Иван Андреевич подошел к окну, выходящему во двор. За пыльными занавесками, за грязным стеклом с неба на землю стекали чернильные сумерки. Охранник без знаков отличия, спавший днем в коридоре, стоял посреди двора в одной гимнастерке и курил папиросу. Рядом с ним из ведра ела свинья. Выбросив окурок, Витя присел рядом на корточки и потрепал ей загривок, как любимой собаке. Продолжая гладить ее, он сделал резкое движение правой рукой, и свинья, перевернув ведро, упала набок, дергая ногами в агонии. Витя вытер нож о ее бок и смотрел, как из разреза на шее стекает кровь, неотличимая по цвету от грязи и наступившей ноябрьской ночи.
Иван Неверов раньше никогда такого не видел; из деревни его увезли в Пензу, когда ему было четыре. Отца он не знал, а мать забылась, оставшись в памяти далеким плачем. Он опять вспомнил ровный горизонт заснеженного поля в Верхнем Аблязове. Все, что осталось от его детства.
Дверь скрипнула, и Иван Андреевич обернулся. На пороге стояла невысокая девушка. Ее большие карие глаза изучали его внимательно и пристально. Темные волнистые волосы были тщательно уложены в прическу, губы чуть ухмылялись одним уголком. Улыбка медленно ползла вниз, превращаясь в кривую усмешку. Руки были скрещены на груди, а накладные плечи бордового платья сбились чуть вбок. Ивану Неверову показалось, что в комнате стало жарче.
– Папа попросил пригласить вас к ужину.
– Вы дочка Геннадия Аркадьевича?
– Ага, Зоя Чернецова. Вы к нам надолго?
– Пока не знаю. – Иван Андреевич чувствовал, как краснеет под этим взглядом, заволновался и провел вспотевшей ладонью по волосам.
– С комиссиями к нам часто ездят, а вот в штабе селятся редко. Надеюсь, у нас будет время узнать друг друга. – Снова эта улыбка, и юбка чуть качнулась в сторону вслед за бедрами.
– А что это за охранник у вас в прихожей? – Надо было завладеть разговором.
– Витя, что ль? А, зэк. Его папа отмазал, дальний родственник вроде.
– И вы так просто мне об этом рассказываете?
– А чего такого? Спускайтесь через час, хочу познакомиться поближе.
И не закрыв дверь, пошла по коридору.
Иван Андреевич, опустив глаза, несколько минут складывал документы в папки, нарушая строгий порядок дат и разделов. Взяв стопку, подошел к шкафу. В стеклянной дверце отразилось круглое лицо с близко посаженными глазами, большими залысинами и не по возрасту редкими волосами. Лейтенант ГБ, такой же, как все. Но еще немного усилий – и он войдет в старший командный состав. Когда один прямоугольник сменится на два, лысина придаст солидности. Когда два прямоугольника превратятся в три, можно спрятать глаза за очками в тонкой стальной оправе, и немногие смогут смотреть в них, не отводя взгляд. А когда прямоугольники на петлицах станут ромбом, можно забыть, как ты выглядишь, потому что, глядя на тебя, люди увидят только свой страх.
Познакомиться поближе. Даже имя не спросила. Никто не хотел знакомиться с Иваном Неверовым поближе. Он сам не хотел. Без жены надежнее, без родственников тоже. А Витя, значит, родственник, и за это уже можно потянуть. И Зою легко разговорить, если помнить, что это работа, а не прогулка по аллеям.
Шкаф закрыт на ключ, Берензон сам уберет. Если на него надавить, он со страху расскажет, чего не знает, лишь бы угодить. В штабе приезжие не живут, если только не надо держать их рядом. Подсылать дочерей. Свинью к ужину резать. Ладно Чернецов, про него много слухов ходит. Но Павел Александрович Морозов, лютый же мужик, как позволил в штабе усадьбу развести?
Иван Андреевич вернулся за стол и размашистым круглым почерком написал:
«29 ноября 1941 года лейтенант следственного отдела Государственной Безопасности И.А. Неверов прибыл в ИТЛ Безымянлаг для выяснения обстоятельств смерти начальника отдела снабжения С.В. Опарина и его заместителя Л.О. Чащина. Ознакомившись с документами отдела снабжения, не нашел видимых нарушений или злоупотреблений со стороны погибших».
Не очень много для одного дня, но начало выглядело обнадеживающе. Если бы можно было спокойно дописать: «не найдя состава преступления в их гибели, прошу считать дело закрытым»! Но начальство, наверное, ждет от него не этого. Как могут Морозов и Чернецов не выполнить приказ товарища Сталина? Они выполнят. Все объекты будут сданы к 1 января 42-го. Может, чтобы не чувствовали себя победителями, на них готовят хорошее дело? Лейтенанту очень хотелось спросить у кого-нибудь главного: «Так, я угадал?» – но спросить было не у кого. Он привык исполнять приказы, а самостоятельное дело – это очевидная проверка его способностей.
Иван Андреевич вспомнил об ужине. Спустившись вниз, он попал в темный коридор. Неверов пошел, медленно проводя рукой по стене впереди себя. Откуда-то справа тянуло холодом, наверное, там выход. Донесся запах махорки и чье-то хриплое дыхание. Витя спит на стуле на прежнем месте. Как к нему обратиться? «Витя» – слишком дружелюбно получится, закашлять – как-то нерешительно.
– Вы чего свет не включаете? – строго спросил Иван Андреевич.
Дыхание замерло, но ответа не последовало. Где приблизительно находился Витя, можно было догадаться теперь только по запаху. Лейтенант прошел несколько шагов вперед, подергал ручку запертой двери и снова замер в темноте. Штаб будто вымер. Волна ярости накатила на Ивана Андреевича: почему этот идиот не отвечает? Он двинулся на запах, собираясь пинком выбить из-под него стул, и в этот момент одна из дверей открылась, осветив коридор.
– Вы, наверное, заплутали в темноте, я и не подумала, – всплеснула руками Алия. – Проходите в зал, уже накрыто.
Иван Андреевич кивнул ей и, быстро обернувшись, бросил взгляд туда, где ожидал увидеть Витю. Его там не было. Он сидел в другом конце коридора, как будто внезапно переместился. Вроде правда спит.
В обеденной комнате свет был неярким, чуть желтым. У небольшого стола стояло пять стульев: по два сбоку и один во главе. На одном из них сидела Зоя и рассматривала свои ногти. Глаза на лейтенанта она даже не подняла. Он сел напротив нее, не зная, с чего начать разговор, и почувствовал, что опять краснеет. Смотрел на тонкие пальцы без колец, заметил длинные ресницы, маленькую горбинку носа, задержался взглядом на ее губах и слишком поздно понял, что сейчас они снова превратятся в ухмылку.
– О, Иван, уже спустились? Я вот с молодым человеком разговаривал. Познакомьтесь, специалист, инженер первого района, под его руководством ТЭЦ строится, ругал его за мягкость, – затараторил Геннадий Аркадьевич Чернецов. – Вот повадился ездить к нам на ужины, а чего ездит? Не знаешь, Зоя?
– Александр Зимонин, – сухо представился высокий мужчина лет тридцати с вытянутым, измученным лицом и густыми каштановыми волосами, зачесанными назад.
Неверов вяло пожал его руку и, глядя на его шевелюру и на то, как инженер садится рядом с Зоей, против воли снова провел рукой по своим залысинам.
– Слышали сегодняшнюю сводку? Наши летчики восемьдесят девять танков подбили!
– Фашисты под Ленинградом так и стоят, – тихо проговорил Зимонин, не глядя на Чернецова.
– Ты демагогию не разводи, дорогой товарищ инженер. Вечером передавали, шестьдесят самолетов немецких сбили. Чего не ясно: либо мы, либо они. Там фашисты, здесь стройка, делай свое дело, – Геннадий Аркадьевич нависал над столом, разливая водку по рюмкам.
– Я не пью, – сказал Иван Андреевич.
– За товарища Сталина, за победу, – сказал Геннадий Чернецов, и Иван Неверов выпил.
Водка неприятно обожгла горло, на глаза навернулись слезы, на пустом столе не было никакой закуски.
– Я спросить хотел, – откашлявшись, сказал Иван Андреевич. – У вас штаб зэк охраняет, с документами зэк работает…
– Ты чего хотел? Это ж лагерь. Витя свой срок еще в Сибири отбыл, а Берензон за полштаба работает. – Геннадий Аркадьевич ухмыльнулся уголком рта, совсем как Зоя. – Вам сверху иногда все иначе как-то кажется. Ну что там Алла опять с едой тянет? Приехал-то зачем?
– По поводу смерти…
– Прошу прощенья, – перебила Ивана Андреевича Алия, расставляя тарелки с тушеной свининой и картофелем. – Сейчас хлеб принесу, ничего не успеваю. Витя свинку только забил, пока разделывали, время потеряла. Хотела ногу запечь, думаю, вообще не управлюсь к ночи, вот натушила, что со вчера осталось…
– Ты помогла бы матери, – обратился к Зое Геннадий Аркадьевич. – У нас так, по-домашнему. Ешь, Иван. А что, сомнения есть в их смерти? Хотя раз ты приехал, значит, есть.
– Да не то чтоб сомнения, видимо, деталей не хватает, прислали разобраться.
– Значит, надо разобраться. – Геннадий Аркадьевич молча жевал горячее, глядя в тарелку, потом потянулся к бутылке и, налив только себе, добавил: – Стройка у нас большая, за всем не уследишь. Сам не видел, даже на похороны не успел, говорят, машина перевернулась. Если есть какие-то вопросы, надо, конечно, их прояснить.
Чернецов, казалось, вообще не проявлял интереса к чужому поручению и с аппетитом жевал картошку, запивая ее водкой.
– А кто похоронами занимался?
– Не знаю, наверное, хозчасть. У нас тут сроки, если вы не знали. Круглые сутки работаем, на все остальное внимания не обращаем. К 1 января все достроить надо, а народ – дрянь. Им родина шанс дала на исправление. Им за работу деньги платят. Так они не хотят. Уголовщина, воры и враги народа, не могут они ни жить по-человечески, ни трудиться. – Геннадий Аркадьевич заметно раскраснелся и говорил все громче.
– Не расходитесь, папа, подышите по Мюллеру.
Зоя, обещавшая близкое знакомство, затушила недокуренную папиросу о нетронутую тарелку с едой и, пожелав всем спокойной ночи, ушла. Иван Андреевич, боявшийся смотреть на нее весь ужин, бросил быстрый взгляд и увидел сходство дочери с отцом, только все черты ее лица были тоньше.
Инженер выглядел очень озадаченным и немного злым. Он то и дело посматривал на Ивана Андреевича, тоже почти ничего не съел, но из-за стола выходить почему-то не спешил.
– Хватит пить, Гена. Давайте я тарелки заберу. Опять Зойка не съела ничего. Иван Андреевич, я вам застелила кровать свежим, найдете комнату, не заплутаете?