В моей голове раскатилось рычание, а вокруг твари закрутились искры, но я уже был настолько зол, что всё это не могло меня ни напугать, ни остановить. Поудобнее перехватив копьё, я сделал шаг назад и процедил.
— Будь осторожен, алхимик. Пока я просто прохожий, идущий мимо. И, видят боги, если сейчас ты не засунешь мудрость, которой у тебя нет и не было, себе же между мясистых булок, я отправлю тебя туда, где уже обитается нежить из леса, серые люди с переправы и мудорь с той самой баржи! А потом я вскрою твою тушу и выпотрошу тебя на ингредиенты, которые продам таким же уродам, как ты сам, просто пока еще не готовым строить новый чудный мир!
Тишина, наступившая после моих слов, была настолько оглушающе звонкой, что мне показалось, будто я оглох. Люди, стоявшие на коленях, подняли свои лица, и в их глазах я видел страх и растерянность. Тварь, что так и не успела сплести свою мудрость, опустила лапищи и молчала, с ненавистью буравя меня взглядом. Я не знаю, сколько мы так простояли друг напротив друга, но голос в моей голове наконец проговорил:
«Твое счастье, недомерок, что я не готов раздавить тебя прямо сейчас. Дерзкий и глупый, ты даже не понимаешь, что ты говоришь, и что тебе за это будет, если я передам твои слова…».
— Засунь свои угрозы и правила, которым я подчиняюсь, туда же, куда и несуществующую мудрость! — прервал я тварь. — Ты сам по себе — нарушение правил, измененный, который никому и ничего не передаст. Твои же бывшие соплеменники прибьют тебя раньше, чем ты заговоришь.
«Я — человек…».
— Это я человек! — снова не дал я договорить. — Это я сейчас иду вместе с другими людьми спасать княжество! А ты — изменённая тварь, ростом под четыре шага и напоминающая мясную лавку! Тебе есть что сказать мне по существу? Говори!
«Мы еще встретимся, недомерок!».
— Встретимся, — я неожиданно успокоился, и ко мне пришло понимание: да, встретимся.
«И моли богов, недомерок, чтобы я просто тебя убил!».
— Я помолюсь, — ответил я. — Мои молитвы они хотя бы будут слушать.
Мы постояли друг напротив друга, но тварь молчала — молчал и я. Когда тишина затянулась, я развернулся и быстрым шагом двинулся прочь из деревни. И остановился только на самой ее окраине. Остановился не потому, что хотел обернуться, а потому что услышал детский плач. Оглядевшись, я увидел его источник. Маленькая черноволосая девочка, давясь слезами и заикаясь, плакала под забором у края дороги. Одетая в белую рубаху до колен — она казалась чужеродным пятном на темной траве, охватившей ее ноги. И я не смог пройти мимо, подошел к ней и присел рядом, на самом краю дороги. Она была в том возрасте, когда детская непоседливость и наивность уступает место сознательности. Но эта сознательность еще не победила и не сможет победить.
— Ты безымянный? — спросила она сквозь слезы. — Ты был в деревне?
— Меня зовут Шрам, и я прошёл через деревню.
— Ты видел мою маму?
— Я видел взрослых, но не знаю, кто твоя мама…
— Она красивая, черноволосая… Хозяин грозился забрать её, если папа не покормит поле….
— Я…
Я замолчал. Девочка смотрела в мои глаза, а потом поняла — без слов. Губы ребёнка задрожали, и из глаз ее хлынули слёзы, а я хотел вернуться и перебить всех там, на площади — тварь, взрослых… Всех. Лишь бы эта девочка больше не плакала.
— Он всех заберёт! — крикнула малышка с надрывом. — Он всех забрал! И меня… заберёт…
— Тогда пойдём со мной, — предложил я.
— Я не могу, — ответила девочка и добавила. — Ты на дороге… Мы не можем зайти на дорогу. Только с разрешения Хозяина.
— Ты клялась ему в верности? — спросил я, с ужасом ожидая ее ответа.
— Мама и папа клялись, — проговорила она. — Я нет, но на дорогу не могу зайти… И я пыталась — я не могу…
— Твои мама и папа больше не могут тебя сдержать, — не очень уверенно проговорил я.
— Могут, — ответил ребенок убежденно. — Никто не смог зайти на дорогу… Те, кто остался один — тоже не смогли.
— Тогда дай мне руку! — предложил я, перехватил копьё левой, и протянул к ней правую.
Трава, до этого мирно лежавшая по обочинам, вскинулась как потревоженный хищник и потянулась к моей ладони. Но я не убрал руку, продолжая держать её протянутой к ребёнку.
И маленькая девочка, испуганная и одинокая, нашла в себе смелость бороться — схватилась своей маленькой ладошкой за мою руку, вырвала ноги из травы и шагнула. В последний момент воздух толкнул ее назад, но я сомкнул пальцы и потянул ребенка на себя. Еще мгновение — и девочка оказалась на дороге. Вокруг, как под ураганным ветром, клонилась трава, шатались голые стволы деревьев, туманные космы бурлили. А я подхватил малышку на руки и пошел по дороге дальше.
«За это ты мне отдельно ответишь, недомерок», — прозвучало у меня в голове. Девочка вздрогнула и еще крепче вцепилась в меня. Я обернулся, глядя на селение, набрал в грудь побольше воздуха и закричал:
— Засунь свои угрозы в известное тебе место и готовь дрова, сраная вырезка! Когда я вернусь, тогда и поговорим!
Отворачиваясь, я увидел стремительно приближающийся туманный сгусток, формирующий на ходу уже знакомый шар. Сжав ребенка в руках, я прикрыл глаза, а когда открыл — стоял в одном шаге от зеленой травы. Впереди виднелись крыши палаток и тянущиеся к небу дымы. У меня на груди вздрагивала маленькая девочка, которую я смог вынести из проклятого самими людьми места. На мир накатывались вечерние сумерки, а сзади тонули во тьме пригороды Линга, со всеми своими ужасами и страхами. Я сделал шаг, другой — и вырвался в привычный мир, и только потом позволил себе посмотреть назад.
Там, всего в нескольких шагах от меня, застыла изломанная черная фигура, напоминавшая очень высокого и очень худого старика. Только лишь напоминавшая. Балахон до земли с капюшоном скрывал подробности, но даже сквозь него была видна неправильность пропорций и чуждость движений. Из темноты капюшона выбивалась седая борода, да призрачным светом горели глаза. Я почему-то был уверен, что, если бы сначала обернулся, или девочка оторвалась бы от груди и посмотрела назад — мы бы уже никогда не вышли из проклятой тьмы, как и те разведчики, что пропали накануне.
Еще секунду мы смотрели друг на друга, а потом старик повернулся и скрылся в темноте, которая становилась все более и более плотной.
— Кто это? — тихо спросила девочка.
— Это кто-то, с кем я бы пока предпочел не встречаться, — признался я.
— А почему он нас не тронул?
— Не знаю. Но, кажется, есть правила, которые он не может нарушать, пока я их не нарушу…
— А ты не нарушил.
— Я не нарушил, и ты не нарушила тоже.
— Шрам, а что теперь?
— А теперь ты скажешь, малышка, как тебя зовут. И мы пойдем туда, где много разных людей. Плохих, хороших, но людей.
— Я Амо-они.
— Ну вот и познакомились.
— А ты не поменяешь имя? Все безымянные меняют имя, если могут. Ведь Шрам — это прозвище. Есть хорошие имена.
— Нет, не поменяю. Мне дал это имя очень хороший человек, и я не хочу менять этот подарок на что-то хорошее. Я останусь Шрамом, Они, сколько бы имен мне ни предложили взамен.
— Но какой же ты тогда безымянный?
— Да вот сам не знаю, — засмеялся я в ответ на этот простой вопрос. — Наверно, никудышный.
— Шрам, можно я останусь на руках? Меня мама с папой носили, но говорили, что я стала тяжелой…
— Оставайся, до лагеря я тебя донесу.
Девочка посмотрела на палатки и кивнула. Мы шли по зеленой траве, которая больше не цеплялась за ноги, и, покачиваясь у меня на руках, Амо-они уснула.
Глава 28
И пропустила всё самое интересное — моё появление в лагере. С чем его можно было сравнить, я даже не представляю. Память гнусно подкинула незнакомое слово «триумф» и заткнулась, не дав пояснений. Лагерь разбили в двух переходах от границы туч — в центре расположились шатры командования, а по периметру раскидали палатки десятков. Часовые меня, конечно, заметили — но в сгущающихся сумерках, когда свет костров уже слепит, а тьма кажется густой — заметили в последний момент. Отчасти было виновато то, что часовой, на которого я вышел, был совсем молодым пареньком, младше Первого, хотя уже и стал именным нори. И вместо криков «Тревога, мертвые десятники наступают!» он уставился на меня и дрожащим голосом произнёс:
— Да ты кто такой?
— Сам выбирай: кочевник, серый, нежить или ещё кто похуже, — предложил я устало.
— А… а чего ты как десятник вырядился? — оторопел часовой.
— Ман-уни, с кем ты там болтаешь, раздолбай? — донеслось от костров.
— С кем-то похуже! — радостно ответил парень, переваливая ответственность по торжественной встрече на плечи командования. И лично для меня крик «Чего?» прозвучал почти одновременно с несколькими копьями и мечами, уткнувшимися в меня.
— Ребёнка не разбудите, только уснула, — проворчал я добродушно.
Подошедшего вэри я видел уже несколько раз. Нас разместили в соседних сараях ещё в степной крепости в Угеле. По движению его бровей я понял, что моя физиономия ему тоже примелькалась.
— Десятник Шрам, на службе эра Скаэна? — спросил он, поднося факел ближе.
— Я, уважаемый.
— Так ты же пропал, вроде…
— Пропал, — согласился я. — И вот вернулся.
— Так… — протянул десятник и пошевелил усами. — Что вы тыкаете в него своими железяками? Ну-ка быстро вернулись на посты. А это кто?
Десятник кивнул на спящую на груди девочку.
— Девочка. Амо-они, — ответил я и мотнул головой в сторону Линга. — Оттуда.
— Тогда пойдём к командованию, — кивнул десятник. — Только извини, под конвоем.
— Да, уважаемый, — не стал спорить я.
Тот отмахнулся и хлопнул меня по плечу:
— Армогун, — представился он. — А то тут ещё можно поспорить, кто уважаемый, а кто сраный десятник.
— Кто-нибудь ещё вернулся? — спросил я.
— Да в том-то и дело, что нет.
— Ты не знаешь?..
Я хотел узнать про своих, но заткнулся, осознав, что знать о том, не пропал ли кто-то из нашей полусотни, он не может. Но Армогун мой вопрос понял и даже ответил: