Надя, очевидно, тоже под впечатлением от наших особых отношений с Вовкой. Есть даже крошечная вероятность, что я начал ей нравиться. Иногда она складывает губки бантиком и бросает на меня с соседней парты такой игривый и хитрый взгляд, что диву даешься. Когда Надя стреляет глазками, я, волнуясь, начинаю подозревать, что ее не так уж сильно волнуют все эти зеленые улицы и красный свет, как уверяет мама. А если этот взгляд перехватывает Вовка, он дергается и злится, словно от невозможности кого-то поколотить, когда очень хочется.
И все же, несмотря на очевидную пользу в виде дружбы со Святым Петькой и растущего интереса Нади, наше тайное соглашение с Антониной Вениаминовной вызывает у меня смешанные чувства. Я никому им не хвастаюсь, даже наоборот, иногда дразню учительницу во время урока, чтобы разжечь Надин интерес. Довести Антонину Вениаминовну проще простого. Я просто читаю новый материал заранее и как можно заметнее показываю, что не слушаю ее объяснений. Она неизменно попадается на эту уловку и задает мне какой-нибудь вопрос в надежде застать меня врасплох. А я без труда отвечаю, потому что только этого и ждал.
То ли из-за Вовки, то ли из-за моих выходок в классе, то ли по иной причине, но Надя явно ко мне неравнодушна, потому что она стала названивать мне по телефону с вопросами о домашних заданиях. Кроме того, когда я ей звоню, она почти всегда соглашается погулять со мной по просторным дворам, длинным проездам, скверикам и автостоянкам нашего района. Во дворах толкутся местные подростки. Все наше недолгое лето они ошиваются в кустах, выпивая, покуривая и оттачивая навыки художественного сквернословия. Когда деньги на выпивку и сигареты кончаются, эти изобретательные ребята расширяют свой круг общения за счет детишек нашего возраста, опустошая их карманы. Добытая мелочь перекочевывает в руки кое-каких взрослых пьяниц, которые чисто по доброй воле, из отеческих побуждений вызываются купить для подростков выпивку с бесплатной доставкой.
В завершение этого ритуала захмелевшие подростки, стремясь придать ему некое подобие справедливости, учат нас некоторым основным понятиям жизни в империи. Например, пол-литровую бутылку водки так и называют – «поллитра». Бутылку в четверть литра – «четвертинкой». Симпатичные, но нечасто бывающие в продаже бутылочки по сто грамм ласково именуют «мерзавчиками». Реже всего встречается литровая, прозванная «першинг» в порядке уважительной ссылки на американскую ракету с ядерной боеголовкой, а также к убойной силе этой бутылки, если выпить ее целиком. Когда не хватает на водку, напиток интеллигенции, идут за «бормотухой». Это ядовитое пойло так непохоже на вино, так омерзительно на вкус, и его так сложно удержать внутри, что алкоголики дали ему образное прозвище «огнетушитель». И то сказать: сразу после приема внутрь эта отрава может извергнуться из тебя фонтаном рвоты, а при регулярном приеме – загасить навеки.
Когда наступают холода, жизнь подростков перемещается под крышу. Лестничные клетки нашей многоэтажки источают незабываемый, единственный в своем роде кислый смрад, – запах гниющего мусора, мочи, сигаретного дыма и «огнетушителя» вперемешку с блевотиной. Вонь ослабевает по мере того, как лестница по спирали поднимается к верхним этажам. Площадки там чище, и проводить на них время куда приятнее. Однако избалованные жильцы этих этажей, с трудом выбившие право там поселиться, относятся к нам куда враждебнее, чем нижние, смирившиеся со своей судьбой. Поиски компромисса между нашим желанием спрятаться от вони и отвращением жильцов к непрошеным гостям приводят к тому, что в районе третьего этажа образуется зона всеобщего перемирия. Крепкие парни всех поколений практически живут там, а вот нежные девочки, вроде Нади, предпочитают оставаться на свежем воздухе, ну, по крайней мере, пока мороз не ударит до минус двадцати.
Когда я звоню Наде после школы и зову ее погулять, она всегда берет с собой кого-то из подружек. Где-то через полчаса мы встречаемся в скверике между корпусами 41б и 41 в. Мы играем в классики (это я умею неплохо), прыгаем через скакалочку (у меня получается так себе), сплетничаем об одноклассниках (я только слушаю) или обсуждаем географию мира и мифы древней Греции (тут говорю я). Обычно мы гуляем со стайкой Надиных подруг, и вдвоем остаемся редко.
Мы делимся друг с другом всякой немаловажной информацией. Например, я неожиданно узнаю от девчонок об их уверенности в том, что Вовка влюблен в Надю. Дело в том, что этого обитателя кирпичных бараков заметили в нашем сквере, где ему делать нечего. А еще я узнаю, что у него нет никаких шансов, но не потому, что он будущий уголовник, а потому, что самая лучшая фигура в классе у меня. Итак, мы с Вовкой прямые соперники, но меня это почему-то не волнует. Вместо того чтобы испугаться, я поражаюсь тому, что мое тело вызывает у девочек больше интереса, чем мозги. В моем мире знания и круглые пятерки важнее, чем атлетическое телосложение, так что, краснея от смущения и в доказательство своих незаурядных умственных способностей, я немедленно выдаю им лекцию о столице Свазиленда, городе Мбабане.
10
Когда скверная погода загоняет нас с друзьями на вонючие лестничные площадки окрестных домов, мы коротаем время за байками о войнах, драках и девчонках, да пересказом приключенческих романов. Я рассказываю в основном о книжках и девчонках из книжек. Я в компании самый младший, но читаю больше всех, и считаюсь в этих вопросах всезнайкой. Если кто-то сомневается в моем опыте по женской части, я тут же рассеиваю недоверие друзей, подбрасывая парочку подробностей о строении женского тела, которые можно узнать только из первых рук. До старших классов, прежде чем Изабелла откроет мне этот мир, мне приходится полагаться на два ярких воспоминания, дорогих моему сердцу и не имеющих никакого отношения к национальному вопросу. Первое связано с моей дебелой соседкой по коммуналке Валерией, которой было слегка за тридцать, а второе – с безымянной четырехлетней авантюристкой из детского сада, куда я пришел в тот день в первый и последний раз, девочкой, с которой никто никогда не сравнится.
Опыт мой с Валерией был, надо сказать, довольно водевильным. Нежные чувства к ней я начал испытывать года в три от роду. Она жила в соседней комнате с мужем и иссохшей старушкой-мамой, которая на женщину уже совсем не походила. И хотя тогда я не понимал природу своих чувств к Валерии, я точно знал, что они есть, потому что они заставляли меня садиться на пол поближе к ней, когда она выходила на кухню. Валерия, следуя неписаным, но повсеместно принятым правилам коммуналок, носила дома короткие сатиновые халатики. Больше всего мне нравился синий, выцветший и неглаженый.
В три года я открыл для себя ее роскошные формы, начиная с колен. Ноги у Валерии белые и пухлые, колени – тоже пухлые, но не такие белые и с небольшими ссадинами. Все, что выше колен, скрывалось под выцветшим колоколом ее сатинового халата, и мне ужасно хотелось подобраться поближе к ее ногам и как следует их рассмотреть.
Нарочно я ничего не замышлял, но как-то раз сидел на полу на кухне и играл с машинкой, пуская ее туда-сюда по широким коричневым доскам. Кроме меня, там находилась только Валерия, занятая варкой супа. Стояла зима, газовая конфорка горела на полную мощность, из кастрюли валил пар, белые ноги Валерии порозовели от жары. Вышло так, что моя машинка, стремительно промчавшись поперек кухни, врезалась в ступню моей красавицы и осталась беспомощно валяться на боку. Конечно, мне ничего не оставалось, кроме как поползти на место аварии.
Вскоре я оказался у розовых ног Валерии, под колоколом ее синего атласного халата, с машинкой в руках. Я посмотрел наверх. Роскошные ноги стремились ввысь, как две колонны из зефира, а на них покоилась Валерия, совершенно не обремененная нижним бельем. Ноги ее заканчивались розовато-коричневыми складками, покрытыми россыпью черных кудряшек. Это видение было и остается смутным. Валерия двигалась, складки перемещались вместе с ней, а больше ничего я разглядеть не успел, потому что владелица розовато-коричневых прелестей нагнулась и извлекла меня из-под своей юбки. Она улыбалась. По какой-то непостижимой причине она не возмутилась и не стала доставлять меня в орущем виде на суд мамы. Я так и не понял, почему меня не наказали, и заключил, что взрослые живут по своей собственной логике, для трехлетнего ребенка непостижимой.
Встреча с четырехлетней искательницей приключений год спустя была еще пикантнее случая с Валерией. Мои интеллигентные родители в рабочее время поручали меня разнообразным няням, приезжавшим в столицу в поисках мужа и лучшей жизни. Они постоянно появлялись и исчезали. Однажды, видимо, по причине перебоя с нянечками, меня оставили на один день в детском саду-пятидневке, где рабочий класс мог оставлять своих отпрысков с ночевкой, на неделю, а летом – даже на три месяца, как во временном детском доме.
В свой первый и единственный день в этом заведении я ничуть не чувствовал себя сиротой. В группе я увидел воспитательниц в сатиновых летних платьях, чем-то напоминавших халат Валерии, только выглаженных и с крупным цветочным рисунком. Они присматривали за двумя десятками малышей, сбившихся в несколько организованных, приглушенно галдящих кучек. Не детский дом, а рай земной. После обеда, убрав грузовики для мальчиков и игрушечные кухни для девочек, воспитательницы расставили в комнате маленькие раскладушки – в два тесных ряда, как железнодорожные рельсы. Головами друг к другу, ногами наружу.
На мне были черные семейные трусы и белая майка – неизменное белье для мужчин всех возрастов, даже четырехлетних. Пока я устраивался на своей раскладушке, кто-то начал стаскивать с меня простыню. Это оказалась моя соседка – голубоглазая девочка-ровесница с двумя непослушными, растрепанными косичками. На ней была обычная для девочек того времени белая бумажная футболка в мелких бледных фиалках, которые можно было принять за голубых мух. Она стаскивала мою простынку осторожно, вытянув руку с безопасной позиции в середине своей раскладушки. Скоро оба мы уже прятались под простыней у девочки.