Сегодня Петька так и подпрыгивает от нетерпения. Как и все мальчишки, он одет в школьную форму, то есть грубошерстный костюмчик мышиного цвета. Его русые волосы коротко подстрижены по бокам, аккуратно уложены спереди, а на макушке торчат во все стороны, как они и будут торчать еще много-много лет.
«Антонина Вениаминовна, у меня очень важный вопрос. Скажите, пожалуйста, ЧТО ТАКОЕ СОЛНЦЕ?» – требовательно спрашивает простодушный Петя. Учительница изумлена, словно ей никогда не доводилось сталкиваться с нарушением дисциплины, замаскированным под жажду знаний, особенно первого сентября.
Петин вопрос приводит меня в восторг. За ним чувствуется то же самое любопытство, которое толкает меня на вечные поиски всяких малоизвестных сведений, скрывающихся в толще десятитомной «Детской энциклопедии». Сам того не ведая, он становится моим соратником в борьбе за знания.
Покуда сбитая с толку Антонина Вениаминовна все еще колеблется, мой новоиспеченный союзник встает у своей парты в ожидании ответа. Какая прекрасная возможность помочь ему и в то же время понравиться нашей нерешительной рыжей учительнице. Я поднимаюсь с места, чтобы поделиться с ним и остальными одноклассниками частью содержания седьмого тома «Детской энциклопедии». Я объявляю во всеуслышание, что солнце – это огромнящий газообразный шар, расположенный на расстоянии ровно сто пятьдесят миллионов километров от планеты Земля. Пожалуйста, Петя, Антонина Вениаминовна, и вы, остальные русоволосые ребята из нашего класса, позвольте поведать вам о Солнечной системе, о планетах, звездах и всяких других чудесах в космосе!
Упоенный ролью педагога, я не замечаю, что злоупотребил терпением Антонины Вениаминовны, давно уже готовой приступить к исполнению своих обязанностей. Когда она наконец прерывает меня, я осознаю, что русоволосый класс, который я надеялся покорить, погружен в молчание. Жгучий стыд, кажется, сейчас прожжет дырку у меня в груди. Ну какой же ты идиот, говорю я себе, безмозглый мальчишка с черными-пречерными волосами! Неужели ты и впрямь рассчитываешь сойти за своего и найти друзей, повествуя об астрономии детям, которых в первый раз видишь? Я молчаливо прошу поддержки у учительницы, но добрая Антонина Вениаминовна, сверкнув золотым зубом, жестом велит мне сесть на место.
Что я и делаю, готовый провалиться сквозь землю от унижения.
4
За восемь лет до того, как я уединюсь на диванчике своей миниатюрной и пышнотелой учительницы, мама дает мне еще один урок житейской мудрости, на этот раз по поводу моей будущей личной жизни. Мама считает, что, поскольку я еврей и буду им всегда, мне следует научиться выбирать правильных девушек. Как быстро выясняется, это задача непростая.
«Русская девушка выдаст тебя фашистам», – сообщает мне мама на кухне, только что выпытав у меня, что мне нравится голубоглазая и светловолосая Надя. Она самая высокая девочка в моем первом классе, a Люся Кочубей, похожая на плюшку, – самая толстая. Когда мы с Надей стоим друг напротив друга, мои глаза – карие! – смотрят ей на подбородок, а ее глаза – голубые! – оказываются вровень с моей макушкой. Надины светлые волосы всегда аккуратно собраны в толстую косу, которая часто растрепывается после большой перемены.
Эта получасовая перемена тянется целую вечность. Весной и осенью нам хватает времени, чтобы поиграть в классики, салочки и попрыгать через скакалку. Зимой мы катаемся с горки и бросаемся снежками друг в друга и в проезжающие машины. В плохую погоду (или когда на жизнь учителей воздействуют иные, непостижимые для нас обстоятельства) нам велят строиться парами и ходить кругами по главному залу школы под надзором пышногрудой женщины-завуча, как на обычных переменах. При всей своей ястребиной бдительности, наша завуч, дай ей бог здоровья, все-таки не может уследить за всеми учениками сразу. Стоит ей отвернуться, как строгий порядок сразу рассыпается, и начинаются щипки, щелбаны и дерганье за косички. Надина растрепанная коса после перемен – всегда на моей совести. Мне решительно не верится, что Надя может меня за это сдать фашистам после их следующего нападения. Да и сама мысль о будущей войне с фашистами кажется такой нелепой, что заставляет меня усомниться в маминых словах. Фашистов же победили давным-давно, во время Великой Отечественной, а сейчас каждый день нещадно ругают по телевизору. Будучи неплохим тактиком, я ухожу от вопроса о возможном предательстве со стороны Нади и вступаю с мамой в спор по поводу фашистов.
– Фашисты на нас никогда не нападут! – сообщаю я маме. – Мы их разбили, они все уничтожены!
Мама, не ожидавшая контратаки, на мгновение теряется, однако тут же возвращает беседу в прежнее русло.
– Мало ли, что разбили, – настойчиво продолжает она объяснять, почему я сейчас на волосок от Надиного предательства. – Дело не только в фашистах. Она никогда не поймет, что значит быть еврейкой! У нее нет родственников, погибших в концлагерях! Она не знает, что значит бежать от наступающих немцев!
Мои папа с мамой действительно бежали от немецкого наступления, и я, конечно же, знаю об этом куда больше Нади. С другой стороны, ее отец – герой войны, который сражался с немцами. На каждый праздник он с гордостью вешает на грудь свои ордена и медали, тем самым показывая, что сражаться с фашистами – дело более достойное, чем от них бежать. Пытаясь понять про себя, что важнее, бежать от фашистов или воевать с ними, я прихожу в некоторое замешательство, но мама оставляет тему войны и приводит следующий довод, призванный охладить мои нежные чувства к светловолосой, голубоглазой Наде.
– У тебя в паспорте в пункте «национальность» будет записано, что ты еврей, а у Нади – нет, – говорит мама, начиная следующий этап этого фундаментального спора о моих будущих отношениях с дамами. – Ты заклеймен на всю жизнь. А она навсегда останется русской по национальности, и ее повсюду будет ждать зеленая улица. Она выйдет замуж за какого-нибудь русского головореза, и для их детей тоже будут открыты все двери. А для тебя, наоборот, везде будет гореть красный свет. Выбирая между русским и евреем, всегда возьмут на работу русского. Вот что такое зеленая улица. А ты еврей, и тебе нужно жениться на еврейской девушке, чтобы ваши дети были евреями, и тогда красный свет…
Вдруг осознав полную нелепость подобной цели, мама вовремя осекается, не договорив последней фразы. Впрочем, я успеваю понять, что красный свет ожидает и меня, и моих будущих детей. Мама так переживает за мое будущее, что ненароком загоняет себя в угол. Я помогаю ей осознать эту ошибку.
– Разве не лучше жениться на русской девушке, чтобы у наших детей появилась эта твоя зеленая улица? – торжествующе спрашиваю я.
Но мама не сдается. Оживляясь, она с видом заговорщицы придвигается ко мне вплотную. Я слегка подаюсь назад, чтобы не задохнуться.
– Наполовину русские, наполовину еврейки – вот с кем надо встречаться! – победоносно шепчет она. – Когда вы поженитесь, она не выдаст тебя фашистам, а вашим детям будут открыты все дороги!
Мама, видимо, полагает, что поставила мне шах и мат, и выглядит довольной. А я (он же юное дарование) ничего не понял. Каким, спрашивается, образом мои дети, на три четверти евреи, смогут оказаться на этой самой зеленой улице? Видя мое растерянное лицо, мама тут же растолковывает:
– Не понимаешь, Саша? В паспортах у твоих детей будет написано, что они русские!
И хотя я понятия не имею, как, зачем и почему выдают паспорта, но смутно ощущаю, что до меня вот-вот все дойдет. Для прояснения все еще туманной картины будущего, которая видится маме, я проделываю в уме некое упражнение с обыкновенными дробями. Если я женюсь на русской девушке, которая откажется прятать меня от фашистских захватчиков, мои наполовину еврейские дети по паспорту всегда будут русскими. Все понятно, мама права. От этой мысли я и отталкиваюсь в своих умозаключениях. Видимо, моя мифическая будущая жена позаботится о том, чтобы перед нашими детьми всегда стелилась зеленая улица. Когда придут фашисты, она спрячет от них наших русских детей, однако меня прятать не станет.
Жениться на полурусской, полуеврейке – настоящий ход конем, ведь ей уже будет обеспечена зеленая улица – смотрите выше. Эта чуткая и умная девушка произведет на свет девочек и мальчиков, которые будут евреями на три четверти. Отлично, тут мама не ошиблась. Но что, если я женюсь на еврейке на три четверти, но русской по паспорту, как одна из этих гипотетических девочек? Должны же где-то иметься и такие. Будут ли наши «русские» дети (практически стопроцентные евреи с жалкой осьмушкой русской крови) в безопасности от немцев?
Гениальная хитрость мамы приводит меня в восхищение. Все правда! И я погружаюсь в мечты об идеальных еврейских девушках с примесью русской крови. Будут ли они по-прежнему высокорослыми и отважными? А светловолосыми? А голубоглазыми, как Надя?
Чем больше я стараюсь представить себе внешность маминой идеальной девушки, тем сильнее у меня сжимается сердце. Мои сладкие мечты оборачиваются кошмаром. Чем меньше русских черт у моей будущей верной супруги и чем больше на нее можно положиться, тем слабее у нее шансы понравиться мне по-настоящему. Нет-нет, я хочу, чтобы она была блондинка, с голубыми глазами, и волновала меня, как Надя!
Я чуть не плачу, вдруг осознав, что мама только что отрезала для меня всякую возможность влюбиться и в Надю, и в похожую на нее девочку, да и вообще в любую из одноклассниц, кроме одной-единственной. Той самой, с черными волосами. У которой уже появилась обидная кличка Зассыха.
5
Только две еврейки занимали важное место в моей жизни до встречи с Изабеллой – мама и Ида Кац. Родители полагают, что она, единственная еврейская девочка в классе, просто обязана мне нравиться. Очень обидно. Насколько известно мне, просвещенному первокласснику, только у королевских особ нет права выбирать себе пару по зову сердца. При этом все их многочисленные бра