Подобные британские группировки редко оказывают сколь либо эффективный нажим на политиков, если только не считают, будто министры и гражданские служащие плетут сети каких-то заговоров у них за спинами. Кто там прав, а кто не прав, не так уж важно — важна секретность вокруг всего дела. Вопрос выполнения резолюции ООН начал обсуждаться в парламенте только в марте 1968 г., после того как лорда Чалфонта спросили в палате лордов о том, верна ли информация о ведении некоторого рода переговоров с Аргентиной. Он признал сам факт, но уточнил, что они проходят «конфиденциально между правительствами». Чалфонт не пошел на отрицание того, что речь идет о суверенитете.
Лорд Чалфонт стал первым из многих министров, отзывавшихся о Фолклендских островах как об источнике худших для себя моментов в парламенте. Из раза в раз такие министры наступали на грабли собственных речей — или речей, написанных их помощниками из числа гражданских служащих рангом пониже. Были или все же не были они готовы передать суверенитет над островами аргентинцам, несмотря ни на какие протесты жителей? Что вообще означает этот неувядаемый штамп «сообразно интересам населения островов»? Почему же тогда то самое население не участвовало ни в каких переговорах? Что понимало Министерство иностранных дел под самоопределением: есть ли это решение собственно жителей островов или приговор британского народа в целом? Обозначенные выше вопросы, задаваемые тогда Чалфонту с все более иссушающей прямотой, так и не получили вразумительного ответа на всем протяжении лет ведения переговоров. Чиновники считали эти «почему?» компетенцией политиков-министров. Министры бормотали нечто уклончивое и надеялись, что, когда окончательный момент откровения все-таки наступит, на постах их будет стоять уже кто-нибудь другой.
Новая политика по Фолклендским островам буквально не успела сформироваться, как тут же принялась рушиться на глазах у Министерства иностранных дел. «Заднескамеечники» тори пришли в ярость, когда член парламента Джон Биггз-Дэйвисон назвал предприятие «решением, исполненным стыда и позора». А ожидания Аргентины тем временем росли. В Британии же любое изменение требовало согласия с «мнением народа» из Порт-Стэнли и палатой общин. И там и тут со всем страхом и подозрительностью ожидали самого худшего. Следовательно, должностным лицам приходилось делать пассы, успокаивая бурные воды, чтобы фактически не пойти против резолюции ООН.
26 марта Майкл Стьюарт (вернувшийся в Министерство иностранных дел после отставки Джорджа Брауна) заявил в палате общин относительно главного условия передачи суверенитета: «только если нам станет совершенно очевидно… что сами жители островов будут рассматривать такое соглашение как удовлетворяющее их интересам». Едва ли стоит сомневаться в смысле категоричного высказывания Стьюарта, однако когда министра и его коллег начали спрашивать, не подразумевает ли заявление наличие у населения некоего права вето в данном вопросе, готовности ответить определенным «да» они не выражали. Понять их нетрудно, ведь такое право фактически лишало бы переговоры всякого смысла.
Совещания с Буэнос-Айресом шли на всем протяжении лета 1968 г., но уже с этакой новой несмелостью с британской стороны. На встречах с аргентинским послом, Эдуардо Маклафлином, и с Бельтрамино Чалфонт начал вдруг ссылаться на необходимость «создания климата, в котором бы однажды стало возможным рассуждать в отношении суверенитета». Он говорил о настроениях вовсе не в Лондоне, а в Порт-Стэнли. Русло переговоров сместилось в сторону подхода, названного борьбой за «сердца и умы»: побуждения жителей островов к принятию выгод связей с материком. В конце года Чалфонт прервал участие в королевском визите в Чили, дабы лично проповедовать новое евангелие от политики в Порт-Стэнли.
Целых трое суток Чалфонт мотался из конца в конец по островам, доказывая выгоды и преимущества нового договора с Аргентиной: полеты на материк и обратно (тогда добраться до Фолклендских островов представлялось возможным только по морю), лучшие школы и больницы, а также непосредственный рынок сбыта местной продукции. Но всюду лорда встречали крикуны со знаменами и транспарантами: «Нет продаже» и «Фолкленды — британские». Общественное мнение явно оставалось глухим к предостережениям Чалфонта, напиравшего на неспособность Британии в полной мере поддерживать острова, отдаленные от метрополии на 8000 миль (15 000 км). У Чалфонта выработалось стойкое личное отвращение перед этим сочетанием изоляционизма и зависимости — чувство, испытываемое многими визитерами до и после него.
Под впечатлением от поездки Чалфонт представил Стьюарту довольно жесткий отчет о происходившем. Не следовало недооценивать остроты чувств аргентинцев. Они же продемонстрировали изрядную волю к компромиссу в отношении вопроса непременного владения территорией. Население островов стоит на прежней прямолинейной позиции. Если Британия возьмет и попросту прервет переговоры, взаимоотношения с Аргентиной и ООН ухудшатся. В соответствии с пророческим высказыванием Чалфонта, ситуация грозила образованием «casus bellI»[35]. Вопрос Фолклендских островов обсуждался в кабинете министров, и — далеко не в последний раз — итоги не встречали благосклонности в Министерстве иностранных дел. В правительстве Уилсона решили, что коль скоро жители островов не желают никакой смены суверенитета, нет смысла платить высокую политическую цену за принуждение их к тому, чему они так противятся. 11 декабря 1968 г. Стьюарт категорически заявлял, что «нельзя осуществить передачу (прав суверенитета) против воли жителей островов». Вопрос остался на повестке дня в свете существования резолюции ООН, но и только. Так сказать, для ровного счета, спикер оппозиции тори, сэр Алек Даглас-Хоум, поклялся от имени тори «напрочь исключить суверенитет из повестки дня», когда его партия вернется во власть.
Подобно тому, как Коста Мендес на политическом уровне вцепился зубами в вопрос Фолклендских островов в Буэнос-Айресе, точно так же поступили со своей стороны лоббисты этой территории и их доброхоты среди парламентариев в Лондоне. Газеты вроде «Дэйли Экспресс» и «Дэйли Телеграф» готовы были встать в боевую стойку при малейшем упоминании о попытках каких бы то ни было договоров с Аргентиной. В умы господ, сидящих в парламенте на министерских скамьях, прочно впечаталось: урегулирование вопроса с Фолклендскими островами неизменно связано с «политической ценой». Размеры последней оставались неизвестными. А если проблема столь мала, отчего же платить? Не только сменявшие друг друга парламенты, но и приходящие и уходящие кабинеты выработали инстинктивную враждебность к упорному стремлению Уайтхолла продолжать переговоры, когда бы те ни появились на повестке дня.
Почему Министерство иностранных дел попросту не подняло руки? Аргентинцам можно было бы сказать, что все застопорилось, а — ООН, что переговоры увязли на почве так усиленно пропагандируемого самой этой организацией принципа самоопределения. Вместо того Министерство иностранных дел продолжало барахтаться в мутной воде. В ноябре 1969 г. к У Тану, тогдашнему генеральному секретарю ООН, отправились письма с обещаниями продолжить совещания по части коммуникаций и экономического сотрудничества. Переговоры пережили падение администрации Уилсона и приход в Министерство иностранных дел в 1970 г. сэра Алека Даглас-Хоума. По непременному условию Даглас-Хоума, упоминания о суверенитете не должны были включаться в повестку дня, а жители островов, напротив, не должны были исключаться из участия в переговорном процессе на всем его протяжении. Дабы и дальше подчеркнуть момент снижения приоритета вопроса, переговоры поручались не младшему из министров, ответственных за Латинскую Америку, Джозефу Годберу, и даже не чиновнику ведомства по Латинской Америке. В качестве эмиссара выбор пал на заместителя министра по делам «зависимых территорий», Дэйвида Скотта.
Назначение Скотта выглядело этаким ловким реверансом Уайтхолла. Бывший гражданский служащий Министерства по делам Британского содружества наций, Скотт все больше сосредоточивался на проблеме колониального статуса, а не на нуждах торговых взаимоотношений Британии с Южной Америкой. Его добродушно-фамильярные манеры обещали контрастировать с холодностью, прежде так часто сквозившей в обращении чиновников с жителями Фолклендских островов. Он также отменно владел техникой, привычной для людей с опытом работы в колониальных администрациях, — умением преподать себя симпатичным парнем на публике. Скотт являлся гражданским служащим, игравшим квазиполитическую роль. Ему предстояло не только договариваться о какой-то сделке с Буэнос-Айресом, но также и достигать ее политического одобрения в Порт-Стэнли.
Остро требовались новые решения в плане связи с островами. Ежемесячные рейсы в Монтевидео, выполнявшиеся судном Компании Фолклендских островов «Дарвин», стали резко убыточными, и в конце 1971 г. от них пришлось отказаться. Единственным альтернативным вариантом в плане регулярных коммуникаций оставался чартерный грузовой корабль «АЕБ», четыре раза в год ходивший в Тилбери с тюками шерсти и перевозивший кроме того грузы общего назначения. Расчеты счетоводов из «Пит Маруию», проверивших варианты сношений с островами по воде и по воздуху, привели к выводу о наибольшей перспективности с экономической точки зрения последнего. Дело оставалось за малым — решить, кто возьмет на себя практическую сторону.
В 1971 г. соглашение с Буэнос-Айресом в отношении линий коммуникаций стало главным моментом в британской дипломатии вокруг вопроса Фолклендских островов. В основе сделки, достигнутой между Скоттом, Маклафлином и Бельтрамино, лежала договоренность о строительстве британцами взлетно-посадочной полосы и учреждении нового судоходного маршрута к континентальным берегам Аргентины, при условии обеспечения и обслуживания полетов аргентинцами. Значительные осложнения вызвал документальный статус жителей островов при полетах в Комодоро-Ривадавия: для арге