Афанасий Петрович медленно поднял взгляд от чашки с остывшим травяным отваром. В его глазах тоже плескалась профессиональная досада.
— Все так, Борисыч. Я задействовал все связи. Результат нулевой. Паутина Орловых сплетена искусно, ее нити пронизывают все. Каждый клерк, советник, от которого зависит движение нашей бумаги, уже либо подкуплен, либо запуган, либо просто не хочет связываться с таким могущественным Родом. Наш прямой путь — тупиковый.
Борисыч сник. Надежда гасла.
— И что ж теперь? — прошептал он. — Все? Конец нашему барону?
Афанасий Петрович на мгновение задумался, а затем на его лице появилась едва заметная, сложная улыбка.
— Нет. Теперь мы перестанем ломиться в закрытую дверь. Как и предвидела леди Вероника.
— Предвидела? — Борисыч уставился на него, как баран на новые ворота.
— Она дальновидная женщина, — в голосе дипломата прозвучали нотки неподдельного уважения. — Она знала, что доказать невиновность вашего барона в столице будет почти невозможно. Поэтому, отправляя нас сюда, она дала мне иные инструкции. Запасной план. Она сказала: «Афанасий, если правда не работает, используйте страх. Если не можете сделать его героем в их глазах, сделайте его чудовищем. Таким, связываться с которым побоится любой здравомыслящий человек».
Старый слуга опешил, не в силах осмыслить услышанное.
— Чудовищем? Нашего барона? Да как же так…
— Мы перестанем доказывать, что он не виновен в убийстве Шуйского, — терпеливо пояснил Афанасий. — Мы начнем распускать слухи, что он виновен в чем-то куда более страшном.
Он достал из потайного кармана своего камзола туго набитый кошель. Золото глухо звякнуло. Это была часть тех «тайных средств», что предоставила им леди Вероника именно для этой цели.
— Понимаешь, Борисыч, — продолжил дипломат, и в его глазах появился холодный, расчетливый блеск, — мы не будем кричать на всех углах, что Орловы — убийцы. Нам все равно никто не поверит. Мы запустим другой слух. Тихий, вкрадчивый.
Следующие дни превратились в тихую, кропотливую, почти ювелирную работу. Афанасий Петрович, используя свои старые связи и золото Вероники, задействовал целую сеть «шептунов». Это были незаметные люди: трактирщики, цирюльники, мелкие торговцы, портовые грузчики — те, кто был ушами и языком этого города.
И пополз по столице, а оттуда и по всей Империи, новый, умело срежиссированный слух. Он не касался убийства Шуйского, он был куда страшнее. Говорили, что «Безумный Барон» Рокотов — носитель древнего проклятия увядания. Говорили, что его родовой меч, возрожденный запретной магией, высасывает силу из самой земли.
— Слыхал, у Волконских после той битвы поля стоят голые? — шептал один купец другому в шумной таверне. — Ни травинки не растет. Земля почернела, как после пожара. Говорят, это проклятие Рокотова. Оно землю портит.
— А я слышал, — подхватывал третий, понизив голос, — что и у Шуйских, на границе с землями Рокотова, скотина начала дохнуть без причины. И вода в колодцах стала горькой. Это зараза. Магическая чума.
История была продумана до мелочей. Проклятие было не агрессивным, оно не убивало людей напрямую. Оно било по самому больному для любого феодала — по земле. Оно делало ее бесплодной. Оно «заражало» владения любого, кто вступал в войну с Рокотовым. Даже победа над ним не сулила ничего, кроме разорения. Кто захочет захватывать земли, которые превратятся в пустыню?
Цель была проста и цинична. Если нельзя сделать Михаила героем, нужно сделать его настолько токсичным активом, чтобы любая война против него стала экономически невыгодной. Пусть мелкие и средние бароны, которых Орловы сейчас так активно подбивают на «крестовый поход», сто раз подумают, прежде чем отправлять своих людей на смерть ради куска проклятой земли. Пусть они поймут, что даже если Империя отдаст им Рокотова на растерзание, они получат лишь выжженную пустыню и голод.
Афанасий Петрович и Борисыч ждали. Они бросили в стоячую воду столичного болота камень, который им дала леди Вероника. Теперь оставалось только наблюдать за расходящимися кругами и надеяться, что эти круги дойдут до тех, кто принимает решения. Они не пытались выиграть суд, они пытались отменить саму войну, сделав ее бессмысленной. И это был их единственный, отчаянный шанс заставить Двор искать иное решение.
Конец интерлюдии.
Пока мои столичные гонцы решали задачи, поставленные мной (хорошо, что леди Вероника дала «усиление»), я не сидел сложа руки. Ждать, когда твои враги сами запутаются в расставленных тобой сетях, — роскошь, непозволительная для того, у кого над головой уже занесен топор Инквизиции. Наш хрупкий союз, сбитый на скорую руку из страха и общей ненависти к Орловым, требовал постоянного внимания. Барон Кривозубов каждый день смотрел на меня с немым укором. Его земли страдали. Мои обещания защиты пока что оставались лишь словами, а зарево на горизонте — его личной, ежедневной головной болью.
— Еще один набег, Рокотов, — пробасил он, когда мы в очередной раз стояли на стене его замка. — Мельница. Сожгли дотла. Мои люди ропщут. Говорят, твой союз принес им войну под самые ворота.
Я молчал, глядя на тонкую струйку дыма, что тянулась к серому небу. Я понимал его. Я понимал его людей. Легко быть героем, когда победа уже одержана. Куда сложнее сохранять веру, когда твой дом горит, а твой новый лидер, кажется, только и делает, что ведет бесконечные переговоры да рассылает гонцов.
— Они нас провоцируют, барон, — ответил я спокойно. — Выманивают. Хотят, чтобы мы снова вышли в открытое поле, где они смогут задавить нас числом. Глупо поддаваться на такую примитивную уловку.
— Глупо — не глупо, а у моих крестьян скоро жрать будет нечего, — отрезал он. — Думай, «Безумный барон». Думай быстрее. Мое терпение, и терпение моих людей, не безгранично.
Он был прав. Мне нужна была информация, конкретные данные о тактике и силах этих карательных отрядов Орловых. Тимоха и его «воробьи» работали на износ. Они были моими глазами и ушами, но цена за каждый клочок сведений росла с каждым днем. Орловы тоже были не дураки. Они усилили патрули, их лагеря стали напоминать неприступные крепости, а их маги, казалось, научились чуять моих лазутчиков за версту.
И вот однажды, поздней ночью, когда я уже в сотый раз гонял по карте фигурки, пытаясь найти слабое место в обороне противника, в мою комнату без стука ворвался Тимоха. Он не был один. Двое его ребят, совсем еще пацаны, втащили третьего. Его звали Сенька, я помнил его — вертлявый, шустрый, самый отчаянный из всей их ватаги. Сейчас он был без сознания, его рубаха насквозь пропиталась кровью, а лицо было серым, как пепел.
— Что случилось? — я вскочил, опрокинув стул.
— Засада, — выдохнул Тимоха, и его голос, обычно ровный и уверенный, дрогнул. — Мы почти подобрались к их шатру с магами. Хотели подслушать. А они будто ждали. Сенька нас прикрывал, дал уйти… Его достали.
Я склонился над раненым. Рана была страшной. На его боку зияла рваная дыра с обугленными краями, от которой исходил едва уловимый запах озона и чего-то еще, отвратительно-сладкого, как от гниющего мяса. Искра что-то погудела про то, что не «осилит» такую магическую рану.
— Но мы притащили «подарок», — Тимоха кивнул на дверь. — Одного из них. Того, что Сеньку подстрелил. Мы его окружили, пока он добивал нашего. Он отбивался, как бешеный, но мы его камнями закидали. Живой. Пока что.
«Подарок» втащили следом. Это был человек в черной кожаной броне, без знаков различия. Лицо его было залито кровью из разбитой головы, он тяжело хрипел, находясь на грани жизни и смерти. Но даже в этом состоянии от него исходила аура холодной, мертвой силы. Это был один из их лучших. Их элита. Их маги-убийцы.
— Лекаря! Быстро! — крикнул я, но, взглянув на раны Сеньки, понял, что никакой лекарь тут уже не поможет. Некротическая магия здесь уже сделала свое дело. Она пожирала его изнутри.
Я положил руку ему на лоб. Он был холодным, как лед. Мальчишка открыл глаза, мутные и уже почти не видящие. Узнал меня. Попытался улыбнуться.
— Я… я их не выдал, ваше благородие… — прошептал он. И затих. Навсегда.
Это был мой пацан. Которого я послал на смерть. И эта смерть должна была иметь смысл.
Я повернулся к пленному магу. Он лежал на полу, и его дыхание становилось все более прерывистым. Он тоже умирал. И у меня было всего несколько минут.
— Искра, — я вынул меч из ножен. Он был в «тихом» режиме, обычный кусок стали. — Мне нужно то, что у него в голове. Все.
Контакт с объектом на грани угасания… нестабилен. Возможна… фрагментация данных. Искажение. — отозвался в моей голове бесстрастный голос.
— Делай, — приказал я.
Я опустился на колени рядом с умирающим магом и приложил лезвие Искры к его виску. Я закрыл глаза. И провалился в чужой ад.
Это не было похоже на чтение мыслей. Это было полное, абсолютное погружение. Я перестал быть собой. На одно ужасное мгновение я стал им.
Первое, что я почувствовал, — холод пустоты. Ощущение, будто из тебя вырвали что-то важное, оставив на этом месте зияющую, сосущую дыру. А потом пришли образы. Рваные, хаотичные, как битое стекло.
…Темный, сводчатый зал. Десятки таких же, как он, стоят на коленях. Перед ними — фигура в черном, без лица. Лорд? Нет, кто-то из его жрецов. Жрец произносит слова на языке, от которого кровь стынет в жилах. И каждый из стоящих на коленях повторяет их. Это не молитва. Это клятва. Клятва отречения.
…Он видит свою собственную магию. Не как я, не как Елисей — не как потоки энергии, не как сложные схемы. Он видит ее как живое, теплое, пульсирующее сердце внутри себя. Его дар. Его суть. И он, произнося слова клятвы, берет в руки невидимый, ритуальный нож и вонзает его в это сердце.
Боль. Не физическая, а метафизическая, разрывающая душу. Я почувствовал ее так, будто это мое сердце пронзили. Ощущение, как рвется ткань реальности. Как из тебя выдирают саму основу твоего бытия. Он не просто подавляет свою магию. Он ее рассекает. Убивает. Он совершает акт магического самоубийства.