— Издеваешься? — тихо простонала она.
Похоже, гормоны действовали только во время секса вместе с токсином, а теперь она снова приходила в себя и начинала огрызаться. Все, что так ценилось в живом товаре из Клоувенса, теперь было в моем полном распоряжении. С губ сорвался смешок, и пальцы сжались в кулаки до хруста.
Я спасал одну девочку ценой другой…
Неизвестно, спасу ли дочь.
Но Энди уже покалечил.
Я пошарил в содержимом тележки, которую бросил доктор, и вернулся к кровати с антисептиком и салфетками. Энди даже не дрогнула, когда приложил тампон к царапине.
— Садись.
— Зачем?
— Еду подам.
— Я не буду.
— Я не спрашиваю.
— Оставь меня в покое, — скосила на меня взгляд. — Ты используешь и выбросишь, так какое тебе дело до моего здоровья…
— Я сказал, я не спрашиваю тебя, — зарычал, подхватывая тарелку.
— Сам ешь, — уперлась бестия.
— Не будешь есть, будет третий раз, — процедил я. И при этом был далек от шуток.
Не бывает так в нормальном варианте. В случае истинной пары, говорят, вообще без слов понимаешь друг друга, поэтому и речи нет о подобной возне и противостоянии.
С бывшей женой мы просто приняли друг друга, так и не найдя истинную пару. Так тоже часто бывает, и это не самый плохой вариант. Даже лучше. Спокойней, разумней. Но жить со мной она так и не смогла. И даже общая дочь не удержала нас в общей в постели — редкий случай.
Оба этих варианта исключают опасность гибели в зверином союзе совершенно непокорной самки, как та, которую я себе организовал тут за решеткой.
— Чего ты добиваешься? Чтобы я тебе горло перегрыз за неповиновение?
— Черт, и весь твой план к чертям пойдет, да? — зло оскалилась она.
Я тяжело сглотнул и направился к кровати, не спуская взгляда с девчонки. Боялась. Ежилась с каждым вдохом, а когда я рывком сцапал ее, запустив пальцы в волосы, забилась в руках истеричной синицей.
— Правда хочешь умереть? — прорычал, тряхнув ее, как котенка. — Готова к тому, что я порву тебе глотку, и ты медленно сдохнешь в конвульсиях? — И я выпустил своего зверя, давая ему возможность подкрепить мои слова кровавыми дорожками от когтей на ее шее. — Думаешь, можешь смотреть смерти в глаза, и ничего тебе за это не будет? Черта с два! Ты посмотри сначала в глаза тому, кто сдыхает с переломанной тобой шеей, а потом уже смело ставь мне тут условия!
Я толкнул девчонку на кровать и проследил, как она пятится в угол, пытаясь инстинктивно забиться подальше. Котенок — одним словом.
— Ешь, — поставил тарелку на край кровати.
Она хоть и глядела с ненавистью, но все равно подчинилась — вяло поковыряла еду, пока я занялся плечом. Рана ныла, хоть и не представляла опасности, но это не делало меня сговорчивей.
— Что еще мне сделать, чтобы не рисковать своей жизнью? — отставила она тарелку.
— Ложись спать, Энди, — выдохнул я, жмурясь от боли в воспаленном плече и совести.
Гормоны схлынули не только у нее. Обезболивающий побочный эффект тоже кончился.
Она послушалась не сразу — сидела еще некоторое время, поджав под себя ноги, и смотрела в стену. А я позволял ей это — пусть хоть немного сохранит иллюзию собственного достоинства, пока моего зверя это устраивает.
Мне казалось, что отправиться в ад одному правильно. Мне и так туда дорога… Я не думал о том, что станет с той, которой не повезет оказаться предметом торга с моими тюремщиками. Еще совсем недавно все мысли были о дочери и необходимости сделать все, чтобы спасти ее. Теперь же я думал об Энди.
Она ворочалась, часто дыша и явно мерзла. Каждый ее всхлип вспарывал душу. Да и к черту. Возврата к прежней жизни все равно нет.
Я погасил свет и направился к ней. Когда подо мной продавился матрас, она встрепенулась и бросилась бы прочь, только я не позволил.
— Ты замерзнешь, — прижал ее к себе. — Не дергайся.
Энди всхлипнула, замирая от моей близости, а я вжался в нее, пытаясь согреть ее всю. Только выходило не очень — слишком холодно. И тогда я медленно обернулся зверем вокруг нее, пряча ее у горячего живота, как… собственного котенка.
Глава 3
Я проснулась от того, что жарко… Полночи трясло от холода, а тут вдруг аж испарина выступила над губой. Камера медленно заполнялась утренней мутью через окно у самого потолка. И так же тяжело я приходила в себя, не в силах пошевелиться от смутного ощущения смертельной угрозы. Внутренние инстинкты командовали замереть и не двигаться, но дышалось все равно тяжелее с каждым вдохом, а сердце разгонялось в груди, глухо барабаня в ушах.
Я лежала в лапах зверя. Поэтому мне было жарко. И жутко. Казалось бы, чем еще меня мог напугать Рейн? Но он смог… Для такой, как я, оказаться вблизи к настоящему зверю — как мыши обнаружить себя в лапах кота. Ничего тут не объяснить — это обычный инстинкт самосохранения. Бракованных не любят. А сами мы не любим оказываться лицом к лицу со смертельной угрозой.
Зверь вздохнул глубже, и я зажмурилась, силясь не рвануться от зверюги с криком и воплями о помощи. Но Рейн, видимо, почувствовал мое состояние. Тяжелая лапа поперек груди завораживающе втянула шерсть, меняясь на мужскую руку, пальцы ожили и сжали мое плечо, и я выдохнула, задрожав.
— Не хотел тебя пугать, — хрипло прошептал он мне на ухо. — Но ты замерзала…
Хотелось заорать, что если бы не он, я бы не замерзала сегодня, но сил ругаться не было. Тем более что и когда он в человеческой ипостаси, я боялась его не меньше. Когда Рейн отстранился, я сразу же озябла, сжавшись в комок. Хотелось в туалет… Но, кажется, я не смогу при нем вообще ничего…
— Энди, вещи, — положил Рейн мои сложенные шмотки на край кровати и уставился на меня слишком внимательно. — Тебе нужно в туалет?
— Нет, — мотнула головой, — отворачиваясь.
— Не может быть.
— Пожалуйста, оставь меня…
Но куда там? Рейн дернул за ноги, и я оказалась в его руках голышом, потому что жалкое тонкое одеяло сдалось без боя. В один вдох мы оказались в душе.
— Делай давай свои дела, не беси, — прорычал он, ставя меня в убогую душевую кабинку. — Хочешь, воду вруби.
Я вжалась в стенку, но та обожгла холодом лопатки, и тело отозвалось волной озноба. Который тут же рассыпался от горячей волны, поднятой взглядом Рейна. Он стиснул зубы, оглядев меня снизу вверх, развернулся и, хлопнув тонкой дверью, вышел. Терпеть холод больше не было сил. Я крутанула кран с горячей водой и блаженно прикрыла глаза, замирая под струями. Непривычно, жутко… Еще вчера у меня было будущее. А теперь — только настоящее. И такое концентрированное, что я не вижу дальше этой двери. Что меня ждет, когда выйду? Да и дверью это не назвать — просто перегородка с общим потолком…
Стоило провести ладонью по коже, та отозвалась легким жжением следов от царапин. Шея слегка ныла в области метки, между ног саднило, но все терпимо. Сколько это все продлится? Что дальше? Как вообще те, кто закрыл клетку у меня перед носом, собираются мне это объяснить и компенсировать?
Показалось, я простояла под струями час. И не вылезла бы вовсе, если бы снаружи не послышался звук открывающегося замка и голоса. А когда в двери постучали, я выключила воду.
— Мисс Ровейн, как вы? — послышался низкий мужской голос.
— Прекрасно, спасибо! — не удержалась от сарказма, сдергивая полотенце.
— Я бы хотел попросить вас пройти со мной.
— А кто вы?
— Ронан Харт, окружной прокурор. Ваш начальник отдан под суд за вчерашнее решение…
— Дайте пять минут, — хрипло попросила. — Я оденусь.
— Хорошо.
Когда вышла из душевой, обнаружила, что Рейна в камере нет. Но есть тот самый окружной прокурор.
— А я вас знаю, — сама того не желая, удивилась.
Суровый тип. Еще в Академии доводилось слышать о нем, но увидела только по телевизору в разгар скандала с обвинением его в изнасиловании. И была я далеко не на его стороне, потому что девушка, которой хватило смелости бросить ему столь громкий вызов, вызывала восхищение. А теперь он вдруг оказался в моей камере.
Притяжательное «моей» позабавило, и я усмехнулась невпопад.
— Я бы хотел, чтобы вас осмотрели врачи.
— Какой это имеет смысл? — не тронулась я с места. — Мы с вами оба понимаем, что уже поздно…
А была в этом какая-то ирония. Потому что уж Ронан Харт точно понимал все лучше многих. Ведь он точно так же присвоил свою девушку.
— Не поздно, — возразил он.
Тепло после горячего душа стремительно иссякало, и я съежилась от волны зябких мурашек, пробежавших по спине.
— Пойдемте, Энди, — надавил он. И уже когда мы шли по коридору, заметил: — Я предлагаю тебе не соглашаться ни на какие условия.
— Почему?
Взгляд скользил по белым стенам, а сознание отмечало, как быстро все меняется. Еще вчера я шла по этим коридорам, уверенная в собственной безопасности.
— Потому что тебя используют.
Мы вошли в лифт и поднялись на незнакомый мне уровень. Тут совсем не было запаха тюрьмы. Светлые коридоры и обстановка заставляли вообще забыть о том, что где-то тут есть такое страшное место, как камера Рейна. Мы будто попали в гостиницу, совмещенную с клиникой. И тут было теплее.
— А что вы предлагаете?
— Сейчас тебя осмотрят, окажут помощь и пригласят на беседу, — холодно ответил он, открывая передо мной двери кабинета. — Если решишь, что хочешь уехать — я устрою.
— Даете мне выбор?
— Да.
— И что это будет вам стоить?
— Неважно.
— Почему мне кажется, что только вы один так думаете? — глянула я на него. — Просто вы через это прошли. Другим же нет дела до таких, как я… или ваша девушка.
Прокурор стиснул зубы, глядя мне в глаза:
— Я добьюсь того, чтобы тебя отпустили, — пообещал.
— А дальше? Вы не сможете меня опекать постоянно, а я уверена — это клеймо на меня поставят пожизненно. Исключат из Академии, лишат возможности работать и усложнят жизнь, если я не сделаю так, как нужно большинству. — Да, я — не его смелая девушка. Но и у меня вообще нет поддержки. А в центры помощи я, увы, не верю. — У меня не было другого плана на жизнь, мистер Харт. Уверена, у вас уже куча проблем, раз вы думаете иначе. Но питать иллюзии я разучилась очень давно.