[14].
Зорге же, по воспоминаниям одного друга, “судил обо всем прямо” и не терпел, когда кто-то критиковал рай для трудящихся[15]. Все чаще оставляя Кристиану в гостинице одну, он проводил вечера в гостях у высокопоставленных большевиков. Владимир Смолянский, сын Григория Смолянского, бывшего какое-то время секретарем ВЦИК, вспоминал, какое впечатление производил харизматичный Зорге, ужиная у них в гостях в доме партийной элиты в Гранатном переулке: “В своем грубошерстном свитере или желтоватой вельветовой куртке он все-таки выглядел иностранцем… Ум и воля, которыми были отмечены черты тридцатилетнего Зорге, делали этого человека значительным. Он был высокого роста, крепко скроенный, светловолосый… Взгляд прямой, может быть, несколько суровый, решительная складка губ. Однако он не казался ни угрюмым, ни углубленным в себя, совсем нет. Он умел слушать других… В эти минуты на его лице отражались все оттенки «сопереживания»”[16]. Судя по воспоминаниям Кристианы, Зорге уже тогда старался очаровывать других женщин, пуская в ход свое обаяние сильного немногословного человека. Поначалу большевизм шел бок о бок с сексуальным раскрепощением. Как и революционерка-феминистка Александра Коллонтай[17], Зорге считал себя приверженцем свободной любви. На любую женщину, не следовавшую зову природы, прикрываясь любыми законными, нравственными или социальными основаниями, он навешивал ярлык “буржуазной гусыни”[18].
Летом 1926 года Зорге и Кристиана провели отпуск врозь. Он поехал в родной Баку, ставший уже столицей Азербайджанской ССР, побывал в Сабунчи и узнал, что в доме, где когда-то жила его семья, располагается санаторий[19]. Кристиана с подругой отправилась на поезде на Черное море, в Сочи. Зорге ненадолго заехал к ним, но отношения явно достигли критического предела. “Меня охватила мучительная тревога, – писала Кристиана. – Я все отчетливее ощущала, что наши пути расходятся по воле того же провидения, что когда-то столкнуло нас друг с другом”. Осенью, не в силах больше терпеть постоянные измены и отлучки мужа и жалкую жизнь в заслуживавшей совсем иного названия гостинице “Люкс”, Кристиана уехала в Берлин. Прощаясь поздно ночью на холодной платформе вокзала, Зорге “вел себя так, словно мы скоро снова увидимся. А когда поезд тронулся, я безудержно зарыдала. Я знала, что это конец нашей совместной жизни, и он, видимо, тоже это знал”[20].
Если отъезд Кристианы и огорчил Зорге, то ни один из его друзей и знакомых этого не заметил. Сотрудник Коминтерна Павел Кананов вспоминал, что часто сталкивался тогда с Зорге – он подолгу пропадал в московских книжных магазинах и был счастлив. “Он был страстный библиофил. Знаете, это угадывается по тому, как человек держит в руках книгу”. Другой его коллега, А. 3. Зусманович, часто видел “погруженного в книги” Зорге в библиотеке Немецкого клуба. Зусманович также посещал лекции Зорге в клубе, в которых чувствовался “очень организованный аналитический ум. Он… производил впечатление незаурядного человека, и я предполагал, что Зорге станет крупным ученым”[21].
В этот период Зорге-ученый написал ряд научных статей и книг[22], главным образом о социальных проблемах Германии и угрозе нового империализма. Уже в 1926 году Зорге предупреждал, что “Германия более любой другой страны склонна к тактике подстрекательства новых империалистических столкновений, поэтому в ее политике с учетом конфликтной природы существуют предпосылки к разжиганию будущих войн”[23]. Его проницательность тем не менее имела свои пределы. Зорге, в 1928 году писавший в официальном журнале Коминтерна “Инпрекор” под псевдонимом Р. Зонтер, уверенно предсказывал, что немецкий рабочий класс в конце концов восстанет против “диктатуры капиталистических интересов, направленных на его подавление”[24]. Как и большинству социалистов, Зорге не удалось предвидеть, что немецкие рабочие вскоре станут самыми рьяными сторонниками фашизма[25]. В этот период он написал две книги: “Экономические последствия Версальского мирного договора” и “Международный рабочий класс”, обе были изданы в Германии и переведены на русский язык[26].
Тем временем Зорге-аппаратчик поднимался по карьерной лестнице в Коминтерне. В конце июня 1925 года он уже обращался к руководству с просьбой перевести его “на более активную работу” в Отдел агитации и пропаганды. К апрелю 1926 года его перевели в секретариат Исполкома Коминтерна (ИККИ)[27]. В мае он уже участвовал в заседаниях важной комиссии ИККИ, получив задание составить инструкции для зарубежных коммунистических партий на случай новой войны[28]. Предметом его особого внимания было распространение фашизма[29]. По меньшей мере трижды Зорге посещал заседания президиума с участием Сталина, который сосредоточивал в своих руках все больше власти[30]. Общение между ними, если таковое вообще имело место, по всей вероятности, было немногословным. Зорге до сих пор плохо говорил по-русски, а Сталин не владел немецким и едва объяснялся на английском.
Что же касается Зорге-шпиона, то его нарочитое умолчание о деятельности в 1920-е годы и безудержные восторги его поклонницы Геде Массинг указывали на тайную и захватывающую карьеру разведчика. “В условиях конспирации он чувствовал себя как рыба в воде, – вспоминала Массинг. – Он одаривал вас изумленной улыбкой, брови надменно взлетали – все из-за того, что он не мог рассказать вам, где провел прошлый год”. У нее “не было ни малейшего сомнения, что он занимался делами крайней важности”.
В моем сознании так прочно засели уроки о подобающем коммунисту поведении, что мне казалось совершенно нормальным и правильным не знать и никогда не спрашивать, чем он занимается, куда уходит и на сколько. В годы нашего знакомства он внезапно появлялся, звонил мне и спрашивал: “Какие у тебя планы?” Я кричала от радости и удивлялась: “Как же ты меня нашел?” А он смеялся. И мне это было приятно. Благодаря ему у меня и сложилось впечатление, будто для аппаратчика не существует ничего недостижимого, не бывает никакой недоступной информации, если она ему нужна. Именно он рассказал мне, как одиноко и аскетично должен жить аппаратчик, ни к кому не привязываясь, ничем себя не обременяя, не позволяя себе никакой сентиментальности. В моих глазах он был героем революции, настоящим героем, затаенным, никому не известным… Мне он представлялся человеком, о котором Рильке писал в своих стихах: Ich bin der Eine[4].
Зорге действительно предстояла чрезвычайно важная работа – в Китае и Японии. Однако реальность первых опытов конспиративной работы Зорге в Европе, думается, была куда менее возвышенной, чем представляла себе Массинг. Несмотря на очевидный энтузиазм самого Зорге к зарубежным командировкам, у его начальников в отделе агитации и пропаганды, судя по всему, были сомнения относительно его пригодности к секретной работе. “О Зорге. Ему не сидится и не работается у нас, – писал товарищ Михаил товарищу Освальду в апреле 1927 года. – Он хочет скорее выехать, а мы затрудняемся его послать на самостоятельную работу, ибо опыта практической работы у него почти нет”[32]. Тем не менее настойчивость Зорге принесла результаты. В немецком полицейском досье есть данные о приезде Рихарда Зорге во Франкфурт, где он пробыл с августа по октябрь 1927 года. Скорее всего, он контактировал с Яковом Мировым-Абрамовым, номинально занимавшим пост пресс-атташе при советском посольстве в Берлине, а в действительности возглавлявшим тайную сеть ОМС в Берлине. Не ясно, что именно делал Зорге во Франкфурте, тем не менее берлинское бюро ОМС станет его основным тайным каналом связи с коминтерновскими кураторами в Москве[33].
В декабре 1927 года Зорге был в Стокгольме под кодовым именем Йохан с первым заданием за пределами Германии[34]. Сначала дело не заладилось. “Я прибыл 17.12. в С [токгольм]. От Освальда никаких новостей… ” – жаловался Зорге в шифрованной телеграмме, доставленной в ИККИ через Мирова-Абрамова в Берлине. “Наши друзья здесь ничего не знали о том, что я приеду и – с какими заданиями. Боюсь, что то же самое будет в Копенгагене]”[35]. Зорге выполнял, по всей видимости, роль государственного инспектора, докладывая о “разделении труда в аппарате ЦК; работе отделов; отделе профсоюзов, агитации и пропаганды”. Он также докладывал своему руководству, что намеревался обсудить “вопрос заводских газет” и “подготовку, вероятно, скоро начинающих борьбу за повышение заработной платы в цехах бумажной индустрии”[36]. Исходя из переписки Зорге с руководством ОМС в Москве, Коминтерн представляется хаотичной организацией, одержимой желанием все контролировать и при этом не способной организовать работу собственных агентов.
Тем не менее Зорге поразил местных коммунистов своим умом и простотой в общении. Член Датской коммунистической партии Кай Мольтке писал, что, насколько ему было известно, “миссия Зорге не имела ничего общего с разведслужбами и шпионажем”. При этом Зорге читал лекции в партячейках и рекомендовал датским товарищам объединиться с радикальными профсоюзами. “Умение [Рихарда Зорге] продумать все аспекты своей работы было необычайным. В его поведении не было ни намека на нелегальное положение или конспирацию. Во время своих визитов в трудные районы портов и фабрик Копенгагена он любил доказывать, что может выдуть пива не меньше, чем матрос, докер или цементник, или демонстрировал свою физическую силу как борец”[37].
Вернувшись в Москву, Зорге в таинственных, даже эксцентричных, выражениях рассказывал о задании своей обожательнице Массинг: “Первое задание Ика выполнял в какой-то скандинавской стране (он так и не упомянул, в какой), где он жил «высоко в горах», а компанию ему составляли «преимущественно овцы». Он разглагольствовал о том, как овцы похожи на людей, стоит узнать их поближе”