атан» вышел в свет как роман, печатающийся в нью-йоркской ежедневной газете на идише Forverts («Вперед»). Как ни парадоксально, этот легкий, глубокий и забавный роман никогда не переводился во Франции (только в Италии). В нем Исаак Башевис Зингер рассказывает, как евреи, которых не истребили в Европе, научились выживать в Соединенных Штатах.
Как они переезжали на другую квартиру, пытались забыть прошлое, как эти попытки оказались безрезультатными, как они выучили английский, преуспели в сфере недвижимости и изменяли своей жене с женой своего лучшего друга. Порой мы путаем Зингера с Солом Беллоу, но так происходит потому, что они все время делают одно и то же. (Единственная разница между Беллоу и Зингером состоит в том, что первый получил Нобелевскую премию по литературе в 1976 году, а другой – двумя годами позже.)
Давшего название роману шарлатана зовут Герц Минскер, но он мог бы носить имя Мозес Герцог (герой романа «Герцог» Беллоу, написанного в 1964 году). Он неловкий интеллектуал, писатель без произведений, знаток талмудической культуры и сексуально озабоченный человек, попадающий в неприятности, едва он перестает погружаться в чтение Зигмунда Фрейда. Его друг Моррис Калишер разбогател, бросив жену Минну. «Шарлатан» – это «Цикада и муравей» из басни Лафонтена, если вообразить, что цикада и муравей спят с одной и той же осой. Эти персонажи напомнили мне аргентинского деда писателя Сантьяго Амигорена, эмигрировавшего в Буэнос-Айрес из Польши, но так и не сумевшего забыть свою мать, которую ему не удалось спасти от холокоста. Действие водевиля Зингера происходит на Манхэттене в 1940 году: бойня уже началась. У жены Герца двое детей, застрявших в варшавском гетто. Счастье невозможно, несмотря на то что в Америке всегда нужно делать вид, что у тебя все хорошо. Чем хуже идут дела, тем больше приходится улыбаться. «От решеток метро поднимался горячий смрад, как из подземного крематория». Зингер пишет свой роман с невероятной непринужденностью, все идеально сочетается между собой, тоска и радость, комические диалоги и панический страх. То, что Амигорена называет «внутренним гетто», способно испоганить каждую минуту вашей жизни. Однако подобная напряженность страдания создает неповторимый стиль, а своеобразное «давление» трагедии на плечи шарлатана придает веселому и вычурному слогу глубину величайших шедевров Достоевского.
Номер 14. «Красота не сонная» Эрика Ольдера
(2018)
Ни для кого не секрет: мне не понравилась работа издателя. Я думал, надо будет читать рукописи, а потом идти обедать с критиком Анжело Ринальди с отчетом о представительских расходах. В реальности же оказалось, что надо проводить много времени на маркетинговых совещаниях, а в остальное время ругаться с неудовлетворенными авторами, либо из-за того, что мы отказались их публиковать, либо из-за того, что согласились, но они не отыскали свою книгу в магазине Relay на вокзале в Перпиньяне. Несмотря на мое экзистенциальное разочарование, мой краткий опыт в издательском деле принес мне некоторые радости: открытие одних писателей (Лола Лафон, Симон Либерати, Бенедикт Мартен, Пьер Меро), импортирование других (Гийом Дюстан, Катрин Милле, Фернандо Аррабаль, Петр Краль), организация нескольких вечеринок, спасение одного журнала (L’Atelier du Roman), создание другого (Bordel) и… разгуливание по Люксембургскому саду с Эриком Ольдером. Я не помню все детали наших разговоров, но помню понимающие улыбки под сенью деревьев, молчаливые паузы среди статуй, между фонтанами, под крики детей, восхищенные возгласы английских студенток, сидящих на зеленых стульях. Эрик Ольдер умер в 2019 году. Мне повезло встретиться с ним, это помогло мне понять, почему некоторые люди пожертвовали своей жизнью ради того, чтобы издавать других. Тут не обошлось без прихода ангела, который бросил несколько перьев на таких издателей, как Поль Отчаковски-Лоренс и Бернар де Фаллуа.
Последний прижизненный роман Эрика Ольдера – дань уважения скромным библиофилам, отшельникам, всецело погруженным в литературу, которые прячутся в лесной глуши. Его герой Антуан владеет магазином подержанных книг в Медоке, куда никто никогда не заходит… кроме одной клиентки Лоррен, страдающей бессонницей. Еще одна невероятная встреча. Во всех книгах Ольдера обрисовываются силуэты потрясающих девушек: «Видно было, как ее кровь циркулирует под кожей, когда какому-то идиоту удавалось ее взволновать» (стр. 17). Он, несомненно, наш лучший акварелист женских персонажей, начиная от «Прекрасной садовницы» (премия «Ноябрь» 1994 года) до «Мадемуазель Шамбон (1996 год) и «Корреспондентки» (2000 год). Его воображение населено дивно загадочными женщинами, которые встряхивают жизнь хрупких рассказчиков: Эрик Ольдер – это анти-Вайнштейн. Всегда находится некая странная дама, способная нарушить его одиночество и помешать ему спать. Его полуостров напоминает округ Йокнапатофа (родной сердцу Фолкнера): между морем и рекой мы позволяем себе плыть на виноградной лозе, как в старых романах, наполненных ароматом столиков для гриля из акации. У Антуана крадут книгу «Даймлер уходит» Фредерика Берте, потому что у некоторых клептоманов несомненно хороший вкус. Книготорговец-отшельник, заворачивающий свои книги в кальку, и есть сам Ольдер, умеющий наводить на слова такой блеск, словно каждая его страница была рождественским подарком.
Номер 13. «Автоморибундия» Рамона Гомеса де ла Серна
(1948)
Редко случается, чтобы я так страстно влюблялся в книгу. И чтобы любовь оказалась настолько глубока, что я уже понимаю, что стану перечитывать «Автоморибундию» не только через пять, десять и пятнадцать лет, но и через пять, десять и пятнадцать минут, и не перестану просматривать ее до самой своей смерти. «Автоумирающим» является не только Рамон Гомес де ла Серна, но также вы и я, таково человеческое предназначение: мы ходячие умирающие, и лучше признать это с радостью, чем гнить всю жизнь, стремясь избежать нашей смертности. Я настолько люблю этого человека, что он вызвал у меня желание выучить испанский, чтобы читать его на языке оригинала.
Рамон – Сервантес XX века, а его «Автоморибундия» – гениальное нагромождение, распространитель мастерства, книга-монстр, подобная «Опытам» Монтеня: тысяча страниц жизнеописаний, воспоминаний, протеста, поэзии, нищеты и гордыни. Трудно поверить, что пришлось ждать семьдесят два года, чтобы перевести во Франции столь же важное произведение, как «Книга непокоя» Фернандо Пессоа. И что оно до сих пор не переведено ни в Германии, ни в Англии, ни в Италии! Позор! В тот миг, когда вы откроете этот шедевр, ваша жизнь изменится. Заверяю вас, что я не набиваю ему цену. Из огромной автобиографической книги можно почерпнуть все что угодно.
Рамон Гомес де ла Серна (1888–1963) – необыкновенно одаренный сумасброд, испанский распутник, прославившийся сто лет назад изобретением грегерий, своего рода метафорических афоризмов, которые Валери Ларбо переводил как «выкрики». (Пример: «Боль в шее повешенного неизлечима». Или «Континенты – это каменные облака». Или «Можно сказать, что L пинает ногой букву, которая следует за ней».) Свою первую книгу он опубликовал в шестнадцать лет, читал лекции, сидя на цирковой трапеции или забравшись на слона, писал только красными чернилами. Однажды вечером он украл газовый фонарь и принес его домой, чтобы испытать ощущение, будто он всегда находится на улице. В 1910-х и 1920-х годах он каждую субботу с десяти вечера до пяти утра царил в мадридском авангардном кафе Pombo. Оказавшись в изгнании в Буэнос-Айресе с 1936 года до самой смерти, он превратился в автора, который вернулся к своим выдумкам. Он понимает, что его «мемуары умирающего» – книга последнего шанса. Он написал ее в 1948 году, в возрасте шестидесяти лет, когда ему уже было нечего терять, кроме всего. Ни на одной странице книги нет ни единой банальности. Публикация такого «кирпича» в октябре 2020 года превратилась в унижение для всех французских писателей, уже сломленных закрытием баров. Это целый поток разума, печали, ясности и вдохновения. Когда человек открывает свою душу, он сам становится книгой.
Пока я с жадностью перелистывал страницы его невероятной жизни, я по почте получил новую книгу Мануэля Виласа «Алегрия». И принялся бегло просматривать их поочередно: немного Рамона на завтрак, немного Мануэля на полдник, и вскоре оба испанца меня околдовали. Я был им бесконечно признателен за их свободу. Не хотелось бы делать поспешных обобщений… но все же мне кажется, что испанские писатели в большей мере обладают свободой и способностью выдергивать себя из классической повествовательной структуры, чем мы, французские писатели. Они ведут свое происхождение от Сервантеса, безалаберного изобретателя современного романа: нарушение порядка их совершенно не напрягает, скорее наоборот. У Гомеса де ла Серна и Виласа есть нечто общее: они ничего не придумывают, но, рассказывая о своей жизни через отступления, окольные пути, искренние заблуждения и мифоманские воспоминания, они воссоздают жизнь во всем ее богатстве. Необъятный, удивительный, злосчастный путь, усеянный кознями, непониманием, одиночеством и тщеславием. Бурный поток переживаний. Я им завидую, поскольку упорствую в кропотливом выстраивании планов, в том числе и для данного рейтинга.
Номер 12. «Путешествие вокруг моей комнаты» Ксавье де Местра
(1795)
Это шедевр самоизоляции, жемчужина стиля, удивительная похвала затворничеству. «Путешествие вокруг моей комнаты» Ксавье де Местр написал в возрасте двадцати семи лет. Он тогда находился под арестом в крепости Турина из-за участия в дуэли с пьемонтским офицером по имени Патоно де Мейран и решил изучить каждый закоулок своей золотой тюрьмы. Этот текст опубликовал в 1795 году его гораздо менее фривольный старший брат философ Жозеф де Местр. В течение сорока двух дней, породивших сорок две главы, Ксавье де Местр стремился наглядно объяснить нам то, что знают все монахи трапписты: вынужденная неподвижность освобождает душу. Следует отметить, что его комната оказывается куда роскошнее одиночной камеры в тюрьме Санте. Он вглядывается в каждую деталь портрета мадам де Хоткастль на стене, наслаждается комфортом своей мягкой постели, разваливается в кресле, поддерживает огонь в камине, ведет диалог со своим лакеем Джоаннетти и гладит свою собаку Розину.