Теперь я раскрою производственный секрет самых смешных карикатур в мире. Боб Манкофф определил пять правил: 1. ничего страшного, если это уже было сделано (пусть успокоятся жертвы канала CopyComic: для юмора важно не то, имитируете вы что-то или нет, а то, способны ли вы подарить миру новую вариацию той или иной вечной ситуации); 2. делайте то, что срабатывает (например, парень, который застает свою жену в постели с другим, всегда смешон); 3. если придумаете нечто новое, тоже хорошо; 4. стремитесь к контрасту с контекстом (Жан-Жак Семпе фантастически иллюстрировал этот принцип в течение шестидесяти лет); 5. пятое правило я забыл.
Во время моей встречи во внушительном актовом зале The New Yorker (с огромными панорамными окнами, выходящими на Нью-Йоркскую фондовую биржу, словно все эти люди были трейдерами, страдающими манией величия, в то время как их навязчивая идея состоит в том, чтобы наилучшим способом изобразить разговор двух выброшенных на берег китов), мне удалось задать вопросы Дэвиду Ремнику, главному редактору, и Эмме Аллен, новой покровительнице карикатуристов (заменившей на посту Боба Манкоффа). Каждый из них рассказал мне о своем методе.
В журнале работает около сорока художников-карикатуристов. Каждый из них предлагает по двадцать рисунков в неделю, но принимается только один. А значит, для каждого выпуска The New Yorker Эмма Аллен выбирает один рисунок из восьмисот! Таким образом, секрет состоит в… труде, напряжении сил, терпении и уединении. Я этого ожидал (мы ведь в Америке), но действительно ли это хорошая новость? Юмор The New Yorker основан на бесстыдной эксплуатации тревожных и несчастных бумагомарателей, которые, кроме того, получают вознаграждение только в том случае, когда их рисунок публикуется. Самая ультралиберальная капиталистическая система порождает самый безумный юмор: возможно, этим и объясняется, почему в газете «Правда» карикатуристы были менее клевыми.
Попутно беру на заметку тему для рисунка: на столе представителей светской тусовки, мнящих себя защитниками окружающей среды, стояло множество пластиковых бутылок с минеральной водой. Следовало бы изучить подобный парадокс. Представляете себе ползущего по пустыне человека, который отказывается выпить бутылку Volvic из страха перед эндокринными нарушениями? Чувствую, что я на неправильном пути. Чтобы быть комичной, карикатура не должна преподавать уроки нравственности. В этом большая разница между юмором The New Yorker и France Inter.
«С самого начала в ДНК The New Yorker закладывалась идея не напускать на себя важный вид: наш журнал является анти-The New York Times», – говорит Дэвид Ремник.
Я: Признайтесь, что интеллектуальный журнал со сверхсерьезными текстами, куда вкрапляются дурацкие рисунки – это очень странный принцип.
Дэвид Ремник: Карикатуры в основном служат для того, чтобы заставить принять расследования по войне в Сирии. Мы всегда следим за тем, чтобы рисунки не имели ничего общего с текстами. Иногда они проникают друг в друга, но это никогда не делается сознательно…
Эмма Аллен: Если бы там были только рисунки, люди читали бы быстрее.
Дэвид Ремник: Я подумаю, это упростило бы мне жизнь.
Я спрашиваю ее, изменился ли юмор про семейные пары после движения #MeToo. Она отвечает с самым серьезным лицом:
«Мы привлекли много женщин. Платят им так же, но в женских долларах».
(Что, по моему скромному мнению, является шуткой года.) Затем Эмма продолжает: «Мы уделяем особое внимание социальным сетям. Многие из наших карикатур очень хорошо идут в Instagram. Мы получаем пассивно-агрессивные комментарии, я отвечаю в такой же форме, и часто последнее слово остается за мной. В социальных сетях мы выигрываем, когда человек перестает отвечать».
Эмма Аллен фигурировала в списке самых влиятельных женщин Америки, однако она гораздо более самоиронична, чем Марлен Скьяппа.
«Моя работа состоит в том, чтобы отказываться брать рисунки у кучки невротиков, в то же время вызывая у них желание продолжать их предлагать. Это требует много любви и садизма».
Мучительной стороной журналистики является то, что вы встречаетесь с интересными людьми, но в какой-то момент вынуждены покинуть их и вернуться в свою страну. «Жизнь устроена неправильно», – подумал я, когда самолет взлетел, но именно поэтому и существуют карикатуры The New Yorker.
Номер 17. «Одна минута сорок девять секунд» Рисса
(2019)
На семнадцатом месте стоит замечательное повествование Рисса, который был ранен в плечо 7 января 2015 года в 11:33 на улице Николя Аппер в редакции Charlie Hebdo. Когда я открыл его книгу, первое, о чем я подумал, наверняка какая-то мерзопакость: «Как у него получится не повторять все то, что уже написал Филипп Лансон?» Тем не менее, кроме тщательного, сдержанного и нестерпимого описания массового убийства, «Одна минута сорок девять секунд» не имеет ничего общего с книгой «Лоскут» (специальный приз «Ренодо» 2018 года и 16-е место в нашем рейтинге). Как он пишет на странице 124, «существует столько дней 7 января, сколько было жертв». Многие испытывали потребность поговорить об этом, осознать, что с ними произошло, ясно и неопровержимо описать подобное безумие. Их книги о выживании среди мертвых, похоже, написаны потому, что Кабу, Эльза Каят, Шарб, Оноре, Бернар Марис, Тигно или Волински больше не смогут ничего сказать. С 1992 года Лоран Суриссо, известный как Рисс, был художником-карикатуристом, отличавшимся исключительно черным юмором, наверное, самым «хардкорным» из всех. Он продолжает писать редакционные статьи и каждую неделю рисует для Charlie Hebdo, которым он руководит после кровавой бойни. Однако его литературный стиль диаметрально отличается от его графического стиля.
Когда Рисс рисует, он является учеником Райзера: он становится жестоким, грязным, неудобным, чрезмерным, насколько это возможно. Когда он пишет, он делается чувствительным, человечным, негодующим и меланхоличным. Такая шизофрения восхищает меня, поскольку литература дала ему возможность совершить чудо: раскрыть все, что творится в голове карикатуриста, которому никогда не доводилось так сильно страдать из-за своего искусства, и который уж точно не представлял себе, что окажется в эпицентре подобной бойни, и не осознавал, что отныне его миссией станет отстаивание свободы слова во Франции начала XXI века. Рисс выступает в роли травмированного весельчака, насмешника, отказывающегося от статуса жертвы, выздоравливающего школьника, безгрешного и сердитого. У него немало страниц о том, о чем Лансон отказался писать из-за дендизма (а также потому, что он не является главой издания): об одиночестве в борьбе с религиозным фундаментализмом, о непристойной полемике по поводу денег Charlie, о «бульканье в соцсетях», а также о других раненых, погибших, и обо всех трусливых пособниках террористов в 2006 году, во времена скандала с карикатурами на пророка Мухаммеда. Лансон живет с миром в душе, а Рисс находится в состоянии войны.
В прошлом году я написал роман, выступающий против опасностей смеха, и мне казалось необходимым склонить голову перед самым смелым и израненным юмористом моей страны.
Номер 16. «Лоскут» Филиппа Лансона
(2018)
Когда на следующий день после кровавой расправы я узнал, что Филипп Лансон 7 января 2015 года присутствовал на редакционной конференции Charlie Hebdo, что он был тяжело ранен, но выжил, я сразу же подумал, что однажды он напишет книгу об этом событии. Начал он с рассказа о периоде своего выздоровления после Charlie, и его летопись отличается беспредельным изяществом. Однако «Лоскут» – не компиляция его статей. Это неоспоримый, абсолютный шедевр, памятник травмированной искренности и кровоточащего ума, который разрывает нас на части. Хотя по-человечески невозможно сбавить тон, говоря о мученике свободы слова, давайте не будем забывать, что существовало немало способов потерпеть неудачу с такой книгой. Излишний лиризм мог стать тошнотворным, излишний гнев мог убить эмоции, излишняя жалость могла все испортить. На каждой странице, которую Филипп Лансон буквально вырывает из своей живой плоти, ему удается найти идеальную дозировку между фактической точностью и стилистической простотой: литература питается болью, но одной боли недостаточно. Нам известна только одна похожая попытка – книга Цруи Шалев, удачно названная «Боль»: любовный роман, опубликованный израильской писательницей, серьезно пострадавшей в результате взрыва автобуса в Иерусалиме в 2004 году.
«Лоскут» черпает свою силу в том, что ничего не облекает в форму романа. Его жесткая композиция включает вечер, предшествующий нападению, далее следует посекундная реконструкция события в замедленном режиме: разговор об Уэльбеке, прерванный автоматами Калашникова, жизнь, спасенная благодаря книге о джазе, затем эвакуация, больница, бесконечные, бессмысленные, повторяющиеся страдания – все это вызывает у читателя безоговорочное сопереживание. Он проходит через те же чувства, что и автор: резкий упадок сил, мятеж, непонимание, разочарование, надежда, стыдливость, возрождение и любовь. Книга подобна поезду-призраку, из которого мы выползаем на коленях, в слезах, но, как ни странно, восстановленными. Чудовищный парадокс состоит в том, что пережитая жестокость предоставила Филиппу Лансону возможность стать большим писателем, чего ему не удалось достичь в своих двух предыдущих романах, причем именно благодаря дендизму, который ранее он сам себе запрещал. Его поддерживало на плаву то, что он называет своей «железной легкостью» – вместе с музыкой Баха. В качестве провокации можно было бы сказать, что «Лоскут» – единственное позитивное последствие теракта 7 января 2015 года. Это прежде всего блестящая победа искусства над дебилизмом.
Номер 15. «Шарлатан» Исаака Башевиса Зингера
(1967)
Мертвые публикуют слишком много шедевров. Они составляют нечестную конкуренцию с живыми. Раз выходит неизданный роман Исаака Башевиса Зингера, значит, все остальные книги в магазине гроша ломаного не стоят. Извещаю вас о том, как тяжело мне черным по белому признавать сию печальную реальность. Его французский издатель уточняет, что в период с декабря 1967 года по май 1968 года «Шарл