Исследователь также обратил внимание на различия литературного стиля. Автор Ростовского летописца явно был духовным лицом, часто прибегавшим к ссылкам на церковных авторов, сравнениям из Священного Писания, упоминаниям о божественном провидении, всякого рода благочестивым рассуждениям, поучениям и молитвам. Владимирский свод был написан светским лицом из великокняжеского окружения, мало обращавшимся к Священному Писанию, избегавшим морально-религиозных поучений, писавшим более светским языком, без излишней витиеватости, и обращавшим большее внимание на придворные и политические события.
Читая рассказ о битве на Калке, отразившийся в Лаврентьевской летописи, нетрудно узнать манеру именно Ростовского летописца: длинные рассуждения о татарах с ссылкой на Мефодия Патарского и с упоминанием ветхозаветного судьи Гедеона, и при этом сравнительно краткое сообщение о борьбе половцев и русских с противником, проникнутое идеологией религиозного провиденциализма, датировка событий по календарю церковных служб («на память святаго мученика Еремиа»). Все это указывает именно на духовное лицо[36].
Д.С. Лихачев (1906–1999), хотя и поставил под сомнение датировки летописных сводов, вошедших затем в Лаврентьевскую летопись, в целом признавал, что рассказ о битве на Калке был взят из Ростовского летописца. По его мнению, он велся силами епископской кафедры, которую с 1216 по 1229 г. возглавлял ростовский епископ Кирилл. Именно с ним связывают книгописную деятельность в Ростове в начале XIII в. и предполагают наличие у него большой библиотеки.
На взгляд Д.С. Лихачева, живейшее участие в этом летописании принимала жена ростовского князя Василька Константиновича, чем и объясняется повышенный интерес, проявляемый летописью к Васильку и всей его семье. Что касается статьи о битве при Калке, то, по мнению исследователя, она была обработана в Ростове под сильным влиянием княгини Марии Михайловны, которая не могла скрыть своей радости по случаю возвращения ее мужа из похода целым и невредимым: «Радость летописца кажется нам сейчас неуместной, но она понятна, если выражение ее принадлежало его жене — княгине Марье»[37].
Вместе с тем подробный пересказ событий, связанных с битвой, довольно точная хронология похода русских князей привели ряд исследователей к выводу, что «Повесть о битве на Калке», основанная на свидетельствах «самовидцев», возникла на территории Южной Руси вскоре после сражения. В поисках того, откуда в Лаврентьевскую летопись могли попасть сведения о битве на Калке, Д.С. Лихачев предположил, что в нее вошел и не дошедший до нас летописец Переяславля-Южного (Русского), дающий материал по истории южнорусских княжеств.
Но в какой из предшественников Лаврентьевской летописи первоначально был включен рассказ о событиях на Калке — Ростовский летописец или Владимирский свод 1228 г.? Первоначально Д.С. Лихачев утверждал, что рассказ о битве на Калке в Лаврентьевской летописи представляет собой «ростовскую обработку первоначально южнорусского известия»[38].
Однако, когда ему указали, что Василько женился на Марии Михайловне через несколько лет после битвы на Калке, в начале 1227 г.[39], он был вынужден скорректировать свои взгляды. При этом, не замечая противоречий, в этой же статье он выстроил схему, согласно которой «Повесть о битве на Калке» возникла на основе летописца Переяславля-Русского, а уже оттуда попала во Владимирский великокняжеский свод 1228 г.[40]
Мнение Д.С. Лихачева достаточно прочно утвердилось среди специалистов. В частности, в курсе «Истории древней русской литературы» известный литературовед Н.К. Гудзий (1887–1965) даже попытался уточнить время создания «Повести о битве на Калке»: «Первое столкновение русских с татарами произошло в 1223 году на юге, на реке Калке, когда русские, соединившись с половцами, были разбиты татарским войском. В связи с этим поражением, в промежуток между 1223 и 1227 гг. возникла в пределах Киева повесть, перенесенная затем на север»[41]. В целом эту точку зрения поддержал ряд более поздних авторов[42].
Как видим, в поисках источника общих чтений в рассказе о происхождении татар в Лаврентьевской и Новгородской первой летописях было высказано предположение, что таковым являлся летописец Переяславля-Русского (или Южного) князя Владимира Глебовича. Однако его существование считается чисто гипотетическим, и к тому же предполагается, что он оканчивался сообщением о смерти этого князя в 1187 г. и включал повествование о его военных действиях против половцев, то есть задолго до битвы на Калке[43].
Во-вторых, даже если думать, что источником Лаврентьевской летописи послужил летописец Переяславля-Русского или другой южнорусский источник, нельзя не отметить того факта, что в Лаврентьевской летописи отсутствует описание самой битвы, хотя ее автор, несомненно, был знаком с рассказом о ней. Об этом говорят имеющиеся в ней краткие сведения о битве и поражении русских князей, в которых приводятся слухи («глаголютъ бо тако»), что одних только киевлян погибло 10 тысяч. Поскольку в Южной Руси должны были иметь более подробную информацию о сражении, напрашивается вывод, что ее источником был кто-то из отряда Василька Ростовского, дошедшего, как известно, до Чернигова, но не принимавшего участия в битве.
Исследователи, оценивая наличие общих чтений в Лаврентьевской и Новгородской первой летописях, предполагали существование общего протографа. Усомниться в этом позволяет один факт. Под 1096 г. «Повесть временных лет» описывает набег половецких войск на окрестности Киева, во время которого были осквернены и сожжены три монастыря, в том числе знаменитая Печерская обитель. Летописец именует половцев как «безбожнии сынове измаилеви, пущени бо на казнь хрестьяномъ». И далее он подробно разъясняет их происхождение: «Ищьли бо суть си от пустыня Етривьскыя, межю встокомь и сѣвером; ищьли же суть ихъ колѣнъ 4: торкмене, и печенѣ, торци, половци. Мефодий же свѣдѣтельствуеть о нихъ, 42 яко 8 колѣнъ пробѣгли суть, егда исѣче Гедеонъ, да 8 ихъ бѣжа в пустыню, а 4 исѣче. Друзии же глаголють: сыны Амоновы; се же нѣсть тако: сынове бо Моавли хвалиси, а сынове Аммонови болгаре, а срацини от сыновей Измаиля творятся Сарини, и прозваша имя собѣ саракыне, рекше: сарини есмы. Тѣм же хвалися и болгаре суть от дочерю Лотову, иже зачаста от отца своего, тѣм же нечисто есть племя ихъ. А сыновей Измаилъ роди 12 сына, от них же суть торкмени, и печенѣзи, и торци и кумани, рекше половци, иже исходять от пустынѣ. И по сихъ 8 колѣнъ к кончинѣ вѣка идуть заклѣпении в горѣ Александромъ Македоньскымъ нечистыя человѣкы» («Вышли они из пустыни Етривской между востоком и севером, вышло же их 4 колена: торкмены и печенеги, торки, половцы. Мефодий же свидетельствует о них, что 8 колен убежали, когда иссек их сыновей Гедеон, да 8 их бежало в пустыню, а 4 он иссек. Другие же говорят: сыны Амоновы, но это не так: сыны ведь Моава — хвалисы, а сыны Амона — болгары, а сарацины от сыновей Измаила, выдают себя за сыновей Сары, и назвали себя сарацины, что значит: „Сарины мы“. Поэтому хвалисы и болгары происходят от дочерей Лота, зачавших от отца своего, потому и нечисто племя их. А сыновей Измаил родил 12 сыновей, от них пошли торкмены, и печенеги, и торки, и куманы, то есть половцы, которые выходят из пустыни. И после этих 8 колен, при конце мира, выйдут заклепанные в горе Александром Македонским нечистые люди»)[44].
Так же как в Лаврентьевской и Новгородской первой летописи, перед нами в «Повести временных лет» видим ссылку на «Откровение Мефодия Патарского», повествующее о событиях истории человечества от Адама до его конца, ожидавшегося в седьмой тысяче лет от «сотворения мира»[45]. Эта последняя часть особенно интересовала средневековых людей, видевших признаки «второго пришествия» во всех более или менее значимых нападениях кочевников[46].
Исходя из формальной логики можно было бы предложить существование общего протографа указанных двух летописей и «Повести временных лет». Но последняя, как было показано выше, была создана за столетие до событий на Калке.
Ситуацию разъяснил И.У. Будовниц (1897–1963). Битва на Калке была воспринята современниками как большое поражение и тяжелое бедствие. Но в отличие от предшественников, видевших в текстах Лаврентьевской и Новгородской первой летописей лишь общие чтения, историк указал на разницу в освещении этих событий в трех древнейших сохранившихся летописях, каждая из которых по-своему расставляла нюансы[47].
Важным шагом стало наблюдение М.Н. Тихомирова (1893–1965), что рассказы о битве на Калке, внесенные в Новгородскую первую и Ипатьевскую летописи, совершенно различны. Это дало основание ему говорить о том, что изначально существовали две повести о битве на Калке.
Та, что отразилась в Новгородской первой летописи, выставляет главным действующим лицом Мстислава Мстиславича Удатного. В ней нет ни одного упрека русским князьям, а вся вина за поражение возлагается на изменивших половцев и бродников, действовавших с татарами. Судя по всему, повесть была составлена в кругах, близких к Мстиславу Галицкому, вскоре после битвы. М.Н. Тихомиров также обратил внимание, что упоминаемый в повести Ярун — несомненно, тот же воевода Ярун, который вместе с Мстиславом Удатным действовал в 1216 г. против Юрия и Ярослава Всеволодовичей[48]