Мои глаза, должно быть, загорелись каким-то нездоровым блеском, потому что Борисыч посмотрел на меня с ещё большим опасением.
— Ваше благородие… вы чего это? Не задумали ли чего… супротив Волконского-то? С нашими-то силами… это ж верная погибель!
— Погибель, Борисыч, — я усмехнулся, чувствуя, как по венам разливается адреналин, — это сидеть сложа руки и ждать, пока нас поведут на убой. А если уж помирать — так с музыкой. С такой музыкой, чтобы врагу эта мелодия ещё долго в ушах звенела.
Я снова склонился над картой. Чёрный Ручей. Какое, однако, ироничное название для места, которое может стать либо нашей общей могилой, либо началом чего-то совсем другого. Я ещё не знал, чего именно. Но я точно знал, что просто так я эти земли не отдам. И свою новую, пусть и донельзя хреновую, жизнь — тоже. Хрен им!
Мозг лихорадочно просчитывал варианты. Лес — для скрытного передвижения и маскировки. Холмы — для… чего? Камни кидать? Маловато будет. Нужны какие-то стрелы. А ещё лучше — что-нибудь поэффективнее. Узкие проходы — идеальные места для простых действенных ловушек, чтобы эти хвалёные латники в своих железных консервных банках почувствовали себя очень неуютно.
Главное — не дать им использовать своё численное преимущество. Растянуть их силы. Заставить их бояться каждого куста, каждой тени. Превратить их победный марш по нашей земле в сущий ад. Да, это будет не классическая битва стенка на стенку. Это будет война крыс против слона. Но, как известно, даже самый маленький комар может довести огромного слона до бешенства.
Я провёл пальцем по извилистой линии Чёрного Ручья. Да, здесь. Именно здесь всё и решится. И у меня есть всего три дня, чтобы подготовить барону Волконскому и его бравой дружине такой «тёплый» приём, чтобы они его надолго запомнили. Если, конечно, выживут, чтобы было кому помнить.
Не успел я толком насладиться первыми, робкими проблесками надежды, как реальность решила снова дать мне под дых, причём в самом неприятном и предсказуемом виде. Оказывается, Борисыч был не единственным обитателем этого, с позволения сказать, «замка». И остальные его обитатели, как выяснилось, были далеко не так преданы идее «умереть с музыкой» и показать Волконскому, где раки зимуют. Скорее, они были готовы этих раков ему на блюдечке с голубой каёмочкой принести, лишь бы их шкуры остались целы.
Из каких-то дальних, пыльных закоулков нашего «родового гнезда», которое больше смахивало на заброшенную голубятню с протекающей крышей, на шум ультиматума и мои последующие оживлённые расспросы начали выползать… родственнички. Дальние, как мне тут же шепнул на ухо Борисыч, но, достаточно близкие, чтобы считать себя вправе совать свой любопытный нос в дела Рода. И, судя по их кисло-испуганным физиономиям, на которых читался весь спектр отчаяния, новости им ой как не понравились. Прямо скажем, вызвали у них коллективный запор.
Первой материализовалась тётка. Пожилая, сухая, как вобла, с поджатыми губами и глазами-буравчиками, способными прожечь дыру даже в каменной стене. Звали её, если память моего нового тела мне не изменяла (а она, зараза, начала подкидывать всё больше интересных деталей), Аглая Еремеевна, и она, вроде как, числилась учителем при мне. Она, видимо, успела крепко привыкнуть к власти и расставаться с ней не собиралась.
Следом за ней, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и обильно потея, вылез двоюродный братец. Имя у него было какое-то цветастое и нелепое — Евлампий, но больше ему подошло бы прозвище «Трусливый Заяц» или «Мокрая Курица». Пухлый, рыхлый, с бегающими глазками и вечно влажными, липкими ладошками. Судя по всему, этот экземпляр тоже метил на какое-то «влияние» и «место под солнцем», хотя какое влияние может быть у человека, который боится собственной тени и чихает от сквозняка, я, честно говоря, не представлял.
Узнав об ультиматуме Волконских, эта сладкая парочка, да ещё несколько примкнувших к ним приживал и дармоедов, чьи имена и степень родства я даже не пытался запомнить, ибо мой мозг и так был перегружен, подняли такой вой и визг, что древние стены замка задрожали и грозили обрушиться нам на головы.
— Погибель! Это погибель наша! Конец всему! — заголосила тётка Аглая, картинно заламывая свои костлявые руки, хотя слёз в её сухих глазах я что-то не заметил. Актриса погорелого театра, не иначе. — Надобно немедля соглашаться! Отдать им всё, что просят, до последней нитки! Может, хоть жизни наши жалкие пощадят, смилостивятся!
— Да-да, тётушка, вы абсолютно правы! Мудрейшая женщина! — поддакнул Евлампий, вытирая со лба обильный пот рукавом своего засаленного, воняющего кислятиной кафтана. — Зачем нам эти земли у Чёрного Ручья? Одни хлопоты от них да налоги! А так… может, барон Волконский смилостивится… примет нас под свою могучую руку… будем жить тихо-мирно…
Ага, примет. Как рабов на плантацию. Или как живые мишени для тренировки своих огненных шаров. Или просто прирежет, чтоб не путались под ногами.
Они обступили меня, галдя. Обвиняли в безрассудстве, в том, что я, «сопляк неопытный, молоко на губах не обсохло», хочу погубить их всех из-за своей мальчишеской гордыни и упрямства. Требовали немедленно отправить гонца к Волконскому с изъявлением полной и безоговорочной покорности, слёзными мольбами о прощении и предложением лизать ему сапоги.
Я слушал этот балаган и во мне снова закипал гнев, который я испытал при виде наглого гонца Волконских. Кричать на них, вступать в перепалку — значило опуститься до их уровня. А этого я себе позволить не мог. Если я собираюсь здесь что-то изменить, мне нужно утвердить свой авторитет.
— Успокойтесь, — властно заявил я. Шум на мгновение стих. Они уставились на меня. — Давайте разберёмся по порядку, без истерик.
Я сделал паузу, давая им возможность немного прийти в себя.
— Вы предлагаете капитулировать. Отдать Волконскому всё, что он требует. А что дальше? Вы всерьёз думаете, что он оставит нас в покое? Человек, который только что убил главу нашего Рода, вашего родственника, который открыто глумится над нами, который считает нас «сопляками»?
Тётка Аглая фыркнула:
— А что нам остаётся? Силы неравны! Он нас сотрёт в пыль! Никто за нас не заступится!
— Возможно, — согласился я, кивнув. — Но давайте подумаем, что будет, если мы сдадимся без боя. Земли у Чёрного Ручья — это последнее, что приносит хоть какой-то доход этому баронству. Отдав их, мы останемся ни с чем. Волконский, получив своё, не остановится. Он заберёт всё остальное. А нас… в лучшем случае, сделает своими рабами. В худшем — просто перебьёт. Вы этого хотите? Быть рабами у человека, который презирает вас? Или стать удобрением для его полей?
Мои слова, похоже, произвели некоторый эффект. Паника в их глазах не исчезла, но к ней добавилась тень неприятной задумчивости. Они, видимо, не рассматривали ситуацию под таким углом. Привыкли думать только о сиюминутной выгоде.
— Но… но у нас нет шансов! — проблеял Евлампий, снова начиная потеть. — У него сотни воинов, латники, магия! А у нас что? Десяток крестьян с вилами да два старика?
— А у нас есть три дня, — я посмотрел ему прямо в его бегающие глазки, и он трусливо отвёл взгляд. — И у нас есть голова на плечах. По крайней мере, у некоторых. Волконский силён, да. Но он самоуверен. Он считает нас лёгкой добычей. И в этом его главная слабость.
Я говорил с такой внутренней уверенностью, которой сам от себя не ожидал. Каждое слово было взвешено. Я пытался показать им, что капитуляция — это не выход, а лишь отсрочка неизбежного, с ещё более плачевными последствиями.
Но тётка Аглая была не из тех, кто легко сдаётся.
— Ты мальчишка! — взвизгнула она, и её глаза-буравчики буквально впились в меня. — Ты ничего не понимаешь! Твой отец был добрым человеком, но плохим стратегом! И ты, похоже, такой же! Ты погубишь нас всех своей глупой гордыней!
А вот это уже интересно. Тётушка, похоже, о своей драгоценной шкуре печётся и о той власти, которую она так боится потерять.
Память моего нового тела подкинула пару пикантных деталей о тётушкиных методах управления (она еще и управляла тут всем, пока барона не было). Кое-какие недоимки, которые осели в её бездонных карманах. Кое-какие тёмные делишки с управляющим соседнего поместья, связанные с незаконной вырубкой леса… И Евлампий тоже был не так прост. Поговаривали, что он водил тесную дружбу с какими-то сомнительными личностями из ближайшего городка, промышлявшими контрабандой (и не скажишь — с видю тюфяк тюфяком).
Я усмехнулся про себя. Кажется, у меня появились кое-какие рычаги давления.
— Тётушка Аглая, — я посмотрел на неё. — Вы, безусловно, очень опытны в делах управления. И, я уверен, всегда действовали исключительно в интересах Рода Рокотовых. Особенно когда дело касалось… справедливого распределения доходов. И вы, братец Евлампий, — я перевёл взгляд на вспотевшего родственничка, — ваши… коммерческие таланты тоже широко известны в узких кругах. Хотя, возможно, не всем известно, с кем именно вы предпочитаете вести свои прибыльные дела.
На их лицах отразилось такое искреннее изумление. Они явно не ожидали от «мальчишки» такой осведомлённости. Борисыч, стоявший рядом, тоже удивлённо посмотрел на меня, но в его глазах мелькнуло что-то похожее на одобрение. Видимо, и ему были известны некоторые «маленькие секреты» этой предприимчивой семейки.
— Я не собираюсь никого губить, — продолжил я уже более жёстко, чувствуя, как инициатива переходит ко мне. — Но и сидеть сложа руки, ожидая, пока нас вырежут, я тоже не намерен. Решение принимаю я. Я — барон Рокотов. И я выбираю борьбу. Нравится вам это или нет.
Я обвёл их всех тяжёлым, немигающим взглядом.
— Те, кто готов сражаться за свой дом и свою честь, останутся со мной. Те, кто предпочитает молить о пощаде Волконского, могут убираться прямо сейчас. Двери замка открыты. Но учтите, если вы выберете второй путь, путь трусости, назад дороги не будет. И не ждите от меня никакой помощи, когда Волконский решит, что вы ему больше не нужны.