Послеполуденный свет легко пробивался через простынку, так что, даже накрывшись с головой, мы друг друга отлично видели. Девочка шепотом объяснила, что хочет мне кое-что показать. Поколебавшись, я свернулся под простыней калачиком, так что мое лицо оказалось напротив ее пупка. Она подвинулась поближе ко мне, стала вертеться, и я сообразил, что она хочет показать мне свою пиписку. Когда она еще немного повернулась, я увидал множество мелких складочек вокруг чего-то похожего на мою собственную крошечную пиписку. Не веря своим глазам, я поднял взгляд к ее лицу – может быть, она превратилась в мальчика? Ничуть. Потом мне пришлось тоже, приспустив трусы, показывать свое хозяйство, но об этой подробности я умалчиваю, болтая с друзьями на вонючей лестничной клетке. А еще я им не рассказываю, что одетые, как Валерия, воспитательницы, как ни странно, нас так и не застукали.
Вдобавок к преувеличенным рассказам о моем опыте по части женской анатомии, я хвастаюсь, что дрался с другими ребятами. Обычно я ввязываюсь в эти потасовки за стенами школы, когда мне кажется, что кто-то назвал меня жидом. Наверное, я веду себя правильно, потому что в классе никогда этого не слышу. Может, меня не трогают из уважения к моим знаниям о столицах захолустных стран или по иной, неизвестной мне причине. Не исключено, что меня защищают и особые отношения с будущим бандитом Вовкой.
И все же, хоть у меня все прекрасно, я так и не могу полностью выкинуть из головы внушения мамы с папой, которые видят в моих друзьях только ненадежных чужаков. При все очевидной ущербности этой проповеди, что-то от нее остается у меня в глубине души, рядом с фашистами и зеленой улицей. Из-за этого у меня ни с кем не складывается близкой дружбы. Все планы ребята строят без меня: как бы рано я ни появился, они уже всегда занимаются чем-то неожиданным.
Наши затеи зависят от времени года и погоды: мы собираем кислые дикие яблоки в парке, по очереди сидим в незапертой старой машине у подъезда Святого Петьки или проверяем толщину льда в низине возле новенькой двухполосной автострады, проложенной вдоль реки. Остается загадкой, когда и как ребята решают, чем именно заниматься. Меня это не очень волнует: принимали бы только в компанию, где я чувствую себя ничем не хуже других.
В четвертом классе мы становимся беспечными и самостоятельными, катаемся на автобусах, трамваях и метро по широко раскинувшемуся небезопасному городу, который кажется нам родным и уютным. Мы начинаем ходить в кино на самые популярные фильмы. Самый потрясающий из них – хорошо забытый французский хит «Фантомас» 1964 года, в котором зеленоволосый Жан Маре величественно, словно в замедленной съемке, отмеряет шаги по своему дворцу и делает одинаковые взмахи обеими руками, как умеет только он один. Есть еще американская «Великолепная семерка» 1960 года с лунными пейзажами Дикого Запада. И конечно, нестареющая отечественная классика, «Бриллиантовая рука», которую во всей империи знают наизусть и с восторгом цитируют: «Шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты!»
11
Курить мы начинаем примерно в том же возрасте, что и ходить в кино. Один из постоянных членов нашей компании, Сережа, первым начинает с удовольствием покуривать по дороге в школу и обратно, расплываясь в широкой улыбке между затяжками, словно клоун. А еще он первый научился пускать колечки из дыма. Как ему это удается – секрет. Мы благоговеем перед ним целую неделю, пока я, применив научный подход, не обнаруживаю, что надо всего лишь открыть рот и выпрямить язык на выдохе, и колечки получатся сами собой. Вот так мы с Сережей и обмениваемся небольшими уроками житейской мудрости.
Благодаря мечтательной натуре, небывалой квартире и аристократической собаке-колли Святой Петька становится нашим скромным вожаком. Мы еще больше его ценим за то, что он ничуть не важничает и по-прежнему ходит с растрепанной макушкой. Мне достается роль ходячей энциклопедии и последнее слово в любой интеллектуальной дискуссии (житейские споры разрешает Петя).
Иногда Петя пускает меня к себе в квартиру. В какой день и по какой причине это происходит, остается загадкой, но я всегда так счастлив оказаться у него в гостях, что мне все равно.
Первое, что бросается в глаза у Пети дома, – огромная лосиная голова (размером с наш холодильник), нависающая над рабочим столом его дедушки, профессора биологии. Квартира ненамного больше нашей, но по отделке и обстановке отличается от нее, как небо и земля, потому что важное положение Петиного деда позволяет ему ездить за границу. Она украшена не фарфоровыми сервизами и полированной мебелью из ГДР, а гравюрами, статуэтками и книгами по зоологии. Помимо колли, там живет новый хомячок, какая-то птица и несколько небольших рептилий в террариуме, который принадлежит Петиному младшему брату. Петин любимый том «Детской энциклопедии» – про экзотических животных, а мой – про дальние страны. Лучшими друзьями, правда, мы еще не стали: это случится в старших классах и на первом курсе в ходе неожиданных и необычайных происшествий.
Надя меняется. В двенадцать лет она начинает стричься гораздо короче. Она носит дефицитные синие чулки. Ее движения становятся более неторопливыми, сдержанными и осознанными. Тело больше не выглядит угловатым. Под школьной формой начинают угадываться очертания растущей груди.
Надя одна из первых девчонок, у кого она, в смысле грудь, появляется, тут же становясь предметом живых обсуждений со стороны мальчишек. Поскольку мой бесценный опыт, полученный в возрасте трех и четырех лет, к женской груди отношения не имел, я помалкиваю. Однажды на большой перемене Сережа, украдкой покуривая в туалете, рассказывает мне, что у Нади грудь больше, чем у других девчонок. Уличная мудрость гласит, что чем больше грудь, тем лучше, но Сережа утверждает, что у Нади она начинается с боков и вообще вислая, а это, по его мнению, явный недостаток. У других девчонок грудь маленькая, но стоячая, и Сереже они нравятся больше.
Мнение Сережи насчет женских бюстов мы уважаем, потому что он через дырочку в стене постоянно подсматривает за девчонками, переодевающимися после физкультуры. Об этой дырочке ходят легенды. Ее местоположение известно лишь избранным. Сережа уверяет, что каждое лето ее заштукатуривают, но в сентябре снова расковыривают. После перемены, уже в классе, я поворачиваюсь к Наде, пытаясь представить себе ее большую грудь, и ловлю на себе ее взгляд. На этот раз Надя не опускает глаза, и я отворачиваюсь.
В тот вечер я долго не могу уснуть. Передо мной стоит почти осязаемый образ Нади; ее лицо стало каким-то другим, и она смотрит на меня незнакомым, нежным взглядом. Все это совершенно не вяжется с неаппетитным описанием Надиной груди, услышанным от Сережи, известного любителя подсматривать в щелочку. Лучше бы он мне ничего не рассказывал, потому что теперь я не могу представить себе Надю без странной, обвисшей груди, которую ни разу не видел.
Через некоторое время, однако, мое замешательство неожиданно проходит. Перед глазами у меня всплывают три видения: знакомый каждому подростку да и каждому взрослому на Востоке волнующий фотографический образ Милен Демонжо в роли Элен из «Фантомаса», обладательницы самой прелестной груди (и самых красивых ножек) в мире, в платье с глубоким вырезом, непонятно как допущенный к нам с загнивающего Запада. Эти видения смешиваются с образом реальной Нади и ее воображаемой груди. Новая Надя, каким-то чудом обзаведясь женским достоинством Милен Демонжо, смотрит на меня все тем же манящим взглядом. Я с облегчением вздыхаю и, прежде чем погрузиться в сон, осознаю, что Вовка Вовкой, а Надю нужно позвать на свидание. На следующий день я так и поступаю, Надя кивает в знак согласия, и я, уходя, представляю себе улыбающуюся Милен Демонжо.
12
Солнечный субботний день. Мое первое настоящее свидание. Мне пятнадцать лет, и я жажду учиться житейской мудрости на собственном опыте, без непрошеной помощи родителей. Долгожданная встреча с Надей обязательно станет первым житейским уроком любви! Увы, вечером мне предстоит открытие, к любви отношения совсем не имеющее.
Даже бабьим летом у нас в городе так прохладно, что я вижу пар от своего дыхания. Под косыми лучами низкого бледного солнца полуоблетевшие деревья парка отбрасывают длинные тени. Ветви, чуть покачиваясь от неназойливого ветерка, роняют оставшиеся блеклые листья на бесконечный газон, где летом мы играли в футбол. На Наде привычное темно-зеленое полупальто и новые коричневые сапожки. Наши длинные тени с широкими бедрами и несообразными маленькими головками похожи на инопланетян. Мы беседуем, а если точнее, я нервозно говорю, а Надя слушает.
В кино я не свожу с нее глаз, однако моя пассия, увлеченная фильмом, этого не замечает. Когда на экране светло, мне виден ее внимательный и беспристрастный профиль и руки, лежащие на коленях. Не зная, как мне в первый раз выразить свою нежность не в мечтах, а по-настоящему, я беру Надю за руку – теплую и сухую, но странно неподвижную.
Сжимая эту безжизненную руку в своей и не получая ответного пожатия, я напрасно вглядываюсь в Надю в поисках хоть какого-нибудь намека: ее лицо остается спокойным и далеким. Я осматриваюсь, чтобы найти какого-нибудь более опытного молодого человека в качестве примера для подражания, но вижу лишь ряды белых лиц, завороженные знойными действиями на экране, среди темных улиц ночного города.
Тут камера вдруг переключается на яркий песчаный пляж, экран светлеет, и мне мерещится лицо Вовки, наблюдающего за мной с дальнего конца кинозала. Потом на экране снова наступает ночь, а когда опять приходит день на море, лицо Вовки – или его призрак, созданный моим беспокойным воображением, – благополучно исчезает. Растерявшись, я отпускаю Надину руку и безуспешно пытаюсь сосредоточиться на фильме, где знойные действия тоже закончились.
Покинув кинотеатр с толпой остальных зрителей, мы направляемся домой. В надежде ускорить события, я предлагаю своей спутнице прогуляться по парку. Наши тени, теперь совсем длинные, но уже не похожие на пришельцев, бредут перед нами. В неухоженном холмистом парке ни души. Мощеных дорожек нет, но имеются извилистые тропинки. По одной из них, занесенной сухими листьями, мы и пробираемся сквозь облетающие деревья, живо обсуждая только что просмотренное кино. Надя, ловко следующая за мной по сияющему парку, уже не бесстрастна, напротив, оживлена и взволнована. Удивительно, но ее новые замшевые сапожки совершенно не испачканы.