– Оба-на, кладовщик! – засмеялся весельчак Гуськов. – Здорово, дядя! Как жизнь молодая? Мужики, чего он лопочет? Кто-нибудь понимает по-немецки? Может, тут заминировано?
Кто-то уже стаскивал со стеллажа картонные коробки. На бетонный пол сыпались консервные банки – рыба, тушеное мясо, какие-то странные брикеты, напоминающие одновременно и хлеб, и толовые шашки. Кладовщик возмущенно лопотал, путался у солдат под ногами, пытаясь остановить грабеж.
– Говорит, что нужна заявка, – разобрал Максим. – Мол, без заявки он не может удовлетворить наши потребности. Час назад приезжали люди из снабженческого подразделения фольксштурма – он даже им отказал, поскольку заявка не была заполнена по всей положенной форме. Мужики… – сообразил Максим и чуть не задохнулся от удовольствия. – Этот дядька не шутит!
Штрафники заржали так, что завибрировали коробки на верхних полках стеллажей.
– А что, – рассудительно изрек бывший майор Рыкалов, назначенный Кузиным на должность командира первого взвода первой роты и явно не обрадованный таким взлетом карьеры. – Пресловутый немецкий порядок. Пусть все рушится, взрывается к чертовой матери, а орднунг есть орднунг. Может, оформим заявку, парни? Кстати, где и у кого ее оформлять? – закончил он под дружный гогот.
Заведующему материальными ценностями популярно объяснили, что времена уже не те, на смену немецкому порядку приходит русский бардак, и если кладовщик не хочет застрелиться, то придется подстраиваться. А станет дальше путаться под ногами – получит в репу.
К счастью, экспроприация вражеских ценностей не затянулась. Ворвался майор с пушками в петлицах и принялся настойчиво интересоваться, кто возглавляет эту шайку мародеров.
– Отставить расхищение немецкой капиталистической собственности! Склады не убегут – и вообще, теперь все это наше, советское. Прибыла гаубичная батарея, и требуется срочно помочь «истощенным» артиллеристам выставить ее на позиции, – закончил майор.
Надрываясь, матерясь за бога и душу, штрафники закатывали тяжелые орудия на склад, устанавливали их возле окон, выходящих на воды канала, подтаскивали ящики со снарядами, проклиная бездельников-артиллеристов. Одну из пушек протащили по узкому пространству между строениями, замаскировали в кустах. Рыли окопы на берегу, опасливо косясь на вражеские позиции, которые подозрительно помалкивали. Часть бойцов обосновалась в траншеях, другие заняли позиции в бетонных сооружениях, нависающих над каналами.Передохнуть им толком не давали. Только сели перекурить – примчался капитан Кузин.
– Итак, товарищи красноармейцы, как тут наше морально-политическое состоя… Мать честная, это что за овощная грядка? А ну, подъем, бойцы! Вопрос на засыпку – на чем вы собрались переправляться через канал под плотным огнем противника? Моторные лодки подвезут? Хрен! Глубина здесь большая, на брод не рассчитывайте. Несколько весельных лодок в наличии имеется, но это всё. Командирам взводов – проявить смекалку и до наступления темноты доложить о приобретенных плавательных средствах!
– Ну что, танцуем по району, мужики? – ухмыльнулся Гуськов. – Имею подозрение, что не всё гениальное просто, придется попотеть и поработать мозгами.
С наступлением темноты солдаты отделения, командовать которым почему-то поручили Максиму, сидели в траншее, исподлобья разглядывали северный берег. По водам канала струился белесый туман. Из сизой дымки на противоположном берегу выступали крыши домов. Максим рассматривал высокие строения какой-то незнакомой, причудливой архитектуры, острые шпили в глубине кварталов и чувствовал, как посасывает под ложечкой, а в желудке образуется пустота. «Свершилось, дошли. И как всё это преодолеть?»
– Ты смотришь на Берлин, как кот на веник, – подметил Борька Соломатин. – Расслабься, Максим, не так уж страшен черт.
– А у немцев, кажется, веселье, – обнаружил Кибальчик и повернул ухо по ветру. – Неужто день рождения Гитлера до сих пор празднуют?
Со стороны Берлина доносилась музыка, усиленная динамиками. Звуки неплохо разносились по воде. Что-то подобное Максим уже слышал: бравурный марш, суровый мужской хор… Ну, конечно, нельзя такое забыть! В сорок первом под звуки этого марша солдаты вермахта шли в атаку, теснили Красную армию, захватывали города и области…
Мы стремимся в поход на Восток,
За землей – на Восток, на Восток!
По полям, по лугам,
Через дали к лесам,
За землей – вперед на Восток!
Коренич почувствовал, как желчь подкатывает к горлу. «Опомнились, итить их… Ностальгия замучила? Подбадривают своих приунывших солдат? Самое время грезить о восточных землях, когда свою уже потеряли…»
– Совсем сбрендили, – пробормотал бывший капитан связи Драгунский, загремевший в штрафбат за то, что не успел оборудовать связью командный пункт к прибытию командующего армией (причина была уважительной, умысла на совершение преступления не имелось, но кого это волновало?). – Они хоть соображают, что включают? Самим не смешно?
– Фрицам в данный момент очень грустно, – заметил Бугаенко. – Здравые головы должны понимать, что сопротивление бессмысленно: кучу людей зазря положат, город разрушат… но сколько там этих здравых голов?
– А многие из них действительно верят, что у Берлина все только начинается, – задумчиво вымолвил подполковник Слепокуров. – Советские войска будут разбиты, германская армия, наращивая силу, снова двинется на восток – пусть и не дойдет до Советского Союза, но очистит от нас Германию, над которой вновь взметнется свастика тысячелетнего рейха, и содрогнется мир…
– Но ты-то так не считаешь, подполковник? – покосился на него Ситников.
– Куда уж им, – фыркнул Слепокуров. – День, два – и поминай как звали. Останутся окруженные группировки в Чехии, в Австрии, еще где-то на севере, но с ними не затянут. Ведь должны наши дражайшие союзники сделать хоть что-то.
– А еще японские империалисты на Дальнем Востоке не разгромлены, – очень вовремя вспомнил Хорьков, которому очень шла седина.
– А ты еще про американских империалистов вспомни, – ухмыльнулся Гуськов – черноволосый красавчик, прибывший в штрафную часть прямиком из кавалерии, где умудрился посредством некачественных кормов сократить поголовье боевого табуна на три десятка.
– А что американские империалисты? – не сообразил Кибальчик. – Вроде союзники.
– Так это сегодня союзники, – понизил голос Гуськов, и было непонятно, то ли он шутит, то ли и впрямь на голову слаб. – А завтра мы как шарахнем по ним ядреной бомбой, которую скоро соберем, и весь рабочий класс Соединенных Штатов восторженно возликует, открывая гавани своих портов для наших кораблей… Ну, не завтра это, понятно, произойдет, и даже не послезавтра.
– А если наша бомба и впрямь окажется ядреной, то даже и не через неделю, – закончил Максим под гогот сослуживцев.
Артиллерийская подготовка на Тельтовканале началась двадцать четвертого апреля в шесть двадцать утра – едва начало светать. Огонь на этом узком участке был немыслимо плотным. Тяжелые снаряды и авиабомбы сносили все постройки на северном берегу. Занимались пожарища, рушились дома, под ними сотнями гибли немецкие солдаты и мирные жители. Обломки зданий заваливали замаскированные танки, орудия, самоходки. Позиции немецких войск приняли такой шквал огня, что там не должно было остаться живых. Над южной оконечностью Берлина зависло плотное облако гари и кирпичной пыли, в нем нечем было дышать.
За четверть часа артиллерийской подготовки на северном берегу не уцелело ни одного здания – возвышались лишь дымящиеся руины со слепыми глазницами окон.
В шесть сорок в бой вступили стрелковые подразделения 1-го Украинского фронта – им было приказано к семи утра закрепиться на северном берегу. Люди бежали к воде, подтаскивали лодки, наспех сколоченные плоты, сбитые гвоздями ящики от снарядов – весьма сомнительное плавсредство. Но переправа не представлялась солдатам чем-то обременительным и тяжелым – чай, не Днепр, до середины которого даже птица не долетит.
На участке штрафбата капитана Кузина по фронту возвышалось величественное здание с колоннами – оно и стало ориентиром. После обстрела колонны превратились в «античные», а весь второй этаж здания охватило пламя, но сам дом уцелел.
Сопротивление было разрозненным, бестолковым – основные огневые средства артиллерия подавила. Но даже тем, кто выжил, не было покоя – пока войска не закрепились на северном берегу, артиллерия продолжала вести огонь.
– Подумаешь, пустяк! – задорно кричал Борька, распластавшись на дне лодки. – Несколько взмахов весла, и там! Мужики, вы чего гребете, как сонные мухи? – он поднял голову, привстал.
Прогремел взрыв. Брызги окатили солдат. Лодка закачалась, Борька не удержался, вывалился с воплем, через мгновение вынырнул, отфыркиваясь. К нему протянулись – вытащить.
– Упал в воду, но почему-то не утонул, – прокомментировал Бугаенко, и бойцы заржали – хотя им было не очень весело.
Гребцы налегали на весла, торопясь проскочить обстреливаемую зону. Полку сопротивляющихся прибыло – огонь из развалин уплотнялся, стреляло несколько пушек. Взрывы расцветали между плывущими. В плотик справа попал снаряд – вряд ли там остался кто-то живой. Перевернулась соседняя лодка – матерясь и отфыркиваясь, солдаты поплыли вперед. Кто-то завопил: «Я не умею пла…» – его накрыло фонтанирующими брызгами.
– Вперед, вперед, чего вы возитесь, как мертвые! – истерично вопил молодой лейтенант Черемушкин – еще вчера застенчивый и скромный, а сегодня – просто бес в погонах. – Поднажмите, бойцы, последние метры остались – ну, прошу же, мать вашу!
У кого-то не хватало терпения, люди прыгали в воду и бежали к берегу вброд. Подбегали к невысокому обрыву, залегали, радовались, оказавшись в «мертвой» зоне. За двадцать минут немного побитый батальон переправился на северный берег и залег, прижатый огнем. Из развалин здания с колоннами строчил пулемет, в окнах первого этажа метались автоматные вспышки.