежедневно до умопомрачительного блеска стал начищать капитановы сапоги, несмотря на то, что тот никуда и не думал выходить.
«Уединение и праздность губит молодых людей» — сказал философ. Случилось то, что должно было случиться.
Однажды Яхонтов, лёжа в своей темнице и рассеянно думая, услышал вдруг сдавленный женский смешок в кухне, где жил Силантий. Это удивило капитана. Он постучал в стену. Через минуту послышался робкий стук в дверь.
— Войди! — сказал Яхонтов, зажмурившись на то время, пока оставалась открытой дверь. Силантий вошёл.
— Ну, я тебя звал, — сказал Яхонтов, — там у тебя — кто?
Силантий молчал.
— Чего ж ты в землю смотришь?! — сердито закричал капитан, никогда, кажется, в течение целого года не кричавший на своего любимца, — на меня смотри!..
— Виноват, господин капитан! — не своим голосом сказал денщик. — Лиса вашего не вижу: темень…
— Темень! — передразнил его Яхонтов и невольно рассмеялся. — Ну, кто там у тебя? Живо!
— Девиса, господин капитан.
— Девица?!.. Кто ж это позволил девиц сюда водить, а?!
— Виноват, господин капитан.
— Ты что ж — скрыть от меня хотел?!..
— Никак нет, господин капитан.
— Чего ж не говорил?
— Робел, господин капитан.
Яхонтов расхохотался: — «Шептало» и вдруг — роман. Это обещало многое. За время сидения в темноте капитану хорошо сделалось понятным, что ум человеческий, как работающие жернова, требует, чтобы постоянно сыпалось новое зерно, чтобы было что перемалывать. Он убедился, как незначителен без подсыпки тот запас идей и представлений, который кажется неисчерпаемым, когда рвёшься к одиночеству и размышлению. Капитан скучал не меньше своего денщика. И вот как раз кстати: пускай-ка теперь Шептало в наказание за своеволие поразвлекает его немножко.
— Ладно, старый греховодник, — сказал капитан, смягчаясь, — я тебе прощаю, только ты всё мне должен рассказать: кто такая, откуда, как познакомились, — всё! Слышишь? Пускай твоя «девиса» поскучает немножко…
— Так точно, господин капитан, — повеселев, сказал денщик. — Только девиса-то ушла, господин капитан: как вы постучали в стенку, она живёхонько и свилась.
— Вон что. Ну, ладно, — тем лучше. Давай рассказывай.
— Слушаюсь, господин капитан. Только что тут рассказывать?! Дело просто оборудовалось: в кафезоне я к ей подшагнул.
— Где? — не понял сразу Яхонтов.
— В кафезоне, господин капитан, — помните вы там всё кофей пили…
— А, в кафе «Зон»! — удивился и даже несколько обиделся капитан. — А ну, рассказывай дальше.
— Я, господин капитан, не от себя, понятно, туда зашёл. Боже меня сохрани! А помните, как-то от поручика Суркова с запиской прибегали: екстренно ему вас видеть надо было. Найди, — говорят, — беспременно —ежели не дома, то в кафезоне, значит, кофей пьют. Я и потурил туда. А штоись двух часов не пробило. Ну, прибегаю, а там публики ишшо нет никого. Только горнишна одна, эта самая Анета, скатёрки со стола собират, крошки стряхиват. Я — к ей: относительно вашей личности спрашиваю. Она интересуется: это, говорит, красивый такой, видать, что из благородных?
— Так точно, говорю, это господин капитан, они и есть.
— Нет, говорит, они сегодня не приходили, а так они у нас всегда бывают. А вы денщик ихний? — интересуется. — Денщик, говорю. — Очень, говорит приятно. — Шире-дале, — угошшать меня зачала: из рюмок изо всех, которы не допиты, разны-то разны вина насливала — целой стакан! Пирожно како-то мне скормила, поди штуки три-четыре — не мене. А там, конешно, далее: интересуюсь, говорит, у вас побывать… Ну, а после на улице как-то встретил: совсем возле нашей квартиры… Так што виноват, господин капитан.
— А много раз она у тебя была? — спросил Яхонтов.
— Да нонче в третий, — смущённо сознался Силантий.
— Ишь ты. Ну, что она — красивая хотя бы?
— Да как, ведь, господин капитан, — на чью потребность глядя… Так-то она ничего. Только черновата малость. Дак нам, ведь, господин капитан, деревеньшине, известно чо надо: побеле штобы да поядрёньше…
Яхонтов рассмеялся.
— Да-а. А оказывается, ты у меня человек со вкусом: я, ведь, как-будто, припоминаю её… в кафе «Зон»… Да, помню. Впрочем, вот как выйду наднях из своей темницы, так нарочно схожу посмотреть… Ну, что ж! Помогай тебе бог! Только смотри!..
— Что вы, господин капитан! Промеж нас ничего такого не было. Она себя строго содерживат. Так — придёт, покалякаем, поможет где немножко.
— Как поможет? Чего тебе помогать? — удивился капитан.
— А так по малости, господин капитан. Однова сижу я да пуговки к френчу пришиваю, она и говорит: — давай, говорит, я пришью. И верно: оглянуться не успел — в кою пору!
— Так-так… Так ты что же, жениться на ней задумал?
— Што вы, господин капитан! — возмутился Силантий. — Разве от живой жены женятся?!. Мы ведь не у антихристов, поди! Это у их там хоть сто раз женись, а у нас ведь закон есть!.. Нет уж, так просто: согласно солдатского положенья…
— Ах ты, Фоблаз бородатый! — засмеялся Яхонтов. — Ну, ладно, иди. А девица твоя пускай ходит — ничего против не имею…
— На том благодарим, господин капитан… — щёлкнув голенищами, денщик повернулся и вышел.
С этого разговора он вовсе перестал тосковать. Аннета прибегала чуть не каждый день. Силантий к её приходу всегда тщательно готовился, — волосы напомаживал, а бороду расчёсывал, так что в ней не оставалось ни одной крошки махорки.
Зная, когда она придёт, он старался подстраивать так, чтобы она заставала его за каким-нибудь наиболее благородным занятием.
Однажды, когда Аннета пришла, он только что приготовился к разборке и чистке нагана. Утром капитан сказал ему, что сегодня он выйдет из своего заключения и пойдёт в город. Поэтому на спинках двух стульев, стоявших рядом с Силантием, развешаны были тщательно выглаженные и вычищенные брюки и френч капитана. На скамейке стояли сапоги, от которых так же, как от висевшей на гвоздике широкой английской портупеи с кобурою револьвера, шло сияние.
На столе, поверх клеёнки, разостлано было полотенце и лежала маленькая белая тряпка. На салфетке — наган и отвёртка. Под рукой у Силантия стояло блюдечко с бензином и пули в холщовом мешочке.
Казалось, всё было готово, но Силантий не начинал работы, он прислушивался. Наконец, он услышал скрип снега: кто-то взбежал на крылечко и нетерпеливо топтался. Это была она. Он условился с Аннетой, что она никогда не будет звонить, чтобы не беспокоить капитана. Силантий быстро взял в левую руку наган, а правой выдвинул шомпол из оси барабана. Затем он, не торопясь пошёл открывать дверь.
— Ах ты, борода несчастная! — весело и сердито вскричала девушка, входя в кухню. — Ты что ж это не открывал?! А ну, помоги раздеться. Тоже кавалер называется!
Она была укутана в оренбургский платок поверх зелёной шубы. Силантий неуклюже заходил вокруг Аннеты, не зная, откуда начать развязывать платок.
— А ну, пустите — я сама. — Она быстро разделась и подошла к столу.
— Это что ты делаешь? — спросила она, указывая на револьвер.
— Что? — револьвер разбираю, почистить хочу.
— Разве его чистят, разбирают? А я думала, что он весь цельный! — удивилась Аннета.
— Цельный!.. Ох ты, девичий умок! Да хошь я тебе на пятьдесят частей его раскладу!
— И стрелять будет?
— И стрелять будет, — расхохотался Силантий, — ежели собрать, как полагается.
С этими словами он сел за стол и принялся за разборку, объясняя Анне те каждое своё действие.
— Ну, вот, видишь: шонпол вынул, теперь трубку шонпольную повернул, а теперь ось выну. Теперь чо нам мешат? — дверца, — давай её — к спусковой скобе. А теперь нате вам — и барабан на ладошке!