сторону. Она сама, как истая цыганка, была брюнетка с золотистым оттенком кожи на лице. Когда она хоть немного опускала ресницы, глаза ее казались черными, как уголь, когда же широко открывала их, то цвет их несколько походил на цветок льна, что бывает только у самых нежных блондинок. Эта странность придавала ей своеобразную красоту, и будь тут художник, любитель, мастер пластической и чувственной красоты, то он непременно бы залюбовался ею, как хорошей натурщицей для сладострастной вакханки.
Неудивительно после этого, что шедший откуда-то молоденький офицерик, в коротеньком светло-зеленом полукафтане, с загнутыми спереди и сзади фалдами, в ботфортах, в треуголке, остановился перед семьей цыган и с каким-то детским любопытством остановил свой взгляд на молоденькой цыганке.
Цыганка вздернула голову и сверкнула глазами.
– Подай, офицер, подай! – заговорила она нараспев, не спуская с него глаз.
Молодчик сразу сконфузился и торопливой рукой начал доставать деньги.
– Подай, подай! О, ты добрый офицер! – продолжала она. – А мы бедные… Венгрия… из пушты…
Старые цыгане молча кланялись, не вставая, однако ж. Мальчонка вторил сестре и твердил: «подай, подай!»
Молодчик вытащил серебряный рубль, держа его в руках: он не настолько богат, чтобы мог подавать такую милостыню, но других денег у него не было, а сдачу просить было совсем-таки неловко.
Завидев рубль, вся семья завопила благим матом, называя молодчика и графом, и князем, и ясновельможным. Молодая цыганка встала. Сконфуженный и почти растерявшийся офицерик сунул ей поскорее в руку рубль. Попрошайки, словно по команде, мгновенно притихли. Офицер хотел уйти.
– Постой ты! Постой! – остановила его за рукав цыганка. – Хороший офицер… добрый офицер… так не можно… Хочешь – песню спою… хочешь – погадаю… для доброго все можно…
Не успел еще молодой человек сказать что-нибудь в ответ на предложение цыганки, как она из-под тряпья, тут же валявшегося, быстро вытащила цимбалы. Она села на ступеньку, положив цимбалы на коленки. Старики отодвинулись, дав ей место.
Она тряхнула головой – и лицо ее вдруг стало особенно серьезным.
– Ну… слушай… ты… – произнесла она, глядя на цимбалы.
Молодой человек не трогался с места. В первый раз еще молодое сердце его трепетало каким-то новым чувством сладостного ожидания. Он только что был выпущен из шляхетно-артиллерийского корпуса, и жизнь с ее горем и сладостями была ему еще совсем неведома. Он глядел на жизнь еще с точки зрения школьника, для которого покуда все хорошо, заманчиво и полно чего-то чарующего. Молодой человек немало слышал, немало читал о цыганах, но в натуре ему пришлось увидать их только в первый раз. Он стоял и ждал.
Металлические ржавые струны цимбал дрогнули – по ним слегка пробежали искусные пальцы молодой виртуозки. Затем звякнул колоколец, задребезжали маленькие литавры и застонала какая-то грустная, протяжная мелодия.
Молодой человек слушал внимательно. Нервы его были напряжены: он весь превратился в слух. И неудивительно: слуха его еще никогда не касалась такая странная, тоскливая и вместе с тем жгучая мелодия. Звуки точно рисовали какую-то неведомую, однообразную даль, однообразное тихое завыванье ветра. Среди этих звуков уныния вдруг прорвался звук чего-то светлого, радостного – и пахнуло как бы внешним запахом цветков, березок и сочных трав. Светлый звук оборвался – и потянулась опять непрерывающаяся, тоскующая о чем-то и по ком-то нота: в ней слышалось и бесконечное горе бедняка, и тихий плач, и вопли разлуки.
На глазах молодого человека навертывались слезы. Под влиянием царившего в том веке Руссо молодой человек, как и множество других ему подобных не только молодых, но и старых людей, преисполнен был сентиментальности, которая и проявлялась в нем при всяком удобном случае.
Подошло еще три-четыре человека и стали слушать. Один из них, по-видимому мещанин, заметил, что не добро-де у Божьей часовенки играть бесовские песни, но подошедший вслед за ним к виртуозке юноша лет восемнадцати с типическим лицом грузина – очень умным, быстрыми глазами, носом с горбиною, с бровями дугою – посоветовал ему идти далее и не мешать. Мещанин покосился на юношу и торопливо пошел далее.
Цыганка продолжала играть, как бы не замечая собравшихся. Вдруг она оборвала звуки и подняла голову. Старые цыгане начали усиленно кланяться. Мальчонка молча протягивал руку. Несколько монет подаяния полетело к ногам красавицы. Мальчонка подбирал деньги. Но сама виртуозка снова уже пробегала пальчиками по струнам инструмента, собираясь играть.
– Э, да она превосходно играет! – заметил юноша-грузин. – Да и какая прехорошенькая!
Последнее замечание заставило офицера обернуться и встретиться лицом к лицу с юношей-грузином.
– Не так ли, государь мой? – спросил юноша-грузин, улыбаясь и слегка кланяясь, у обернувшегося к нему офицера.
– Да, вы правы… да… она замечательно хороша собой… цыганка эта… – тоже слегка кланяясь, отвечал молодой офицер, причем он несколько покраснел.
– Смею спросить: из шляхетно-артиллерийского корпуса изволите быть? – спросил опять грузин.
– Точно, только месяц как выпущен оттуда в чине подпоручика.
– Вижу, вижу, государь мой…
Брякнули цимбалы.
– А, да она не заставляет себя долго ждать, эта красоточка – снова заигрывает! – произнес грузин.
Цимбалы уже издавали тихие, меланхолические звуки. Затем виртуозка, как-то сразу, сильным гортанным голосом запела:
Тэ зэлэндуба, тэ зэлэгка,
Тэ зэлэнэнка, тэ дубровэнька!
Тэ я листья лья, тэ бумажиэнькэ,
Тэйо мурицы, тэйо мурэнгирэ!
Тай корипизо, тэй рукэвенько![35]
Никто, конечно, из слушающих не понял, что, собственно, воспевала цыганка, но зато всякому была понятна дикая, страст ная мелодия песни, и особенно поразил всех конец ее, когда песня, смолкая все тише и тише, вдруг словно улетела куда-то далеко и замерла в пространстве. Незнакомые слушатели даже переглянулись между собою.
– Удивительно! – воскликнул грузин. – Этакое милое творение – и просит подаяния! Вот бы увидал Орлов, наверное бы, приписал в свой московский табор и осчастливил бы.
Молодой офицер насторожил ухо.
– Это какой-с Орлов, – узнать позволительно? Не граф ли, Алексей Григорьевич?
– Он, точно.
– Говорят, богат?
– Чуточку имеет больше нашего! – засмеялся юный грузин.
К разговаривающим подошла цыганка.
– Ты, офицер, дай руку – погадаю!
Офицер подал. Внимательно и долго рассматривала цыганка руку молодого человека, потом оттолкнула ее.
– Ну… что ж? – спросил офицерик несколько смущенно.
– Тебе не надобно гадать… жалко… – проговорила неопределенно и угрюмо цыганка.
– А, да это любопытно! – воскликнул грузин. – Она гадает, но, наверное, плутует, как и все цыганки. Одна мне гадала… Представьте, господин офицер, она мне предсказала, что я буду большим генералом! Не смешно ли? Вам, господин офицер, сколько лет?
– Восемнадцать.
– Точь-в-точь и мне столько же. Но вот вы уже подпоручик, а я не только не подпоручик, но даже не умею порядочно взять в руки и ружья. Не смешно ли!
Офицер молчал. Его вовсе не занимали шутки незнакомца. Он более думал о том, отчего эта цыганка ему не сказала, а проговорила только «жалко». Кого жалко? Не его ли?
Все разошлись. Перед семьей цыган стояли только офицер и грузин. Последний с улыбкой смотрел на цыганку и побрякивал в кармане сюртука василькового цвета серебряными деньгами.
– Так и не скажешь? – решился спросить офицер.
– Не скажу! – резко проговорила цыганка.
Грузин рассмеялся:
– Да она и не знает ничего, господин офицер, напрасно беспокоитесь.
Цыганка вздернула головку и дерзко глянула на грузина. Тот, в свою очередь, вперил на цыганку насмешливый взгляд. Цыганка сжала губы.
– Без сомнения, – смеялся грузин, – она умеет так же гадать, как и мы с вами, господин офицер.
Цыганка озлилась.
– Я все знаю… все… ты врешь! – нагло проговорила она. – Ты!.. – обратилась она к офицеру. – Ты… какой сегодня день?
– Седьмое сентября, воскресенье, – сообщил грузин.
– Воскресенье… седьмое сентября… о, да… такой день. Он самый… – шептала как бы про себя цыганка…
– Ну, седьмое сентября… что ж дальше? – не отставал грузин, видимо, человек бойкий и веселого нрава.
– Он погибнет седьмого сентября! – произнесла пророческим тоном цыганка.
Грузин расхохотался. Но молодой офицер сразу побледнел и выпучил глаза на гадальщицу. Та не смотрела на него.
– Не пугайтесь, господин офицер, право, не пугайтесь! – хохотал грузин. – Ведь она врет! Ей соврать – все равно что с нас по одному рублю получить.
– Где ж он, рубль-то твой? – огрызнулась молодая гадальщица.
– Рубль? А вот он! – шутил грузин. – Плачу за музыку – хороша! Впрочем, можешь и погадать за тот же рубль – что ему даром-то пропадать.
Грузин кинул рубль старикам, который те подхватили на лету и долго потом кланялись.
– Так давай руку-то! – подошла ближе к грузину цыганка.
Тот со смехом подал свою правую руку. Цыганка недолго рассматривала руку грузина. А когда рассмотрела, то произнесла:
– Ты и теперь знатный, а будешь – еще знатней… много почестей… силы…
– А денег? – не переставал шутить грузин.
– Про деньги? Про деньги не знаю, – закачала головой цыганка.
– Вот тот-то, самое-то главное и не знаешь! Ну а умру когда – рассмотрела?
– Умрешь… тоже… седьмого… сентября, – удовлетворила его любопытство цыганка и села опять на землю.
– Вот, как говорится, два сокола под один выстрел! – смеялся грузин совершенно добродушно. – Не по дороге ль нам, господин офицер? – спросил он порядочно растерявшегося артиллериста. – Вы куда?
– Я тут… недалеко… туда, за пруд, – отвечал все еще смущенный офицер и указал рукою на луг, принадлежавший князю Грузинскому.