ДЖАЗ В МОНАСТЫРЕ
Каждое воскресенье.
С 15.00 до 19.00.
БАЗИЛЬ ПРЕМИНИ, альт-саксофон.
ЖОРЖ ВАЛЬМОН, труба.
ЖЕРАР НАССУА, контрабас.
ПАТРИК ГРЕСС, фортепиано.
КЛОД ЛАКЛО, ударные.
3.1
От основания до вершины, гора — это сначала один вираж, затем другие, долгая серия виражей, скандируемая участками с открытым небом, видами на долину, лесами с зелеными елями и, наконец, в заключение вираж. Мы уже на вершине? спрашивает Жанна. Не совсем, отвечает Поль, но монастырь хотелось бы увидеть.
По поводу монастыря. Да, это все-таки монастырь. Ну да, монастырь. Но, в общем, довольно уродливый, неказистый. Заурядное длинное сооружение — типовое вероломство, — построенное, предположительно, совсем недавно, переделанное как-то или замаскированное под что-то, это надо видеть, обезображенное в протестантском духе. Отсюда разочарование Поля. Относительное. Но все же. Да еще все эти виражи с каким-то бельгийцем на хвосте, который подталкивал Поля к явной неосторожности. Не гони, говорит Жанна.
Номер бельгийский. Японская машина с бельгийским номером. Бельгийцы как американцы, они все делают как американцы, вот и перешли на японские машины. Моя is fantastic, сказал бы этот бельгиец Полю, если бы ехал впереди него. Этот бельгиец меня поджимает, говорит Поль. Не обращай на него внимания, говорит Жанна.
Бельгиец остановился на полпути в палаточном лагере, посреди которого был водружен бельгийский флаг. Поль заметил бельгийский флаг, сказал себе: Хм, бельгийский флаг, затем: Ну и прекрасно, теперь бельгиец от меня отстанет. Поль предположил, что бельгиец едет в свой лагерь. И был прав. Бельгиец и в самом деле отпустил его, свернув довольно резко, чтобы развернуться и задом съехать на поляну, посреди которой был разбит палаточный лагерь.
Отсюда разочарование Поля. Относительное. Относительно чего? Представления, которое обычно складывается о монастыре. Обычно как о чем-то пустом. Да, именно так. А этот наполнен. Вот что меня смущает, думает Поль. Нельзя осмотреть. Это мешает ему думать. Или, скорее, заставляет думать. О чем? Секундочку. О людях, которые в нем. Вот. Незримое присутствие этих людей. Он предполагает, что это мужчины. Назовем их мужчинами. А как еще их назвать? Женщины. Ведь, в общем, возможно, что это женщины. Или и те, и другие, немного и тех, и других, чтобы жизнь продолжалась. Это напоминает ему. Нет, не напоминает, ведь он никогда раньше об этом не думал. Позволяет ему отметить. Или, скорее, заметить, что он в двух шагах от того, чтобы подумать, или на волосок от. Вот-вот. Осторожно, говорит Жанна, ты сейчас свалишься.
Поль, размышляя об архитектурной красоте в соотнесенности с духом или душой людей, которые ею окружены, говорил себе, по сути, самое важное, был близок к тому, чтобы заключить, что, по сути, самое важное, чуть съехал к краю, к обрыву, к пропасти. Он смотрел на площадку чуть ниже, три цветные палатки, три маленькие палатки, три миленькие палатки, две синие, одна красная, этакий бивуак на высокогорье. Красивое место для лагеря, произносит он, пытаясь проявить восторженность от панорамного вида. У этих место получше, чем у бельгийцев внизу, говорит он так, будто это его хоть капельку занимает. Ирония, не иначе. Жанна, уже привыкнув, не отвечает.
Ты видел афишу? спрашивает она. Какую афишу? Там, отвечает она, на стенде. История стенда. История там, на стенде. Стенд подает историю, повествует, излагает, вкратце, факты, обстоятельства, посещения этого места великими, все начинается в веке тринадцатом. Поль понимает улыбку Жанны. Жанна улыбается, думая, будто Поль. И ведь она права. Поль подходит, читает афишу, прикрепленную кнопками к стенду.
Курьезная фамилия у альтиста, произносит он, ты не находишь? Как глагол в повелительном наклонении. Не поняла, говорит Жанна. Поль вздыхает, заранее, про себя, торжествуя: Не премини достать из своей жуткой сумки зажигалку, которая мне нужна, дабы закурить сигарету, которой ты же меня и одаришь. Достань сам, изрекает Жанна.
Поль роется в сумке Жанны. Поль обожает копаться в женском хаосе. Ковыряться в кавардаке, например, у Жанны, где уже нет секретов, но остается таинственность. Он достает зажигалку и сигареты, предлагает одну Жанне, дает ей прикурить, смотрит, как она курит, закуривает сам и говорит: Обожаю курящих женщин, на тебе я женился, потому что ты курила. А я за тебя вышла, потому что ты играл на саксофоне.
Об этом несколько слов. Они познакомились в клубе. Поль играл в квартете на теноре, играл потрясающе. Жанна пришла туда со своей сестрой. Обе сходили с ума от джаза. Ее сестра вышла замуж за ударника.
Пойду осмотрю, говорит Поль, ты пойдешь? Жанна не решается. Иди один, говорит она, я лучше здесь подожду, посижу в машине.
Поль, ступая по гравию на аллеях, проходя вдоль лужаек и клумб с фиалками, видит идущую навстречу монахиню, в первый миг думает увильнуть, останавливается, приветствует, готовится заговорить, не знает, как говорить, как приветствовать, вспоминает о фильме, нет, не «Головокружение», хотя и там, вспоминает того великого гангстера, возможно, это был Роберт Райан или, скорее, Роберт Митчем? затем слышит, как тот вместо него говорит: Здравствуйте, сестра, скажите, сестра, это, наверное, недоразумение, здесь у вас нет джаз-клуба? нет, здесь у вас, наверное, нет джаз-клуба.
Есть, есть, отвечает монахиня. Ее бледное лицо вызывает у Поля жалость. Она не загримирована, как в Голливуде. У голливудских монахинь всегда вид буржуазных неверных супруг, спешащих напялить платье. Они соглашаются наскоро сняться в роли, но никак не желают снять грим. Или же зрители, их поклонники, не желают видеть их без макияжа. Да, наверное, именно так. Впрочем, плевать. Какое мне дело? В конце концов, они имеют право желать понравиться Господу Богу. Кому? Никому, спи уже.
По воскресеньям мы предоставляем крипту молодежи, рассказывает она, это создает оживление. Поль ждет, что последует «культурной жизни», но монахиня не добавляет «культурной жизни». Крипту? спрашивает он. Идите по стрелке. Осторожно, там ступенька.
Поль не оступается — хотя бы на этот раз, — спускается по ступенькам, находит крипту, прохладу, свет, запах, тишину, в глубине пол с настилом из грубой шерсти; на настиле ударная установка, пианино, контрабас, приставленный к пианино, но больше всего, помимо стертых на две трети фресок, его умиляет скульптура, на свету, под витражным окном, меньше статуи в человеческий рост, крупнее статуэтки, ни девица, ни муж, нечто среднее между эфебом и воином, юнец, едва отнятый от груди, молокосос, что пьет кровь сами знаете кого или мечтает упиваться ею, с таким видом, будто уже хлестал ее запросто, и ради этого готовый нас искромсать на куски, короче, рыцарь, и коль ненароком вы возразите ему, мол, нет, все это, парень, сущие небылицы, короче, рыцарь на пьедестале с гравированным словом «признание».
Для человека такого, как Поль, это уже чересчур. Для него джаз мертв, с признанием полный провал, и он знает куда: тишина, на лице рыцаря свет, в лице рыцаря нежность.
Я хочу увидеть вершину, говорит Жанна. Дай мне сигарету, просит Поль. Жанна достает и себе. Им немного стыдно курить на такой высоте. Им все же сумели привить чувство стыда. Но удовольствие сильнее. Стыд не предусматривал удовольствия от курения вдвоем. В одиночку еще можно дать себя подмять. Вдвоем уже можно сопротивляться. Я не против, соглашается Поль, но здесь дорога заканчивается. Дальше надо идти пешком. Меня это не пугает, говорит Жанна, а тебя?
У Жанны неподходящая обувь, сандалии, у Поля тоже. Единственный доступный путь — этакая лощина, что круто уходит вверх, щетинясь корнями. Жанна карабкается первой, поскальзывается, съезжает обратно вниз, Поль подсаживает ее за ягодицы. Подсаживая, об этом думает. Он хотел бы больше не подсаживать, больше не думать. Но опять подсаживает. И уже не может об этом не думать.
Уф, остановка, говорит Жанна, полуобернувшись, платье задрано до бедер, ноги расставлены, согнутая в колене правая нога выше, прямая левая нога ниже, упираясь, — ну — руки в боки, запыхавшись, но так, что. Поль никогда ни у кого не видел такой одышки. Жанна не может отдышаться. Поль тоже. Страшно видеть друг друга задыхающимися. Сразу думаешь обо всех тех, кто. Задохнуться, глядя друг на друга. Искать воздух в другом. Он смотрит, как она ищет воздух в нем. Он ищет воздух в ней.
Вершина плоская, с краев поросшая низкими деревцами. Ничего не видно. Они здесь, и ничего не видно. Специально пришли сюда, чтобы увидеть, и ничего не видно. Тут позавидуешь тому, кто видит, позавидуешь, а потом и скажешь, нет-нет, они не говорят ничего и начинают искать.
Наконец в конце тропинки, идущей вдоль гребня, находят выход. От недавно спиленных елей земля мечена пнями, ноги проваливаются в опилки. Они выбирают пень достаточно широкий, чтобы усесться вдвоем. Садятся, отдыхают, созерцают пейзаж. Надо сказать, что пейзаж. Жанна улыбается, словно говоря, я была права, разве я была не права?
Они возвышаются над. Нет, это долина, пред ними, возвышена, вся в дымке, но дымка такая легкая, что они различают в озере очень яркие отблески солнца.
Без четверти восемь. Здесь хорошо.
Нет, Поль не может чувствовать себя хорошо так долго, его опять занимает мысль. Жанна сидит рядом с ним в своем сильно декольтированном платьице в цветочек. Вечернее солнце золотит ее лицо. Она не отрывает глаз от пейзажа. Он смотрит, как она смотрит на пейзаж. Он ревнует к пейзажу. Ему хотелось бы, чтобы она немного смотрела и на него. Он кладет руку на колено Жанны и позволяет своей ладони скользнуть вверх по бедру. Жанна аккуратно берет руку Поля и отводит ее. Она встает первой.
Поль идет за ней по тропинке. Из-за ее или его жеста, из-за ее жеста в ответ на его жест ему хочется сбросить ее или себя или себя вместе с ней. Покончить с этим, пока это все не кончится вместе с ним. В общем, чушь. Тут, из-за этой чуши, он спотыкается о камень, кусок скалы, выходящий на поверхность. Останавливается, смотрит, склоняется, опускается на колени, зовет Жанну: Иди сюда, посмотри. Жанна возвращается, продолжая думать о том, о чем она думала, возможно, о том же самом, о чем думал и он, как знать. Никто, ни Поль, ни кто-то еще, никогда не узнает, о чем думала Жанна. Она тоже наклоняется. Ее декольте зияет. К счастью, Поль смотрит совсем не туда. Он смотрит на камень. На камне высечены чье-то имя, фамилия, дата. Вроде бы ничего особенного, но Поль. Дата старая: 1951 год. Поль растроган. Жанна нет. Хотя, в общем-то, тоже растрогана, но лишь из-за растроганности Поля. Женщин трогает, когда мужчин трогают подобные пустяки.
На обратном пути через ущелье Поль, управляя машиной, опять спрашивает себя, почему тот тип в 1951 году испытал потребность, поскольку потребность испытывают. Он нагоняет двух велосипедистов. Трековики спускаются по склону на всей скорости. Он обгоняет первого. Хочет обогнать второго. Пробует. Не получается. Тот едет слишком быстро. И на дороге много виражей. Поль тащится за ним. Следом. И наблюдает. И чем дальше, тем больше боится. Он говорит об этом Жанне, Жанна принимает его страх на себя, реагирует, возвращает ему его страх, спрашивает, чего именно он боится, удерживается, чтобы не добавить: Ну а еще ты боишься чего? Я боюсь за него, говорит Поль, затем: Понимаешь, если я и дальше буду висеть у него на хвосте, он подумает, что я его поджимаю, подталкиваю, подгоняю, он начнет нервничать, потеряет контроль и может упасть. Так обгони его, говорит Жанна, или оставайся между ними.
Между двумя велосипедистами? я? говорит он себе, ехать затертым между велосипедистами? уж лучше сдохнуть.
Он прибавляет газу, обгоняет, затем как ни в чем не бывало, как бы говоря себе: Видишь, это совсем несложно, спрашивает себя, на чем он остановился, отвечает себе, подхватывает ход своей мысли по поводу камня с надписью, но поразмыслить не получается: вести машину или размышлять; приходится выбирать что-то одно, мысли приходят к нему, но не его — его? — его раздражает то, что приходится думать чужими мыслями, а иначе как думать? — уже сама мысль о собственной мысли вызывает у него улыбку, так уж лучше вообще не думать, он бросает это дело, довольствуется тем, что говорит себе глупости, так происходит всегда, когда ему не удается быть умным, то есть все время.
Чего ты смеешься? спрашивает Жанна. Ничего, отвечает Поль, я снова подумал о том типе и его камне, сейчас его уже наверняка нет в живых, а может, он умер тогда, в тот самый день, может, бросился в пропасть, может даже, толкнул кого-нибудь, как знать? Или просто захотел отметить свое пребывание на вершине, говорит Жанна. Не исключено, говорит Поль, но это не дает ответа на вопрос о знании. Ты меня утомил, говорит Жанна.
Дорожное молчание. По радио передают «Мисти», о нет. Только не «Мисти». Жанна любила «Мисти» когда-то. Поль тоже, но только с Жанной. А так нет. Эрролл Гарнер это да, это здорово, ну да ладно, проехали.
Скажи-ка мне, говорит Жанна. Что? спрашивает Поль. Мне хочется, чтобы в субботу мы устроили прогулку на кораблике. Прогулку на кораблике? Поль повторяет «прогулку на кораблике»: Прогулку на кораблике? Да, отвечает Жанна, надо же и нам тоже поплавать на этом кораблике. Почему «и нам тоже»? спрашивает Поль. Ладно, говорит он, но при одном условии. При каком? спрашивает Жанна. О, не пугайся, говорит Поль, после такого изнурительного дня я не предложу тебе заняться любовью сегодня вечером. Займемся любовью сегодня вечером, говорит Жанна, но при одном условии. При каком? спрашивает Поль. Я хочу, чтобы ты мне сказал, и на этот раз без уверток, какое условие ты ставишь для прогулки на кораблике, говорит Жанна, я тебя знаю. О, не пугайся, говорит Поль, я хочу только, чтобы мы снова приехали сюда в воскресенье, мне интересно узнать, что играет этот квинтет. Запросто, говорит Жанна.
Скажи-ка, произносит Поль, насчет того, чтобы сегодня вечером, ты серьезно?
3.2
В ожидании теплохода. Поль и Жанна прогуливаются по порту для прогулочных судов. Осматривают череду выстроенных буквой U маленьких суденышек в ожидании большого. Возвращаются по противоположной набережной. Непонятно, как это возможно. Возможно, смотри, это просто. Дойдя до конца правой половины U, они развернулись, просмотрели те же моторные и парусно-моторные суденышки, глядя вправо, по ходу закругления U, затем осмотрели суденышки левой половины, глядя вправо, затем развернулись и вернулись, глядя влево.
Сидящая на террасе девушка — кстати, совсем даже ничего — встает, идет к ним, глядя на Поля; Ты ее знаешь? — спрашивает Жанна; Нет, говорит Поль, — приближается, останавливается перед ними, просит у Поля сигарету, он в этот момент даже не курил, не курила и Жанна; невероятно, она использовала свой шанс просто так, наугад, она могла угадать сигаретную пачку в кармане Поля, но пачка Поля всегда в сумке Жанны, а это девушка никак не могла угадать, даже метафорически, к тому же это пачка не Поля, не только Поля, это еще и пачка Жанны; как мы знаем, Поль и Жанна используют одну и ту же пачку, ну, когда они вместе, а они вместе, можно было бы подумать, что они одиноки вместе, но нет, они не одиноки, они вместе. Поль роется в сумке Жанны, Жанна позволяет себя обыскивать, как женщина, которую обыскивают, Поль дает девушке сигарету, затем дает прикурить, потому что, естественно, у девушки нет зажигалки, у девушки для курения есть только красивая мордашка, она прикуривает долго, это Жанне не нравится, она смотрит, как Поль, улыбаясь, дает девушке прикурить; Поль скорее восприимчив к тому, что миловидная девушка подкатила к нему, даже если только, чтобы попросить сигарету, лучше так, чем ничего, он это осознает, уже не питает иллюзий, не чувствует горечи, вчера вечером по обоюдному согласию он занимался любовью.
Он останавливается на эспланаде, чтобы вытащить камешек, камешек попал в сандалию, он трясет ногой, как большой кот, ступивший в воду, сгибается вдвое, пытается вытащить его пальцем, камешек застрял под большим пальцем; его солнечные стекла выскальзывают из кармана рубашки поло, он их подбирает, обдувает, цепляет к очкам, приучает свое зрение к другим оттенкам неба, опускает взгляд, позволяет ему упасть на длинную фигуру женщины, прислонившейся к ограде дебаркадера, не обращает на нее особого внимания, да и не имеет для этого никакого основания, эта женщина не в его вкусе, в его вкусе Жанна.
Она стоит у пирса, наблюдает за сидящей семьей, их трое, все в купальных костюмах, а еще собака, черная моська, шерстяной комок, ее глаза едва видны, зато сами видят хорошо, они не отрываются от палки, отец машет палкой, собака лает, отец бросает палку, собака отказывается за ней бежать, она лает на отца, как бы говоря: Ну же тупица, только не в воду, в другую сторону, вместо собаки в воду бросается сын, обрызгивает мать, выбегает из воды с палкой в зубах, обрызгивает мать, мать ругает сына, затем отца, отец и мать ругаются, моська заискивающе льнет к матери, дрожит, лижет руки, виляет хвостом: Что рассматриваешь? спрашивает Поль. Ничего, отвечает Жанна, сколько времени? Уже подходит, отвечает Поль.
Ту-у-ту-ут, гудит вдали теплоход. Вот он я, говорит он. Его уже видно. Он приближается. Жанна побаивается на него садиться. Поль тоже. Они это подумали, выходя из портовой конторы, где славный пожилой дядька с местным акцентом продал им билеты до Лозанны туда и обратно, любезно повторив, Поль не понял, Жанна поняла, время пересадки в Ивуар. Подойдем ближе, говорит Жанна. Успеем, говорит Поль.
Жанна направляется к дебаркадеру. Поль остается в стороне. Поль терпеть не может спешить, когда ничто не торопит. Поля вообще никогда ничто не торопит. Или, скорее, Поля уже больше ничто не торопит. Или, скорее, Поля уже больше ничто никогда не поторопит. Он смотрит на шагающую Жанну. Она шагает своей неизменной походкой, неровно покачивая бедрами. Хорошо, что она надела юбку в полоску, длинный синий свитер. Юбка тоже длинная. Длина свитера частично перекрывает длину юбки, это слегка изменяет ее пропорции, удлиняет ее, утончает ее.
Она останавливается у входа на дебаркадер, солнце мешает ей, она открывает сумку, такую же красную, как и туфли, вынимает черные очки, приучает свое зрение к другим оттенкам воды, возвращается на землю, замечает, но взгляд не останавливает: невысокие блондины ей не нравятся, Поль высокий брюнет, и потом, она думает, что это уже не для ее возраста, но она неправа, она еще очень хороша, даже если пыл ее высокого брюнета ничего не доказывает, ни в чем ее не убеждает, она говорит себе: Я вызываю желание у него за неимением лучшего, но она неправа, затем, не желая мысленно возвращаться, мысленно возвращается к молодому человеку в джинсах, стоящему далеко позади высокой худощавой женщины в сером, исключительно в сером.
Поль, позади, следит за маневрированием судна. Это наводит его на мысль о Мишель, его подруге, подруге Жанны, их общей подруге, которая водит автобус. Она работает в психиатрической клинике. Организует развлекательные мероприятия психиатрической клиники. Вносит оживление в сумасшедший дом, можно сказать и так. Время от времени вывозит дебилов на прогулку. Затем он думает о девушке, которая управляет автобусом-гармошкой по маршруту, проходящему перед его домом. Дело привычки, думает он.
Жанна возвращается. Ой, вид у нее недовольный. Ну, так ты идешь? спрашивает она. Я вижу только две шлюпки, отвечает Поль. Ну и что, говорит Жанна. Ну и ничего, говорит Поль. А сколько людей берет такой теплоход? Информация на стенде сразу при входе.
Они заходят на борт, исчезают в тени. Поль замечает стенд, подходит, подробно читает. Жанна нетерпеливо ждет, повсюду бегают дети. Пойдем сядем вперед, говорит она.
Она делает несколько шагов, осторожно, как бы на ощупь, проверяя, теплоход не шевелится, не двигается, палуба устойчива, затем уверенно идет вперед, Поль за ней следом. Идя по пассажирскому салону, вдоль застекленных окон, он замечает прическу высокой женщины в сером. Он видит ее со спины.
Носовая часть прямо на солнце. Перед флагом несколько рядов кресел. Флаг реет на ветру. Ветер сильный, свежий. Теплоход отходит. Жанна и Поль сидят. Время от времени переговариваются, несколько слов о погоде, хорошая, идеальная, о воде, о теплоходе, приятно, по-детски взволнованы, они оба взволнованы, чуть беспокойны, но все хорошо, им хорошо.
Слева от Жанны пожилая женщина в комбинезоне из легкой ткани, может быть дикого шелка, и зеленых теннисках, ткань красно-оранжевая, очень красиво, обращает лицо к солнцу, подставляет лицо ветру, платиновые пряди хлопают по ее глазам, она как будто улыбается. Жанна смотрит на нее, говоря себе, она и впрямь улыбается. Ведь старая. И еще красивая, говорит себе Жанна.
Справа от Поля португальская пара с ребенком. Отец часто встает, ходит вокруг мадонны с дитем, фотографирует.
Напротив Поля и Жанны две длинные скамьи заняты двумя разлегшимися типами. Светловолосые, молодые, красивые, загорелые, оголенные до трусов, вроде бы англичане, они дремлют, наверняка накануне гуляли. Один сбитый крепыш. Другой женственно утонченный. Поль, разглядывая их, определяет: более женственный — активный. И действительно, утонченный уходит, возвращается с рожком и банкой пива, дает мороженое крепышу, открывает банку пива себе, пьет, утирает усы, ставит банку на скамью, берет фотоаппарат, идет к самому носу теплохода, под флагом разворачивается, фотографирует крепыша, Жанна и Поль в кадре.
Возвратившись и перемотав пленку — оставался еще один кадр, — он убирает фотоаппарат, смотрит на своего приятеля, словно спрашивая себя, красивее тот в жизни или на фотографии, в голой действительности или в трусах через объектив, поскольку испытал потребность позднее увидеть его на слайде, как знать; затем снова ложится, мяукая от удовольствия, под смущенным взглядом женщины в соломенной шляпке типа канотье с цветочками. Поль отмечает, что у двух маленьких девочек такие же шляпки, как и у мамы. Все трое блондинки с голубыми глазами и красивыми зубами. Поль думает о Бергман в ее расцвете. Мать немного на нее похожа. Отец явно скучает. Все время ходит туда-сюда. Возвращается, стоит, склоняется, обменивается двумя-тремя словами со своей женой, сидящей бочком на краешке скамьи, затем смотрит на двух парней. Сейчас он что-нибудь устроит, думает Поль. Жанна смотрит на Поля, словно говоря: Эти двое — это уже чересчур. Поль говорит себе: Это как с неграми, уже ничего не смеешь сказать. А впрочем, ему плевать. Мужу тоже, он опять идет слоняться. Голова крепыша уже почти лежит на коленях его жены. В общем, главная слабина крепыша в том, что он крепыш. А мужа — в том, что он трус. Жена еще растеряннее смотрит на удаляющегося мужа. Гладит по щеке одну дочку, поправляет шляпку другой, ее собственная шляпа слетает. Это должно было произойти, думает Поль. Жанна смеется. Женщина бежит за своей шляпой, ловит ее, возвращается. Не решаясь вновь сесть, стоит со шляпой в руке, смотрит на почти голое тело крепыша. Поль смотрит на смотрящую женщину, затем на узкие трусы крепыша, которые распирает, как от радости от такого прекрасного дня. Но в итоге нет, не происходит ничего. Пойдемте, девочки, говорит она.
Прибытие в Ивуар. В красивой россыпи елей виден замок. Красиво, произносит Жанна, смотри, как красиво, и эти домики, и балкончики с цветами.
Полдвенадцатого.
Теплоход на Лозанну в полдень.
При высадке, в медленно бредущей небольшой толпе, Поль вновь видит прическу женщины в сером, Жанна — светлый ежик молодого человека, который ей безразличен, каждый думая: Хм, снова она, снова он.
Для обеда еще слишком рано. Впрочем, Поль и не голоден, Жанна тоже, и так даже лучше. Будь они голодны, то все равно не успели бы пообедать. Или, правильнее, будь они голодны, все равно не успели бы пообедать. Пройдемся по городу, говорит Жанна.
На церковной площади, под звон колоколов, они издали наблюдают за выходом четы молодоженов, маленький белый конус под руку с высокой меланхоличной чертой. Затем — давай поторопимся! — быстро осматривают виварий. Под мертвым взглядом каймана, который зевает как минимум сто лет, Жанна падает в обморок, Поль отводит ее под вентилятор: Тебе лучше? спрашивает он. Да, отвечает Жанна, даже не знаю, от чего это у меня. Поль думает: От молодоженов или от каймана? Ты ведь не беременна?
В полдень они садятся на теплоход до Лозанны.
В Лозанне для обеда уже слишком поздно. Они оказываются в ужасно дорогой блинной. В счет, надо полагать, включены и воробьи, подлетающие клевать в их тарелках, прелестные птички, с лапками, перышками, клювиками, Жанна в восторге, Поль тоже, но первые пять минут. Раздраженно он поворачивает голову, кажется, узнает женщину в сером, которая сидит на террасе соседнего ресторана. На этот раз ему хочется поговорить об этом с Жанной. Его порыву требуется соучастие Жанны, но Жанна никак не может сговориться с официанткой по поводу обмена швейцарских франков. Она не понимает, что надо еще разделить на четыре. Пятьсот франков за четыре блина и бутылку сидра, кстати нормандского, это все-таки много, говорит Жанна. Поль раздражается.
Полчетвертого.
Обратный рейс в пять часов.
Осмотрим собор, предлагает Жанна. Поль думает: Лучше музей современного искусства, ну да ладно, осмотрим собор. Ты хотя бы знаешь, где он? спрашивает он. На вершине, отвечает Жанна, мы видели с теплохода.
По городу в гору. Жарко. Поль спрашивает дорогу. Это еще выше. Спрашивает еще. Еще выше. Вы пешком? Ну да. Тогда да, еще добрых двадцать минут.
Ах, наконец вершина, какая-то церковь. Увы, это не кафедральный собор. Ну ладно, посетим эту, говорит Поль. Там ремонт, говорит Жанна. И действительно, церковь окружена лесами, по которым карабкаются арабы. Поль наводит справки. Осада длится уже шесть недель. Поль думает о Крестовых походах, о крестоносцах, о полумесяце-круассане, его заносит, уносит в открытое небо. А собор? Надо подняться еще выше. Они поднимаются еще выше.
Поднявшись еще выше, они оказываются на маленькой площади, наполненной музыкой. Поль поражен окопавшейся здесь красотой. Музыка, фонтан посреди площади, лестница вокруг фонтана, все ступени заняты сидящими людьми, которые слушают музыку, некоторые сидят на бордюре, другие стоят, среди них послушники в черном, усатые сероватые лица.
Слушай, говорит Поль, в любом случае уже слишком поздно. Если мы даже его найдем, что, честно говоря, меня бы удивило, то все равно не успеем его осмотреть. Останемся здесь. Отдохнем. Посидим.
Поль и Жанна, беспокоя людей, проходят на самый верх лестницы и садятся на край фонтанной чаши, течет вода, Поль опускает в нее руки, она свежая, музыканты красивые, молодые, четверо, струнный квартет, они играют, поочередно, фрагмент из «Семи последних слов», транскрипцию какой-то фуги, затем медленную часть квартета центрального периода; как глупо, но у Поля комок в горле, это естественно, когда красота вас застает там, где вы уже не надеялись ее найти, она оказывается сильнее, она причиняет страдание.
Без четверти пять.
У нас времени, только чтобы успеть, торопит Жанна. Поль улыбается ей, как бы говоря: Я был прав, не правда ли? разве я был неправ? У глупыша на глазах слезы. Жанна целует его, как бы говоря: Да прав, прав.
По городу под гору, большими шагами, держась за руки, тянут друг друга, удерживаясь, чтобы не споткнуться, едва успевают на теплоход, но уже другой. В обратный путь устраиваются на корме, над винтом, палуба дрожит.
Палуба пуста, лишь еще одна пара занимает столик в закрытом салоне, мужчина и женщина, Поль их не видит, увидит вскоре, он сел к ним спиной, напротив Жанны, он устал, его утомило солнце.
Жанна сквозь солнечные очки наблюдает за парой, она узнала молодого блондина, на этот раз ей хочется поговорить об этом с Полем. Ее порыву требуется соучастие Поля, но Поль, которому надоело смотреть на проплывающий берег, решает пересесть, чтобы посмотреть на водный простор, темно-зеленую ширь воды, горы, вырисовывающиеся вдали, подсказывающие плавный изгиб мыса или какой-то пролив, вновь садится рядом с Жанной, смотрит на палубу.
Ты видела? спрашивает он. Что? спрашивает Жанна. Вон того парня с женщиной в сером. Да, отвечает Жанна, и что? Это он, говорит Поль. Кто он? Ну, он, говорит Поль, тот тип, что приезжал к нам устранить засорение. Нет, говорит Жанна, ты, наверное, ошибся, он на него просто похож, вот и все. Да, возможно, говорит Поль, ну ладно, но все же, ты представляешь? А если это он? И что? спрашивает Жанна. Я не представлял себе его с такой женщиной, говорит Поль. Почему? спрашивает Жанна, что в ней такого особенного? Ничего, отвечает Поль, ничего, ну, не знаю, но все же ты представляешь? А если это действительно он? Я должен пойти посмотреть. Он встает. О, нет, просит Жанна, нет, послушай, сядь, вернись.
Поль лавирует между скамьями. На полпути до закрытого салона оказывается уже довольно близко, смотрит, пристально, бесцеремонно, беззастенчиво, настойчиво, как негр, впервые увидевший белого, брюнет — блондина, узнает Премини, совершает заход, теперь он его опознал формально. Поль подходит к столику, к паре. Сесилия видит, что кто-то подходит и убирает свои руки, Премини держал ее руки в своих ладонях, Премини наконец-то удалось взять ее руки, и вот, как назло, кто-то. Он смотрит на Поля, узнает Поля. Вот это да, произносит он.
Мы на одном корабле, говорит Поль. Ну да, говорит Премини. Вы были в Лозанне? спрашивает Поль. Ну да, отвечает Премини. Вы тоже? спрашивает он. Ну да, отвечает Поль, когда я вас узнал, то решил с вами поговорить. Вижу, говорит Премини, и что хотели сказать? Я хотел у вас спросить, отвечает Поль. Что? спрашивает Премини. Вы не против, если мы приедем завтра вас послушать? спрашивает Поль. Ну нет, отвечает Премини, вы знаете, где это? Да-да, отвечает Поль, я даже вас удивлю, я знаю, как вас зовут. Премини глядит на Сесилию. Поль ревнует ко взгляду Премини. Он глядит на Сесилию. Она глядит на Премини. Он ревнует ко взгляду Сесилии. Будь он на самом деле безумным, он бы бросился между ними. Осознает, что безумие уже подойти сюда ради этого, его самого забавляет роль встрявшего чужака, роль безумца, который все видел, он видел, как Сесилия убрала руки, тут же понял, что Премини. Ему хотелось сказать: Малыш, ты влип, эта женщина не для тебя, это такая морока, и даже не для меня, особенно не для меня, а для тебя и подавно, нет, но ты на себя посмотри. Он продолжает: Базиль Премини, ведь так? Затем: Нас с женой поразило, мы задумались о происхождении вашей фамилии. Затем: Моя жена — эта дама, которая сидит там. Премини смотрит на женщину, которая сидит там, в глубине, под швейцарским флагом. А эта дама, указывает он на Сесилию — словно желая сказать: И у меня есть жена — это Сесилия, я представляю вам Сесилию. Поль глядит на Сесилию. Она глядит на него. Бр-р. Очень приятно, говорит Поль, затем: Ну, тогда до завтра.
Сесилия и Премини посетили музей современного искусства, в залах они теряли друг друга из виду, один застывая в одном, другая — в другом, вновь находили, до чего же приятно видеть, как она появляется снова, подходит к нему, он стоит перед картиной Макса Эрнста под названием «Невидимая женщина», или «Одна невидимка», или «Невидимка». Наконец-то ее увидели, произносит Премини. Сесилию это смешит.
3.3
Она забыла свой платок. Пока она об этом еще не знает. Заметит, выходя из дома. Когда она увидит, что машина опять с открытым верхом — слово «опять» подчеркнуто, — она увидит себя вновь растрепанной, с волосами взлохмаченными, как у сумасшедшей, и скажет: Черт, мой платок.
Она выходит из дома, видит кабриолет «ТR3» с открытым верхом. Ах, мой платок, говорит она дочери, подожди, я сейчас вернусь, минутку. Дочь спрашивает себя, что именно забыла мать. Она спрашивает об этом у матери. Сесилия, уже развернувшись, торопливо отмахивается и заходит в дом. Дочь соглашается: Ладно, подождем, затем смотрит на часы, думая: Если не приедем заранее, не останется сидячих мест, затем снова ходит взад и вперед, наматывает километры. У нее не хватит времени намотать даже один. Да и сто метров, вообще-то, не намотаешь. Чуть больше, чуть меньше, а ровно сто — так не бывает. Если, конечно, не наматывать специально, но в таком случае уже не ждешь ничего и никого. Или сходишь с ума, надеясь вернуть то, что не приходит или медлит прийти или вернуться.
Мать возвращается, садится или, точнее, проваливается в машину, в этих фиговинах все так низко. И так твердо. Хотя внутри чувствуешь: жизнь бьет ключом. Да, малышка? Дочь резко трогает с места. Она улыбается. Она думает о Филиппе, который, вот так отъезжая, потерял задний мост в тот день, когда. Она была с ним. Они остановились на светофоре, рядом большая фура. Водитель свешивается из окна кабины и с высоты своей махины спрашивает у него: Эй, малый, как ты заработал на английский кабриолет, небось, своей жопой? Филипп смотрит на подружку, потом на водителя, потом говорит: Нет, ртом, затем хохочет, резко газует, и бум. Эти «триумфы» всегда были хрупкими.
Сесилия решает не завязывать платок на затылке, завязывает его под подбородком. Дочь смотрит на нее, как бы говоря. И говорит. Твои жалкие ухищрения, вот что она ей говорит. Смотри на дорогу, отвечает Сесилия, заправляя прядь под платок у виска, затем глядя на себя, чтобы понять, как она выглядит, находя себя совсем даже ничего, думая: Не такая я и уродина, как она говорит, старше нее, это правда, но намного лучше нее; затем глядя на дочь, сравнивая: И за кого она себя принимает, эта выпендрежница? эта кубышка, я имею право так думать, ведь разве она сама, она церемонится? разве задумывается, что ранит меня? Вот что Сесилия думает; посмотри на себя, ты только посмотри на себя, жалкая карлица, интересно, в кого она такая?
Пигалица крутит руль резко, руки разведены в стороны, как стрелки без четверти три, вжавшись в сиденье, задрав лицо на уровне капота, ее саму едва видно, но — внимание! — она едет быстро, очень быстро, пугает прохожих, подсекает машины, выезжает из города, выезжает на скоростную, съезжает с нее. Вот она уже на горной дороге, нога вдавлена в педаль, синяя задница «TR3» почти задевает асфальт. Сесилия вся зеленая.
Филипп знает, что ты так используешь его машину? спрашивает она. Конечно, отвечает пигалица, это он предложил мне ею попользоваться. Но наверняка не таким образом, говорит Сесилия. Нет, напротив, именно таким, говорит дочь. А как армия, нормально, он привыкает? спрашивает мать. Да, да, нормально, отвечает дочь. Ты ему пишешь? спрашивает мать. Нет, отвечает дочь. А следовало бы, произносит мать, ему было бы приятно. (Весь этот диалог выкрикивается, чтобы перекрыть шум мотора, выхлопы газа и гул ветра.) Дочери надоело слышать крик матери и тоже кричать ей в ответ, она любит водить, а мать ее достает, она думала доставить ей удовольствие, отвезя к ее малышу Базилю, а той только бы.
Ты могла хотя бы отправить ему посылку, кричит она, невольно воскрешая воспоминание о своем кузене, который воевал в Алжире, он ей нравился, этот кузен, даже больше чем нравился, но между кузенами и кузинами, это ведет к дегенерации. Ты слышишь меня? кричит мать. Слышу, а на какие деньги? кричит дочь, поиздержавшаяся в отпуске. Сесилия смотрит на нее, затем вновь заводит разговор об истории с чеком. О, нет, прошу тебя, не надо опять об этом, вопит дочь, которая вспоминает об агентстве, какой стыд, она не знает, куда ей деться, так ей стыдно, она матери: Да брось ты, послушай, пойдем, ну и его на фиг, подумаешь; а мать ей: Нет, нет, и речи быть не может, вот так просто, взять и… а она матери: Ну тогда я выйду, подожду тебя на улице; а мать дочери: Разумеется, разумеется… Дочь выходит. Мать, встав у двери, цепляется за входящего клиента и говорит ему: Не ходите в это агентство, оно не возвращает деньги за билеты, которые само и теряет.
Вот твой чек, говорит Сесилия, чуть раскрасневшаяся, чуть взлохмаченная, но очень чинная, как всегда в сером; дочь смотрит на нее: Прекрасно, прекрасно, браво, ты собой довольна? А этот, что он так тащится?
Этот — это Поль.
Поль, который спрашивает себя, чего от него хочет английская машина, сигналы фар, может быть, что-то не в порядке, полуоткрытая дверца, спущенная шина, погнутый колпак колеса, задымление, выхлопная труба провисла, царапает, высекает искры, тогда бы я слышал, говорит он себе, дым бы видел, а дверца — он оборачивается — закрыта, другая тоже, или она спешит, ну тогда подождет, но нет, английская бестия не согласна, все гудит и гудит, что происходит? спрашивает Жанна.
Англичанка поджимает, отвечает Поль. Откуда ты знаешь, что англичанка? спрашивает Жанна, уже ревнуя. «Триумф», отвечает Поль, это английская машина. А-а, говорит Жанна, я думала, ты о женщине, которая ее ведет. Выглядит она по-английски, поясняет Поль, руль справа, очки-бабочки, платок на голове, да и машины с правым рулем, зарегистрированные во Франции, встречаются редко. Значит, она француженка, говорит Жанна. Не обязательно, говорит Поль. Она может запросто, продолжает Поль, запросто готовый поддержать любое предположение, пусть даже ошибочное, как, например, временный транзит, но. Опять гудки вперемешку с целой серией призывов, кротких, резких, нервных, яростных. Пропусти ее, говорит Жанна. Я готов, отвечает Поль, но как?
«Пежо» четы Сен-Сабен подъезжает к поляне, уже виден флаг, лагерь бельгийцев. Прижмись здесь, говорит Жанна. Поль прижимается. Бельгийцы, сидя на корточках вокруг костра, замечают: Хм, у нас гости, потом снова заводят свою песню: Выпьем же, выпьем. «TR3» — тр-р-ру-у-уф! — обгоняет «пежо» Поля и Жанны. Оба смотрят, как мимо них проносится высокая Сесилия, очень чинная, очки, платок на голове, неузнаваемая. Хотя. Сомнения у Поля есть. У Жанны нет. С левым рулем, говорит она. Да, согласен, соглашается Поль, а ты видела, какого роста водительница? В зеркало я не мог ее даже увидеть. Поехали, говорит Жанна.
Поль отъезжает со своими сомнениями, давит на газ, разгоняется. Что это тебя так разобрало? спрашивает Жанна.
3.4
Поль ворчит, потому что чей-то скутер занял целое парковочное место. Это скутер Фернана. Премини и Фернан приехали на скутере Фернана, Премини держался за плечи Фернана, тот вел скутер с альтом за спиной, в чемодане, прочно стиснутым между животом Премини и спиной Фернана, так что голова Премини высовывалась, если в фас, то справа от головы Фернана, а глаза Премини, глядевшего на дорогу, его глаза от ветра слезились.
Поль паркуется дальше, выключает мотор, радио замолкает, дверцы открываются, Жанна выходит, Поль тоже, дверцы хлопают почти одновременно, а потом тишина, затем шум шагов Поля и Жанны по гравию.
Долина кажется красивее, но и погода сегодня ясней. И не только долина. Горы тоже кажутся красивее. И не только горы. Монастырь тоже кажется красивее. Он тот же самый, но день другой. И не только день. У Поля, наверное, на глазах была пелена в тот день. Как и все прочие дни, но сегодня Поль уже не тот. В монастырь приезжает другой Поль, Поль, который думает о том Поле, прежнем.
И Жанна другая, Жанна ощущает неловкость, как и в тот день, но сегодня она уже не может отказаться войти.
Они идут по аллеям с гравием, вдоль лужаек, клумб с фиалками, кустов, постриженных в форме конусов, шаров.
Ты знаешь, где это? спрашивает Жанна. Пойдем по стрелке, отвечает Поль, осторожно, там ступенька. При входе обманчивая предательская ступенька.
При входе очаровательная девушка, задорная, рыжеволосая, веснушчатая, предоставляет за двадцать франков право войти, жалкий билетик с номером, отрывая от книжечки с квитанциями. В эту цену еще включен, говорит девушка. Что? спрашивает Поль. Оранжад или лимонад, на выбор.
Поль с удовольствием задержался бы, девушка так мила, ты не находишь, Жанна? Жанне не терпится.
Поль с удовольствием задержался бы, но как раз в этот момент через широко открытую дверь, из крипты, снизу вверх по лестнице, до Поля доносится звук контрабаса. Контрабас играет знакомую тему. Контрабас играет «So what». Поль говорит себе: Хм, ведь это совсем не квинтет, а секстет, ну, не знаю, они могут вполне это сыграть и квинтетом.
Контрабас говорит что-то, ритм отвечает: So what. Поль замирает как вкопанный, неспособный пошевелиться. В следующем пассаже отвечает трио, их действительно трое: альт, тенор, труба. Какой звук. Поль ошарашен, если не сказать — потрясен. Жанна толкает его в спину. Проходи, говорит она. Тихо, подожди, замолчи, послушай, ты слышишь? Когда трио отвечает, слышны также голоса людей, который шепчут, подпевают тихонько: So what. Ты слышишь? Люди, они поют. Да, слышу, ну проходи же, говорит Жанна.
Поль спускается по лестнице, медленно. По мере того как Поль спускается по ступеням, он открывает пространство крипты, музыкантов, слушателей; слушатели в основном молодые, девушки, парни, они подпевают. У Поля по коже мурашки, лоб в поту, спина оцепенела. Жанна подталкивает его. Он уперся, застыл на месте, на середине лестницы, не понимая, куда смотреть, уже не понимая, что делать — смотреть, слушать, стоять на месте, спускаться.
Премини начинает первое соло, взлетает, вырывая у слушателей, молодых людей: вау, да, давай, да-да, ух, выкрики, свист.
Жанна тоже взволнована, вот уже лет тридцать, как она не бывала в таких местах. Она толкает Поля, говорит ему очень тихо — вон там — и указывает место, место, где они могут сесть.
Они проходят, пробираясь между людьми, молодыми, здесь одна молодежь. Поль ошарашенно, чуть дрожа, смотрит на музыкантов. Премини поливает как сумасшедший. После Паркера Поль никогда не слышал ничего подобного, такой же техничности, такой же силы, такого же вдохновения. Поль, зачарованный игрой Премини, застывает. Жанна наталкивается на него, толкает его. Проходи же, говорит она. Поль сходит с места, чуть проходит вперед. Опять останавливается, снова смотрит на Премини, тот только что закончил. Публика, одна молодежь, аплодирует. Поль, все еще стоя, тоже. Премини видит Поля, стоящего впереди Жанны. Подает знак Полю. Поль кивает ему в ответ. Жанна смотрит на Премини. Такой вот, здесь, со своим инструментом, он, находит она, не лишен некоего шарма. Премини свободной рукой указывает Полю и Жанне — теперь он увидел и Жанну — место, как бы говоря: Садитесь туда. Туда — это место, где сели Сесилия и ее дочь. Туда? как бы спрашивает Поль. Да, как бы отвечает Премини.
Тенор выдает второе соло. Дочь Сесилии хлопает в ладоши, дергается, ерзает на табурете. Она видит Поля, идущего прямо на нее, спрашивает себя: Кто это? Говорит себе: А он ничего, но уже не видит музыкантов, наклоняется. Поль подходит, останавливается, кланяется, приветствует ее и ее мать. Она перестает хлопать в ладоши, смотрит на мать. Сесилия узнала Поля. Бр-р. Садитесь, говорит она Жанне. Жанна, которая ничего не услышала, наклоняется к Сесилии, улыбаясь, затем шевеля пальцами у своего уха, как бы говоря: Я ничего не слышу, — и говорит: Что? Сесилия наклоняется вперед и, глядя на Поля, кричит: Хотите сесть? Поль отвечает: Да, — садится, затем спрашивает: Как поживаете? — но никто его не слышит. Да и странно было бы. Дочь Сесилии что-то кричит, качается из стороны в сторону, в такт тенору. Жанна сидит. Сесилия смотрит на нее. Жанна смотрит на Сесилию. Сесилия и Жанна смотрят друг на дружку. Жанна словно говорит: Трудно смотреть друг на дружку, когда нельзя говорить. Сесилия словно понимает, что именно Жанна словно говорит. Она смотрит на Жанну с улыбкой, качая в такт головой. Жанна думает, что понимает, что Сесилии очень нравится джаз. Вовсе нет. Сесилии не нравится джаз. Ей лишь немножко нравится Премини, вот и все. Но. Жанна не может знать, что Премини нравится Сесилии лишь немножко, а джаз ей не нравится вовсе. Она думает, что Сесилия любит джаз. Хочется сказать ей: Я тоже люблю джаз. И. Не имея возможности донести это до ее слуха, она качает головой в такт, не отрываясь от глаз Сесилии, повернувшись спиной к секстету. Поль тоже сидит спиной к секстету. Но Поль пришел не для того, чтобы рассматривать Сесилию, рассматриваемую Жанной, и не для того, чтобы рассматривать Жанну, рассматривающую Сесилию, даже если Жанна, рассматривающая Сесилию, кажется ему здесь красивее, чем Сесилия, и что он никогда. Он разворачивается на табурете, спиной к трем женщинам — к полуженщине-дочери, к женщине — своей жене, к женщине с половиной-матери и жене этого, нет, никакой не жене, — смотрит на тенора, слушает тенора.
Темп средний, ритм ровный, все гладко, хочется двигаться, но не в пустоте, нет, здесь слишком хорошо, тело взволновано небольшими толчками, очень мягкими, вот так, и обратно, то же самое слева направо. Поль удерживается, но недолго, удовольствие его раскалывает, сверху вниз, от головы, что дрожит, через сердце, что бьется, до самой промежности, возбужденной, будто сильным желанием отлить, постепенно видно, как Поль раскачивается; надо сказать, что тенор.
Тенор играет хорошо. Да, конечно, это не Колтрейн, но играет он все же хорошо, даже очень хорошо, в стиле более классическом, чем Трейн, напоминая Полю скорее Джонни Гриффина, но только слабее, потому что по части изобретательности, безграничной импровизации никто никогда не превосходил и не превзойдет Гриффина, впрочем, в звучании Гриффина можно найти такую же мягкость, такую же жалобную зыбкость, что и у Паркера, говорит себе Поль, косясь на саксофон, вспоминая его на вес, на ощупь, рассматривая длинные пальцы музыканта на перламутровых клавишах, клапаны, блеск позолоченного металла, клейма на раструбе, как хорошо вновь увидеть все это, вспомнить все, что сопутствует этому, это хорошо и это нехорошо, от этого становится хорошо и, чем больше от этого становится хорошо… ну да ладно, не будем об этом думать, думает Поль. Тенор закончил, ему долго аплодируют, Поль тоже.
Затем очередь Жоржа, австралийца, который чуть не стал австралийцем — вы помните? — кенгуру в боксерских перчатках, он правильно сделал, что вернулся, он пришел со своей женой Софи, невысокой брюнеткой с узкими глазами и тонкими очками, изнуренной выкидышами, она, должно быть, где-то здесь, да, вот она там, рядом с Фернаном, она с ним разговаривает, а тем временем Жорж.
Жорж играет лучше, он успел позаниматься, он вступает четче, точнее, выдает нам смесь Майлза и Клиффорда Брауна, но и это неплохо, ему удается выстраивать по полфразы, но и это кажется для него естественным, его печальная от природы манера сглаживает все, — хорошо, старик, труби дальше! — его тянет делать всегда одно и то же, он всегда модулирует с высоких нот, но получается хорошо; Жорж, продолжай, ритм-секция следует за тобой.
Заклепанная тарелка идет кругом, классно звучит, Клод легко прохаживается по барабанам, контрабасист Нассуа и пианист Патрик часто переглядываются, как бы играя только друг с другом, но не показывая этого, чутко реагируют на то, что делает Жорж, два саксофониста слушают его с инструментами наготове, и Поль, слушая трубача, не отрывает глаз от тенора.
Затем соло фортепиано.
Соло контрабаса.
Ударные.
Реприза. Публика, одна молодежь, снова поет — когда духовые, отвечая контрабасу, вновь подают тему, — затем аплодирует, свистит, и вот перерыв. Премини кладет альт на пианино, перебрасывается несколькими словами с пианистом, наверняка какая-то шутка; видно, как он смеется, приятно видеть Премини смеющимся, затем направляется туда, где сидят Сесилия, ее дочь, Жанна и Поль.
Он подходит. Останавливается напротив сидящего Поля. Поль встает, протягивает ему руку, долго, по-американски, трясет его руку. Поль хотел бы что-то сказать. Поль не находит что сказать. Поль поздравляет Премини взглядом, улыбкой, сильным рукопожатием. Премини качает головой, как бы говоря: Да ладно, хватит, высвобождает свою руку, протягивает ее Жанне, склонившись над ней. Жанна принимает руку Премини, позволяет мягко пожать свою, опускает глаза под настойчивым взглядом Премини. Сесилия смотрит на Жанну, затем на Премини. Дочь смотрит на мать, затем на Поля, говорит себе: А он ничего, я бы его вздрючила. Поль смотрит на Сесилию. Поль, осознавая, что смотрит на Сесилию без согласования с Жанной, предлагает свой табурет Премини, идет искать другой для себя.
Возвращается с табуретом, оказывается позади Фернана. Фернан, склонившись над женщинами, предлагает им по капельке виски, который принес с собой. Он наливает виски в стаканчики женщинам, затем Премини, оборачивается и упирается в Поля. Поль смотрит на него. Фернан напоминает Полю одного фри-джазового альтиста. Вы тоже музыкант? спрашивает Поль сквозь гвалт голосов. Нет, отвечает Фернан, а вы? Вы из нашей компании? Да, отвечает Поль. Глоточек? предлагает Фернан. Ясное дело, соглашается Поль.
После того как всем налили, Поль смотрит вокруг, останавливая взгляд на разных лицах, страдая уже какое-то время от ненасытной потребности в лицах; после того как каждый сказал свое слово о вкусе виски, а Фернан ушел поболтать с Жоржем и Софи, уже никто не знает, что сказать, каждый смотрит вокруг, останавливая взгляд на разных лицах.
Лицо пигалицы в постоянном беспокойстве от неудобства, которое пряди создают ресницам. Дочка Сесилии не может усидеть на месте. Матери хочется сказать ей: Иди уже к своим сверстникам. Она не говорит ничего, перестает смотреть на дочь, смотрит на Премини, как бы говоря: С этими двумя, Полем и Жанной, нам не о чем говорить.
Поль хотел бы сказать Премини, как восхищен его игрой, столь близкой к игре Паркера, но, говорит он себе, сказав это, я наверняка заговорю о самом Паркере, а это может ему не понравиться, вот я, например, не выносил, когда, говоря обо мне, со мной говорили о Колтрейне, но это всегда так, не знаешь, что и сказать, а сказать можешь, только сравнив; так уж лучше молчать, но, не в силах дальше молчать, он заговаривает с Премини об игре тенора.
Мой муж тоже играет на теноре, объявляет Жанна, не посоветовавшись с Полем хотя бы взглядом. Поль не выносит, когда Жанна говорит за него. Поль, конечно, и сам об этом подумывал. И даже хотел. Хотел сказать Премини: Я тоже играл на теноре, но никогда бы не сказал, а теперь, раз все уже сказано.
Да ну? удивляется Премини. Да, да, продолжает Жанна, не давая Полю ответить. Поль бросает на Жанну гневные взгляды. Сесилия смотрит на Жанну. Ее дочь смотрит на Поля, говорит себе: А он ничего, я бы его вздрючила. Премини тоже смотрит на Поля и спрашивает у него: Вы играли просто так, для удовольствия или? Немного профессионально, отвечает Поль, скажем, полупрофессионально. Премини кивает. У меня так и не получилось зарабатывать этим на жизнь, продолжает Поль. Этим скорее зарабатывают на смерть, говорит Премини. Вот-вот, произносит Поль, это-то меня и напугало. На присутствующих повеяло холодком. Все заговорили о чем-то другом. Поль переводит дух. Каким-то чудом находит, что сказать Сесилии. Ее дочь что-то рассказывает Жанне. Жанна одним ухом слушает то, что ей тараторит пигалица, другим — то, что Поль излагает Сесилии. Премини встает.
Плывет между головами сидящих, мимоходом получает дружеские шлепки, похлопывания по спине, ну, как ты, Базиль, взгляды, которые ему бросают девушки, необычные, как девушки, так и взгляды, это приятно.
Кружа, раздавая улыбки направо-налево, хотя Премини парень простой, скорее скромный, это все же приятно, он направляется к группе беседующих стоя.
Тенор, с ремешком на синеватой шее, опираясь на статую рыцаря с таким нежным взглядом, — но всем на него плевать — беседует с Фернаном, Жоржем и Софи, Жорж наверняка рассказывает о своих приключениях в Австралии.
Премини хлопает его по плечу. Тенор оборачивается. Премини тянет его за рукав, отводит в сторону, что-то говорит. Тот слушает опустив голову, сдвинув брови, поглядывая по сторонам. Премини что-то говорит ему на ухо. Тенор кивает, затем поднимает голову. Премини отстраняется, чуть разворачиваясь, незаметно показывает пальцем на Поля, сидящего к нему спиной, затем снова обращается к тенору. Тот пожимает плечами, как бы говоря: Да, почему бы и нет? нет, меня это не задевает, да, если хочешь.
Премини возвращается тем же приятным путем, но на этот раз со странным видом. Подойдя, он хлопает Поля по плечу. Поль оборачивается. Премини спрашивает у него: Хотите немного поиграть с нами? Поль чувствует, что покраснел до ушей, он ошарашен, его охватывает паника. О, нет-нет, бормочет он, это очень любезно, но нет, я не могу, я не смогу. Сможешь, вмешивается Жанна, давай. Не вмешивайся, пожалуйста, говорит Поль, будь любезна, ладно? Жанна делает вид, что не слышит. Это очень хорошая идея, обращается она к Премини. Нет, возражает Поль, это нехорошая идея, ты только представь, это было так давно, я все забыл. Вспоминается быстро, говорит Премини, так что, да?
Несколько слов по поводу этого «да».
Если бы не Сесилия, не присутствие Сесилии, Поль, вероятно, не согласился бы. Но Сесилия была там. Она смотрела на Поля, и в ее взгляде было что-то непрощающее, и Поль, чувствуя себя рассматриваемым, повелся на взгляд Сесилии. Подняв на нее глаза, он встретил взгляд сухой, жесткий, ледяной, словно решить могла только она, Поль столкнулся с презрением Сесилии.
Он соглашается. Встает, глядя на Жанну, как бы говоря: Ну, дорогая, ты мне за это заплатишь. Сесилия смотрит на Жанну. Ее дочь смотрит на Поля, потом на Жанну, потом на Поля. Тот следует за Премини, идет с трудом, ноги дрожат, некоторым приговоренным бывает плохо, и приходится их нести.
Премини подводит его к тенору, который тут же протягивает ему руку. Поль пожимает ее, чувствуя в ней свою, взмокшую от пота. Значит, вы играете на теноре? спрашивает у него тенор. Играл, отвечает Поль. Давно? спрашивает тенор, который с первого взгляд успел оценить внушительный возраст Поля. Больше двадцати лет назад, отвечает Поль. В каком стиле? спрашивает тенор, наверняка ожидая, что Поль дрожащим голосом будет воскрешать воспоминания о Коулмене Хокинсе или Бене Уэбстере. В колтрейновском, отвечает Поль. Тенор смотрит на него, как бы говоря: Ну да, конечно.
Он идет за своим саксофоном, возвращается с ним. Поль глядит на приближающийся саксофон. Тенор подает ему ремешок. Поль надевает его. Он забыл, что это так тяжело, а может, это у него уже нет сил. Его влажные ладони чуть не выронили инструмент. Он цепляет его на ремешок, вешает себе на шею. Ремешок врезается в шею. Он выпускает его поверх воротника рубашки. Сегодня он в рубашке, белой с длинными рукавами, и синих брюках. Он сменил одежду. Как будто для него стало возможно сменить себя. Как будто по случаю вся благоразумность наконец проступила пятнами на слишком долго носимом костюме.
Он регулирует длину ремешка, вешает сакс достаточно низко — вот так — под взглядом Премини. Что с тростью? спрашивает у тенора. Жесткая, отвечает тенор. Я как раз такие люблю, говорит Поль, но что я хочу сказать. Я не заразный, говорит тенор. Я тоже, говорит Поль, но. Поехали? спрашивает Премини. Подождите, просит Поль, дайте мне все-таки немного времени.
Он берет в рот мундштук, трость влажная. Он дует, звука нет, через двадцать лет звук просто так не найдешь. Он ищет, его пальцы начинают бегать по клавишам. Сначала слышен лишь стук клапанов, перекрывающих воздух, затем извлекаются ноты, все более чистые, затем обрывки фраз, короткие штрихи, арпеджиато, хроматизмы спускающиеся, упирающиеся в предел низких нот, затем восходящие, торопливые, бросающиеся на штурм сверхвысоких, звук с легким присвистом, но, в общем, пойдет, ну, будем надеяться. Ну, поехали? спрашивает Премини.
Он подает знак Жоржу: поехали; Жорж подает знак остальным: начинаем, Патрик и Нассуа возвращаются, Клод касается тарелок, усаживаясь позади малого барабана, бьет в большой барабан, Нассуа поднимает контрабас, Патрик над клавишами разминает пальцы, а Поль? Поль, дрожа, проклиная Жанну, следует за Премини.
Голоса смолкают. О, ужас. Головы поворачиваются, замечают, что тенор уже не тот; некоторые головы говорят себе: Хм, тенор уже не тот, и спрашивают: А это кто такой? Жанна в глубине зала переживает. Она горда тем, что вновь видит Поля с «Сельмером» на животе. Она вся красная. Вид раскрасневшейся Жанны вызывает у Сесилии улыбку. Жанна не решается полностью развернуться к сцене, она тянет шею, чтобы увидеть своего Поля. Но в итоге, повернувшись спиной к Сесилии, разворачивается. Теперь уже ждут все, спрашивая себя: Кто этот новый тенор?
Это бывший саксофонист, которому за пятьдесят и который боится. Что играем? спрашивает у него Премини. Не знаю, отвечает Поль, что-нибудь простое, блюз. Какой блюз? спрашивает Премини. Простой, отвечает Поль. «Now’s the time»? предлагает Премини. Прекрасно, соглашается Поль. Жорж слышит, передает дальше, возвращается, встает рядом с Полем и Премини. Поль боится смотреть вперед, он чувствует на себе взгляд всех этих голов, здесь, прямо перед собой. Премини делает шаг вперед. Он улыбается.
Объявление вызывает радостные крики. «Now’s the time» — это тема, которая вызывает радость. И действительно, после затравки Патрика едва вступают саксофоны и труба, все собравшиеся взрываются от радости, крик, свист, одни вскакивают, подпрыгивают, вновь садятся, раскачиваются на сиденьях, хлопают в ладоши, в особенном ритме два-один-два-один, девушки щелкают пальцами, пальцами обычно очень тонкими, закусывая губу и т. д., это радость, а что, ведь как радостно это слышать, парни играют просто, хорошо, и таких парней хоть отбавляй, да и Поль был когда-то таким.
Это возвращается, медленно, постепенно, он обретает это, страх отступает, стирается, рассеивается; то, что он потерял, думал, что потерял, был убежден, что потерял, вновь обретается, ему предлагают солировать первым, он соглашается, давай, поехали, он начинает, сначала немного вязнет, но очень скоро справляется, играет все лучше и лучше, хорошо, даже совсем неплохо, это удивляет Премини, тот оборачивается, смотрит на остальных, как бы говоря им: А старик-то играет неплохо, даже хорошо, и как хорошо он играет, слишком по-колтрейновски, ну и ладно, и хорошо, и классно, действительно словно Колтрейн, та же фразировка, спасибо, Поль, спасибо за Джона (Колтрейна), здорово вновь это услышать, то самое звучание, жесткое, яростное, порывистое, отчаянное и все же сдержанное, тело едва шевелится, заметна лишь легкая дрожь, саксофон по оси тела, на лице застыла гримаса, нет, не от страдания, хотя да, от страдания, это радость страдания, дикая радость, это так просто, чем дальше, тем больше кажется, мы слышим Колтрейна, Премини не может прийти в себя, может, мне надо было играть на теноре, говорит он себе, а тем временем дочь Сесилии.
Бля, хочу танцевать, кричит дочь Сесилии. При слове «бля» Жанна чуть отстраняется. Мама, идешь? кричит дочь. Ни за что, кричит ей Сесилия. Ну и ладно. В этом драйвном гомоне пигалица вскакивает, пританцовывая, уже танцуя, склоняется к Жанне, кричит ей: Вы умеете танцевать би-боп? Умела, кричит ей Жанна. Пошли, кричит ей пигалица. Хватает ее за руку, заставляет встать, тянет за собой, Жанна дает себя увлечь, та увлекает ее туда, где, может быть, получится потанцевать, да, здесь получится, люди расступаются, освобождая пространство, она берет Жанну за талию и, посеменив на месте, чтобы поймать ритм, резко раскручивает ее, удерживая рукой.