Вечер опускался на Париж, принося с собой хандру и тоску по Каролине. Шарль не отрываясь смотрел на барабанивший за окнами дождь, сочиняя очередное послание к неверной. Сердце теснили боль одиночества и обида на отчима. Опять великолепный Опик перешел ему дорогу! Мать снова бросила Шарля, в который раз предпочтя сыну мужа! Что оставалось юноше? Только отправиться на съемную квартиру к своему репетитору и погрузиться в новую пучину мизантропии. Он воспринял отъезд родителей как незаслуженное наказание и каждый день писал Каролине жалобные письма, сетуя на свою неудавшуюся жизнь. В них он рассказывал, что старая дева госпожа Тео смешна и нелепа. Что приютившая его чета Лазег – люди вполне приличные, хотя не лишены некоторой пошлости. Заниматься в их доме решительно невозможно, ибо там постоянно царит вечная веселость дурного вкуса. Шарль и сам не мог бы объяснить, что с ним происходит. Он сожалел не об утраченных ласках и радостях, а о чем-то таком, благодаря чему мать всегда казалась ему лучшей из женщин и достоинства ее ценились им значительно выше достоинств других дам. Он всерьез полагал, что между ним и матерью было установлено необычайное согласие. Что все эти годы они так славно жили друг возле друга, и только злой рок разлучил их. Это были упоительные иллюзии, с которыми Шарль не расстался бы ни за какие сокровища в мире. Он жаловался матери в письмах, что в коллеже было значительно лучше, чем у репетитора. Там он хотя бы время от времени работал, читал, даже плакал, иногда сердился – во всяком случае, жил. Теперь же он находится в каком-то угнетенном состоянии, и недостатков у него стало еще больше, чем было прежде. Причем прежние, не лишенные некоторой приятности недостатки, вели Шарля как к взлетам, так и к падениям, а сейчас на него нахлынули тупое оцепенение, хандра и лень. И виной всему отчим, засунувший пасынка в эту дьявольскую дыру! Опик всегда находит способы разлучить его с матерью. Кто дал ему право узурпировать Каролину? Почему сын не может, когда захочет, гладить ее волосы, вдыхать родной запах духов и меха, слушать обожаемый голос? И почему не должен подолгу видеть милого маминого лица? Еще не осознаваемый бунт против отчима зрел в душе Шарля, и он, по детской привычке, все еще хотел им всем что-то доказать. Звание бакалавра, полученное досрочно, могло бы возвысить его в глазах полковника и Каролины. И Шарль с усердием взялся за работу. Несмотря на прилагаемые усилия, выпускные экзамены он сдал не без труда. Причем на выручку почти провалившему дело Шарлю пришла владелица пансиона мадемуазель Селеста Тео. Именно эта старая дева, над которой с самого первого дня насмехался Шарль, уговорила знакомых экзаменаторов быть снисходительными к бедному мальчику. Ведь он такой впечатлительный и ранимый!
В тот же день Шарль радостной походкой направлялся по хорошо знакомому маршруту к почте, неся в руках запечатанный конверт. Это было не обычное письмо. В нем Шарль делился радостью, рассказывая самым дорогим для себя людям о своих победах. Подумать только! Он сам, без чьей бы то ни было помощи, получил аттестат о среднем образовании! Опуская письмо в почтовый ящик, Шарль был уверен, что родители оставят все свои дела и тут же вернутся в Париж, чтобы разделить его триумф. Но в утренней газете «Монитер» увидел сообщение о присвоении отчиму звания бригадного генерала и понял, что Опик его снова обошел. Шарль отыскал в себе силы поздравить отчима с повышением по службе, все еще веря, что они с Каролиной ближайшим же поездом прибудут из Бурбона-ле-Бона и вместе с ним отпразднуют двойную победу, но так никого и не дождался. Растерянный и угнетенный, он не понимал, что ему теперь делать. Если раньше он жил хоть и в постылом коллеже, зато под руководством школьных наставников, то сейчас, предоставленный самому себе, впал в уныние. Матери хорошо известно, что он непостоянен в своих стремлениях и склонен к нелепым выходкам. Значит, Каролина должна неотлучно быть рядом, чтобы контролировать его действия и оберегать от неверных шагов. Почему же мама не спешит к нему приехать? Ответ напрашивался сам собой. Да потому, что она привязана к Опику! Гнев против отчима все отчетливее клокотал в душе Шарля, но когда родители вернулись в Париж, до поры до времени затих, усмиренный любовью к матери.
– Шарль, милый, я так и вижу тебя в Англии либо в Испании, в посольском кабинете в роли атташе, – не уставала повторять Каролина, мечтая устроить жизнь сына как можно лучше.
Юноша с нежностью смотрел на свою красивую мать, но при этом отрицательно качал головой.
– Любому мужчине больше всего подходит военная карьера, – гнул свою линию Опик, принимая реакцию пасынка на слова Каролины как признание его правоты.
Однако Бодлер не видел себя ни офицером, ни дипломатом.
– Я буду писателем, и никем другим, – твердо заявлял он.
Время от времени генерал приглашал пасынка в кабинет, чтобы побеседовать с глазу на глаз, и снова предпринимал на него атаки.
– Ну же, Шарль, прояви благоразумие! – взывал Опик к начинающему поэту. – Ты взрослый человек и должен понимать, что писательством на жизнь не заработаешь!
Но знакомый голос в голове Шарля настойчиво твердил, что в литературе он достигнет невиданных успехов. Не верить голосу отца у Бодлера не было никаких оснований.
– Я чувствую в себе склонность к писательству, и ни к чему больше, – категорично обрывал он проповеди отчима и уходил, хлопнув дверью кабинета.
Видя, что сын упорствует в своем решении, расстроенная Каролина обратилась за помощью к Альфонсу. Один лишь сводный брат мог повлиять на вбившего себе в голову невесть что юношу. И брат взялся за дело. В один из летних дней он как бы случайно заехал в дом к Опикам и за семейным обедом между сменой блюд вскользь осведомился:
– Ну, Шарль, и что ты думаешь делать дальше?
– Подумываю заняться литературой, – бесхитростно ответил молодой человек, глядя на застегнутого на все пуговицы солидного мужчину с постным лицом святоши, которым стал его сводный брат.
– Это понятно, – чопорно кивнул Альфонс. – Литература – это хорошо. А на жизнь ты чем планируешь зарабатывать?
Шарль смешался, ибо жить-то он как раз и думал на гонорары за проданные издателям книги. Буржуазию он презирал и всей душой стремился к аристократии. Бодлеру казалось, что его место именно там. Он не желает иметь профессию. Он хочет творить. Так зачем же он станет обременять себя буржуазными занятиями?
– Как раз на вырученные от литературного творчества деньги я и буду жить, – неуверенно сообщил он. – Написать роман за пару месяцев – это сущие пустяки. За год получается шесть книг, которые, как мне кажется, будут неплохо оплачены.
– Альфонс, ты только послушай, что он говорит! – воскликнула Каролина, роняя десертную вилку. – Он рассуждает как дитя! Скажи ему что-нибудь!
– Послушай, брат, – терпеливо начал Альфонс. – Судьба писателя складывается по-разному. Кому-то сразу удается продать свои рукописи издателям, а кто-то бегает по редакциям всю жизнь и не может пристроить ни строчки. Необходимо иметь основной источник дохода. Профессия юриста открывает перед тобой широкие возможности и позволяет в свободное от судебных заседаний время предаваться творчеству. Как ты смотришь на то, чтобы продолжить образование на поприще юриспруденции?
– Ну что же, возможно, это наименьшее из зол, – задумчиво протянул Шарль, устав сопротивляться уговорам. – Так уж и быть, я согласен поступить на юридический факультет.
За время отсутствия родителей Шарль необычайно сблизился с Альфонсом и поверял брату все свои тайны. Дошло до того, что Альфонс, служивший в суде Фонтенбло, даже отвел Шарля к своему врачу, когда тот подцепил гонорею, переспав с молоденькой еврейкой-проституткой Сарой по прозвищу Косенькая. Что ж тут скрывать? Возлюбленная Шарля и вправду была косоглазая, убогая девица. И юношу влекло к Саре как раз ее уродство. Он находил особое удовольствие в обладании больной нескладной шлюхой, являвшейся полной противоположностью ангелоподобной Каролине. Разгуливая с Косенькой по Парижу, он выделялся из уличной толпы, к чему постоянно стремилась его мятежная душа, и брезгливо-недоуменные взгляды обывателей будили в нем мрачную гордыню. Кроме того, во внешности этой продажной девки совсем уж ничего не напоминало добропорядочную мадам Опик, и образ матери, внезапно всплывший в его воображении во время любовных утех, не мог испортить низменного удовольствия. Правда, за это приходилось расплачиваться собственным здоровьем. Но это тоже была часть игры, очередной вызов обществу, и Шарль испытывал особое наслаждение парии, спустившегося на самое дно сточной канавы под названием жизнь.
– Конечно, мужа люблю, – не моргнув глазом, ответила я, глядя в расстроенное Володино лицо. – Ты же видел, какой он у меня красавчик. Мы с ним часто ругаемся, а затем миримся. Обычно я пережидаю пару дней у мамы, потом возвращаюсь домой, и наша страсть вспыхивает с новой силой. Кстати, надо бы маме позвонить. Спасибо за гостеприимство, я, пожалуй, поеду к ней.
Я открыла сумку и в первый раз за эту ночь заглянула в нее при нормальном освещении. Внезапно обнаруженная мною пачка денег была на месте, но окровавленного ножа не оказалось. Не было и «Самсунга» последней модели, с которым я не расстаюсь ни при каких обстоятельствах. Во всяком случае, навскидку найти смартфон не удалось. Чтобы не светить перед Вовкой деньгами, я деловито попросила:
– Сделай одолжение, набери мой номер, что-то аппарат не могу найти.
Левченко покладисто достал из черной форменной куртки с желтой надписью «security» простенький дешевый аппарат и протянул мне.
– Сама набери, вдруг номер запомню. – Он усмехнулся с детства знакомой улыбкой и покраснел до корней волос. – Буду тебе названивать, а муж станет ревновать. И не забудь удалить потом номер из памяти.