«Почувствовал себя генеральским внуком, — машинально отметила про себя Ира. — Когда-то это должно было проявиться».
Глава 8
Мчится по российским просторам поезд, глохнет перестук колёс в перелесках. Советские люди, кто с лицом простака, кто, попросту собравшись внутренне, без маски возвращаются из европейской жизни. Антона встречали жена, Виталик и давний приятель, явившийся за коробками с компьютером. Коробки отправятся на Ленинский, Ира с Антоном смогут спокойно, без канителей ехать к себе. Разлука явно пошла на пользу, втиснув их обратно в телефонную будку былого, помятую, зато памятную.
От Антона пахнет поездом и немного заграницей. В прихожей они пару минут стоят, обнявшись. Традиционное «Что ты там ел?» — и жена торопится на кухню. Звонок Виталика, будет не раньше, чем часа через три. О-го-го! Селёдка под шубой с традиционным «оливье» подождут, Ира, уже не стесняясь, прижимает мужа к себе. Их руки начинают жадно скользить друг по другу, словно вспоминая и заодно проверяя, всё ли на своих местах. Окончательно удостоверившись, что они вместе, тела сливаются воедино. Всё тонет в неведомом доселе томлении. Кажется, время приостановилось и, поколебавшись, неспешно потекло вспять.…
Очнувшись, Ира рывком, словно восставая из вчерашнего дня, садится на кровати. Хлынувшая как из ведра запоздалая ревность к пролетевшим двум неделям, кажется, уже заполнило всё нутро, но любопытство пересиливает:
— Пока нет Виталика, надо посмотреть, что ты привёз…
Она демонстрирует обновки, накидывая их поочерёдно на голое тело и поглядывая на мужа в зеркало.
«Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная, упоенье любовное Вам судьбой предназначено»…
Причин для беспокойства нет, но:
— Как ты там жил без меня? — не выдержав, кокетливо интересуется жена, пропуская мимо ушей словесное кружево Серебряного века.
— По существующим нормам советский учёный может выдержать в загранкомандировке 15 дней, — в тон ей старается отчитываться Антон, но грядущую сцену ревности прервал громом среди ясного неба затрезвонивший телефон.
— Виталик!? И с деликатным сообщением, что скоро подъедет.
Романтическая идиллия разрушена. Оба спешно одеваются и распихивают вещи по местам. Теперь уже идиллия супружества перемещается на кухню, где родной аромат свежезаваренного индийского чая!
— Жаль Николая Петровича, хороший мужик был, — позванивая ложечкой в стакане, обронил Антон.
— Да, мог бы ещё пожить, — вздохнула жена.
— А как Константин? По-прежнему один и нуждается в сочувствии?
— Не будь таким злопамятным! Виталик во всём с тебя пример берёт. Случись что с твоим отцом, неужели не откликнулся бы?
Антон угрюмо насупился.
«Лучше не касаться — больная тема», — Ира погладила мужа по руке:
— Дед добился разрешения прописать Виталика на Таганку. И нам пора квартирный вопрос решить, эта малогабаритная «двушка» так обрыдла! От книг одних пыли, тебе отдельный кабинет нужен, сколько можно по ночам на кухне работать? Я уже и занавески в новую квартиру присмотрела.
— Обмен придётся затевать, но сначала с Константином договориться, чтоб тоже выписался по-человечески, без скандалов, и с отступными. Хочешь, встретимся втроём и всё обсудим, — предложил Антон.
— Если просто говорить — его только раззадорит. Глядишь, ещё попробует хамить, ведь самого в профессорской квартире не жмёт, не давит! — возразила Ира. — Надо с деньгами на руках, а где их взять столько?
— Збышек, кстати, предложил поехать осенью, на пару месяцев в Германию. Обещал, прилично заплатят.
— Ты будешь в отъезде, Виталик на Ленинском, я останусь совсем одна, — грустно подметила жена.
— Придётся просить маму, Надежду Петровну, пожить здесь.
— Со здоровьем у неё сейчас не очень. Ходит с трудом, и ничего не могу поделать, — вздохнула Ирина.
— Фронт рано или поздно сказывается, — начал, было, Антон, но осекся. Кольнуло чувство вины за неоправданность ожиданий…
С отцом Иры его связало недолгое чувство взаимной симпатии. Когда познакомились, тот практически не выходил из больниц. Тёща же, оказалась в норме. В противоположность первому зятю, которого недолюбливала за чванство, она чуть ли не до знакомства, за глаза почитала Антона своим. Причиной тому послужил лёгкий курьёз. Поначалу, когда Ира стала периодически оставаться ночевать на Ленинском, мать то и дело спрашивала: с кем чуть ли не сутками напролёт пропадает дочь? Когда узнала, что Антон — физик, ужаснулась:
— Ты женщина молодая, интересная, а они заумные и чёрствые как сухари, да и ходят под богом. Не за грош пропадёшь — вспомни недавнее кино!
Ирине пришлось выдумывать сказку: они вместе ходят поздними вечерами искать дом за Крестьянской заставой, в котором мать и бабушка Кузьминские жили до эвакуации.
Что Надежде Петровне в том? Пристально глянув, она вдруг воспряла:
— А как звали мать? Случаем, не Лиза?
— Да, — растерялась Ира, — Елизавета Антоновна Кузьминская.
— Так он Лизоньки сынок?! Надо же! Бог ты мой! Почти 40 лет прошло, а как вчера помню, — разволновалась пожилая женщина. — Нежная такая барышня была. Мой батюшка, царствие небесное, всё шутил, как её увидит: «Ах ты, Лиза, Лизавета, так люблю тебя за это…», — а она всякий раз краснела.
После этакого восторга матушки Ирина не могла скрывать от неё Антона, сколь тот, конфузясь, не откладывал встречу.
— В Кожухово одну десятилетку заканчивали. Школу эту в 37-ом строили в канун столетия гибели Пушкина, — засуетилась Надежда Петровна, едва ли не у порога встречая зятя. — Фотокарточки принесу! Сейчас!
Памятный вечер из детства, должно быть, Старый Новый год, окошко в морозных узорах. Изогнутая, как знак вопроса, чёрная настольная лампа ярко освещает пространство обеденного стола; каждый занят своим делом: мать склонилась над стопкой тетрадей, Антон решает задачку по арифметике, за перегородкой посапывает перед ночной сменой бабка Вера.
«Предаю тебя твоей совести»… и точка!
Правильно говорят: Пушкин — главнее всех! — внезапно, словно себе самой замечает Лиза, откладывая тетрадку. — Давай, Антошка, передохнём чуток, на старые фотокарточки поглядим, соскучилась что-то, — и достаёт из комода потёртый альбом.
По выцветшим прямоугольникам на отдельных листах явно заметно: какие-то снимки отсутствуют.
— Задевались куда-то, — небрежно замечает мать, быстро переворачивая пустые страницы. — Нашла: здесь наш весь предвоенный выпуск, — словно по-прежнему слышится Антону спокойный голос матери, переходящий в речитатив Надежды Петровны:
— Вот я, а вон мама твоя Лизавета. Они с бабкой вдвоём в комнатке жили, в двухэтажном каменном доме. Дом до революции бабкиному отцу принадлежал. За какие-то заслуги власти им комнату и оставили. И не трогали до поры.
— У меня такая же карточка сохранилась, — толком не осознавая, где он, отозвался Антон. — Мама перед смертью просила дом и улицу найти, а я так и не смог, не знает никто.
— Это между Восточной и Ленинской слободой, я покажу. Только дома того больше нет. Дальше, у реки городские пороховые склады находились. Немцы осенью 41-го их часто бомбили, и туда бомба попала, — подсказала Надежда Петровна.
Потом тихонько добавила:
— Ах ты, горемыка!
Ира, посерьёзнев, в беседу не вмешивалась, искоса поглядывая на близких людей как на существа, внезапно открывшиеся с неведомой доселе стороны.
— Вы и репрессии, наверно, в те годы почувствовали? — с неуклюжестью перестроился Антон.
— В Кожухово тихо было. А вот на Пятницкой у тётки однажды осталась, так натерпелась страху. Она в дореволюционном доме, в коммуналке жила. Во дворе такую же, как у нас в 37-ом школу выстроили, за ней — светло-серая шестиэтажная башня среди убогих домишек, как символ новой жизни. Зэков работа. Часа в 2 ночи к ней машины подъехали, в народе их «чёрными Марусями» звали. Темень вокруг — глаз выколи, натужный звук моторов, да тени, как черти, в свете фар по переулку беснуются. Вывели какого-то бедолагу из подъезда и увезли. Тётка потом сказала — в этот дом почти каждую ночь приезжают.
— Там ещё фабрика «Рот Фронт» через дорогу и всегда шоколадом пахнет, — заинтересованно уточнил Антон.
Надежда Петровна кивнула.
— А отец Лизоньки, дед твой отыскался?
— Нет, так и сгинул. Бабка Вера после смерти Сталина самому Ворошилову писала — всё без толку…
С тех пор Антона с тёщей связывала некая тайна.…Не совсем, может быть, и тайна, но прикосновение к таинствам жизни, уж точно.
А этой весной Надежда Петровна высказала наедине с зятем одно, зато веское суждение о дочери:
— В её возрасте женщина уже покоя хочет, а вы привыкли по кочевому — на два дома жить, то здесь, то у тебя. Родить ей давно пора, бабий век короткий. С ребёнком я бы помогла, пока ноги ходят…
Между Антоном и женой к тому времени пробежала кошка и тему углублять не хотелось. Но неоправданность её надежд с тех пор теребила его душу.
Тренькнул звонок в прихожей. Ира пошла открывать. Это Виталик.
— Я не слишком рано, — поинтересовался с порога.
— Для тебя два блока чистых аудиокассет привёз и фирменные записи — в комнате, на столе, — сообщил Антон, заходя в прихожую. Виталик понимающе хмыкнул:
— Японские двухкассетники там дорогие?
— В Варшаве на толкучке не намного дешевле, чем у нас. У них другое интересно — по телевизору всякого рода старые фильмы показывают, а в кинотеатрах — новые, западные. Мне удалось две серии «Крокодила Данди» посмотреть.
— Везёт же некоторым, — вздохнул Виталик, проходя на кухню. — Давайте хоть сядем втроём, отметим по-человечески первую загранпоездку! Совсем забыл, магнитофон на старой квартире остался, завтра привезу…
— Предлагается с сего дня ввести режим экономии, — неожиданно объявила Ира наутро, — а то деньги на апартаменты никогда не соберём.
— Мы же собирались в августе на машине попутешествовать по Крыму?! — удивился Антон.