дный отдых представляется идеальным компромиссом для спасения души в XXI веке, при условии, что там всегда можно почитать Бодлера, Верлена и «Саламбо» Флобера, в шелковом халате, с бокалом приворотного зелья в руке. Таким образом, денди будущего – это гибрид хипстера, разводящего овец в Ларзаке, и Большого Лебовски, предающегося лени в калифорнийских серферских шлепанцах. Давайте совмещать пороки: нам не нужно выбирать между сюрвивалистским подпольем Дж. Д. Сэлинджера и самодостаточным представителем светской тусовки, заделавшимся «неосельским» жителем, который выращивает свою клубнику. Конечно, тут мы весьма далеки от скандального позерства замечательного декадентского затворника 1884 года. Но времена изменились, апокалипсис тоже.
Номер 5. «Ночь нежна» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда
(1934)
Меланхолический шедевр про историю пары, разрушенной алкоголем и депрессией, вполне логично потерпел коммерческий провал при своей публикации в 1934 году. Автор, тридцативосьмилетний нью-йоркский прожигатель жизни, который провел 1920-е годы, напиваясь вместе с женой в Париже и в отеле Belles Rives в Жуан-ле-Пене, пытается преобразовать свою жизнь в художественную литературу. Но за это время кризис 1929 года вывел из моды гуляк. В 1930-е годы тоже проводилось четкое различие между миром до и миром после. Американский психиатр Дик Дайвер женат на своей бывшей пациентке по имени Николь. На Лазурном берегу в него влюбляется восемнадцатилетняя актриса Розмари Хойт. Николь, со своей стороны, спит с военным Томом Барбаном. В конце концов всем это надоедает. Изображение тонких любовных перипетий роскошно и зловеще; в подобном ремейке «Госпожи Бовари» или «Анны Карениной» персонажи страдают в легких платьях, на фоне сиреневых закатов, на берегу Средиземного моря. «Ночь нежна» искусно выстроена вокруг возвращения к прошлому, что придает иронию названию, вдохновленному Джоном Китсом. В этой трагедии нет ничего нежного: распад брака представляется непоправимым, как проклятие. Психиатру никогда не удастся вылечить свою жену от шизофрении – Фицджеральду тоже.
Немного чокнутый автор является своего рода американским Дриё ля Рошелем, им обоим свойственно непреодолимое влечение к богатым женщинам. Только лимузины не приносят счастья, а выход из отчаяния состоит не в том, чтобы просто пить джин в роскошных отелях. Есть два типа фанатиков Фицджеральда: гэтсбисты и дайверисты.
Те, кто предпочитает Гэтсби, отдают приоритет гламуру, утонченной печали и американскому восточному побережью. Те, кто выбирает супругов Дайвер, предпочитают Ривьеру и понимают, что любви в настоящем не бывает: есть только желание (будущая любовь) и ностальгия (прошлая любовь). В черной сказке для грустных детей, предположительно вдохновленной жизнью Джеральда и Сары Мерфи (которым посвящен роман), на самом деле закрепилась трагическая судьба Фицджеральда, умершего в сорок четыре года, и его жены Зельды, умершей в сорок восемь, а значит, книга в полной мере автобиографична. Фицджеральд здесь излил самую прекрасную музыку в мире: пессимизм легкомыслия. Такая падшая благодать делает «Ночь нежна» последним всецело романтическим романом XX века.
Номер 4. «Волшебная гора» Томаса Манна
(1924)
Когда мы перечитываем «Волшебную гору» в 2021 году, самую большую озабоченность вызывает то, что заточение Ганса Касторпа в санатории Бергхоф в Давосе предшествовало Первой мировой войне. Следует ли нам из этого сделать вывод, что после вакцинации против Covid-19 нас ожидает еще более трагический катаклизм? Молодой герой Томаса Манна приезжает навестить своего двоюродного брата Иоахима «на высоте тысяча шестьсот метров над уровнем моря»: он должен был пробыть там три недели, но останется на семь лет, до войны 1914 года. В романе, опубликованном в 1924 году, используется очень эффективный прием: описывается прошедшее действие вместе со всем, что писатель знает о будущем. Следовательно, писатель наслаждается странной формой преимущества перед своими персонажами, потому что он знает то, о чем они не догадываются: о подстерегающем их несчастье.
Манн подчеркивает это во вступлении: данная история «намного старше его по возрасту». Сегодняшний читатель, столетие спустя после публикации книги, всеведущ вдвойне: ему больше, чем писателю, известно о том, что произойдет дальше. Мы читаем «Волшебную гору» так, словно рассматриваем пожелтевшие фотографии будущих трупов в смокингах. Жители санатория спасаются от пневмонии, ведя светские, политические или интеллектуальные разговоры. Там холодно; они много кашляют и часто умирают. Что не мешает Гансу влюбиться в красивую русскую женщину Клавдию. Внешний мир продолжает вращаться, но его вибрации кажутся смягченными. Разумеется, роскошь швейцарского лечебного учреждения (там пьют вино Gruaud Larose) не имеет ничего общего с технологической нагрузкой на современные реанимационные службы. Однако его приглушенная атмосфера внушает странное чувство, которое нам хорошо знакомо с марта 2020 года: самоизоляция порождает отчаяние, неизвестность, глубину, истину. В навязанном уединении каждый сталкивается с самим собой. Кто я, черт возьми, перед лицом небытия? Каково мое будущее в эту непостижимую эпоху? Что делать, если даже моя булочница носит маску? Что станет с Европой, если все дискоклубы Ибицы останутся закрытыми? Молодой человек из Давоса быстро постареет и в конце концов выйдет из своего затворничества на чистый воздух. Каждый из нас – Ганс Касторп, находящийся в стороне от зараженного мира, неспособный остановить разыгрывающиеся там катастрофы, временно защищенный от неминуемой смерти.
Кто мы, трусы, укрывшиеся в горах, или обреченные, сами того не ведая? Как говорит Иоахим: «Время тут и летит, и тянется, как посмотреть […]. В сущности, оно стоит на месте, это же не время и это не жизнь. […] Я тут должен протухать, как застоявшаяся вода в яме». Отличное резюме 2020 года.
Номер 3. «Мнимый больной» Мольера
(1673)
Мольер бы сильно расхохотался при виде того, что врачи 2020 года захватили власть во Франции, как при Людовике XIV. «Мнимый больной» – последняя пьеса Мольера. Он умер, исполняя роль Аргана, человека, которому нравится, чтобы его лечили весь день напролет. Мольер так хорошо сыграл ипохондрика, что заболел по-настоящему. Скончался он не от коронавируса, но от чего-то подобного: в то время говорили «воспаление груди». В одной из смешных сценок пьесы Туанетта приписывает все болезни Аргана легким, что превращает «Мнимого больного» в реалистичный репортаж, а саму комедию – в автобиографию. Сегодня Мольер, несомненно, помер бы со смеху, просматривая новостные каналы в непрерывном режиме. На протяжении всей карьеры его любимым занятием было издеваться над докторами. Он посвятил им пять пьес: «Летающий доктор», «Любовь-целительница», «Лекарь поневоле», «Господин де Пурсоньяк» и «Мнимый больной». Мольер считал врачей лгунами, жуликами, фантазерами, говорящими на непонятном языке, которые наживаются благодаря страху смерти.
К счастью, многое изменилось. В этой благородной профессии больше нет некомпетентных и претенциозных людей. Совершенно очевидно, что доктор Нок из пьесы Жюля Ромена сегодня не появился бы на телевидении: у нас уже нет слепого доверия к шарлатанам. На смену клизмам пришли интубации: неоспоримый прогресс. Через триста пятьдесят лет после своего создания «Мнимый больной» не имеет ничего общего с пятью миллиардами жителей земли, сидящих на карантине из страха перед китайским вирусом. Тем более нет никакого сходства ни с трепетным повиновением всех политиков мира тирании Диафуарисов из разных университетов, ни, конечно, с глобальным психозом людей, столкнувшихся с неприемлемой для них мыслью о своей конечности.
К счастью, такие фразы, как: «Я предпочел бы умереть от его лекарств, чем выздороветь от лекарств другого врача» (в пьесе «Господин де Пурсоньяк»), теперь устарели. Никогда крупный деятель национального комитета медицины не произнес бы такие глупости, как Сганарель в пьесе «Лекарь поневоле»: «Так вот, эти газы, о которых я говорил, переходят из левого бока, где помещается печень, в правый, где находится сердце, и бывают случаи, что легкое, armyan по-латыни, сообщающееся с мозгом, который по-гречески зовется nasmus, посредством полой жилы, по-древнееврейски cubile, встречает на своем пути вышеупомянутые газы, скопляющиеся в брюшной полости предплечья…», и не будет колебаться, как Диафуарис в «Мнимом больном».
Мир продвигается вперед, генетика обнадеживает, биохимия продолжает развиваться, и любая критика науки является позорной, мы осуждаем ее в данном литературном эссе, которое будет детальнейшим образом просмотрено, по крайней мере мы на это надеемся, в приемных серьезных профессионалов.
Номер 2. «Неспешность» Милана Кундеры
(1995)
Я решил здесь остановиться на «Неспешности» (1995) по двум причинам: во-первых, потому что это первый роман Кундеры, написанный непосредственно на французском языке, а во-вторых, потому что он один из самых коротких. Ведь я француз и лентяй. Все мои любимые романы короткие: «Великий Гэтсби», «Здравствуй, грусть», «Адольф», «Над пропастью во ржи»… максимум сто пятьдесят страниц. «Неспешность» составляет сто шестьдесят страниц с большим количеством пробелов. Сам автор утверждает, что это его самый легкий роман: одного этого достаточно, чтобы сгорать от желания и нетерпения его прочесть. Держу пари, что Кундера не назвал его «Легкость» только потому, что он уже использовал такое слово в названии своего самого известного романа. Должен признаться в своем отвращении к тяжелым романам, как в прямом смысле этого слова (на мой взгляд, вес книги никогда не должен превышать ста граммов, и я очень горжусь тем, что данный текст насчитывает всего 199 страниц), так и в переносном смысле (я остерегаюсь как чумы романов, о которых люди говорят, нахмурив брови).
«Неспешность» начинается с замечания об опасной скорости водителей автомобилей на дорогах, затем цитируется новелла «Никакого завтра» Вивана Денона со знаменитой сценой в карете, где сладострастие между мужчиной и женщиной десятикратно усиливается из-за неспешности езды: «Покачиваясь в такт движению кареты, их тела стали соприкасаться, сперва безотчетно, потом намеренно, а там начала завязываться их история». Чувствуется, что эту фразу написал не француз. Ни один современный французский писатель не написал бы «намеренно»! Тем не менее, все грамматически безупречно и блестяще придумано: «сперва безотчетно, потом намеренно», в такой фразе почти физически ощущается тряска конной повозки на дороге, ведущей из Парижа к замку госпожи де Т., слышится, как лошади едут рысью, ощущается пот желания, выделяемый в сексуальной игре между безотчетным и намеренным! Я увлекся своими свистящими аллитерациями, заимствованными у Расина, но подобная семантическая странность нередко встречается в стиле лучшего франко-чешского писателя.