Иоси старался создать среди разведчиков так называемую семейную атмосферу. Тем более, что все они не только товарищи по оружию, но и по школьной парте и университетской скамье (а некоторые вместе со своим командиром работают в Институте геологии). Большинство родились в Иерусалиме; остальные навсегда влюбились в город во время учебы в университете.
Говорит разведчик Ури Кац: «Я не иерусалимец, но в тот день, когда я сюда попал, я понял, что только по ошибке родился в другом месте. Какая-то совершенно безграничная красота присуща этому городу. В него влюбляешься просто физически. Помните, у поэта У.Ц. Гринберга: «Я знаю не две правды — лишь одну: возможны ли одно солнце и два Иерусалима?» Может быть, я неточно цитирую, но мысль верна. Словами не выразишь чувство, которое испытываешь к Иерусалиму, как вообще не объяснишь любовь. Ты любишь в этом городе каждый дом, болеешь за каждый разру-шающийся уголок. Несколько дней назад мы с моим взводным Мони отправились погулять по улицам. Была потрясающая лунная ночь. Мы смотрели на уцелевшие, спасенные камни: какая красота, какая игра светотени, что за краски! У нас не было слов, чтобы выразить чувство, овладевшее нами при виде всего этого божественного великолепия, и прохожие оглядывались на нас, как на лунатиков».
Мони, командир Ури, в разведку пришел из парашютистов. Отслужив, попросил записать его в резервисты Парашютной бригады, но очень быстро раскаялся и постарался перейти в иерусалимскую разведку. «Я родился на горе Скопус, — рассказывает он, — и дал обет, что если однажды что-нибудь случится в Иерусалиме, я должен быть на месте. Не знал я, что доведется увидеть день взятия Иерусалима, но надежды я не терял… А тем временем на кафедре Священного Писания и истории изучал все, что связано с этим городом. Вместе с другими, также влюбленными в него студентами, мы исходили весь Иерусалим вдоль и поперек, обнаруживая все новые укромные уголки, все новые виды и панорамы. На моем письменном столе — Блюма: вид с горы Скопус. Я знаю там каждый уголок».
В эту дружную семью иерусалимцев, пылко влюбленных в свой город, попал молодой писатель Шая — командир разведвзвода. Он возвратился в Израиль за пять дней до начала войны, после долгого пребывания в Париже, где он заканчивал свой первый роман. Его история — это типичная история тысяч и тысяч резервистов, вернувшихся на родину со всех концов света, потому что поступить иначе они просто не могли.
Первое представление о том, какой оборот принимают события в стране, Шая получил незадолго до Дня Независимости — даты, которая является также годовщиной «Фронта освобождения Палестины». Прослышав о напряженности в Израиле, вызванной продвижениями египетских войск в Синае, Шая решил отправиться на сходку «Фронта» на бульваре Сен-Жермен- Дюпре. Там его глазам представились буйствующие палестинцы, которые под бешеные аплодисменты вопили: «Вперед на Тель-Авив! Вперед к победе!» Он попытался запротестовать; его вывели, едва не избив. С ним был приятель израильтянин. Когда, вырвавшись из толпы арабов, опьяненных националистическими лозунгами, оба очутились на улице, приятель спросил:
— Итак, что делать?
— Может, захватим полосу Газы и подарим беженцам государство, — усмехнулся Шая, рассердив приятеля.
— Ты с ума сошел!
— Это верно. С чего бы нам брать Газу?
Через несколько дней на вечеринке по случаю Дня Независимости Шая встретил еврейскую девуппсу-пари- жанку. «Ты читаешь газеты?» — сказала она ему с вызовом, адресованным его благодушному настроению.
— А что случилось?
— Не знаешь, что в Израиле война?!
Шая немедленно выскочил на Шанз-Элизе и купил в киоске газету. Заголовки «Монд» и «Франс-суар» кричали: «Войска Израиля и Египта — лицом к лицу; мобилизация резервистов; любой инцидент приведет к войне».
— Ерунда, — сказал Шая, — такие вещи у нас бывают каждый месяц.
В следующие дни напряженность усилилась невыносимо. По телевидению каждый день показывали Насера, призывающего к войне. Политические обозреватели передавали: арабы заявляют, что они уничтожат Израиль. Никто не может предсказать, случится ли это, но все знают, что это возможно.
По ночам уже нельзя было уснуть. Шая отправлялся на улицу и пытался успокоить себя диспутами с пьяницами и проститутками, которые заодно с прессой и телевидением занялись анализом возможного хода войны и строили догадки по поводу величины потерь, в сравнении с количеством живой силы, танков и авиации двух соперников.
Как-то в очень поздний час в дверь к Шае постучались. Оказалось — приятель-израильтянин, возвращающийся из Норвегии в Израиль — в этот час он решил быть со своим народом.
В один из следующих дней Шая наткнулся на присланный из Израиля репортаж парижского журналиста. Там говорилось: «На улицах местных городов уже не увидишь мужчин. Старики и дети разносят почту. Кафе пустуют. Дети в Бней-Браке вынуждены были уничтожить в своем саду газон, его место заняли окопы».
Шая, прочитав это, сказал себе: «Я возвращаюсь в Израиль. Здесь сидеть невозможно». Билет он купил немедленно, но при этом позабыл о визе. На аэродроме ему заявили однозначно: «Нет визы — не полетите». Не помогли никакие уговоры («Взгляните в газеты — у нас война! Я должен попасть в Израиль как можно быстрей!»). В конечном счете пришлось поставить подпись под распоряжением о выезде из Франции навсегда.
Шая успел на самолет буквально в последнюю минуту; уже ревели моторы. В самолете он застал 28 израильтян, а в Афинах к ним присоединились еще несколько молодых людей, возвращающихся со всех концов Европы. «Я еду назад, потому что в случае войны должен быть на месте, — сказал себе Шая, — но молюсь, чтобы войны не было».
Аэропорт Лод, принявший возвращающихся, был пуст. Вокруг все было погружено в темноту. Шая отправился к телефону, чтобы позвонить своему командиру и выяснить, куда ему ехать. На другом конце провода, в доме Иоси, зазвучали монотонные гудки. Никто не брал трубку. Тем временем ушел автобус, доставляющий пассажиров из Лода в Тель-Авив. Ни души, все будто покинуто и брошено. Внезапно Шая услышал: «Не беспокойся, я довезу тебя до Петах — Тиквы». «Это было первое свидетельство взаимопомощи, о которой я столько слышал», — рассказывает Шая.
Петах-Тиква была погружена в гнетущую тишину. На улицах кромешный мрак. Ни души… Спор-тивный автомобиль, проезжавший мимо, подобрал Шаю и довез его до Кфар-Сабы. «Из Франции прилетел? Зачем? — спросил у него водитель. — Войны не будет. Все это чепуха. Я еду из Ницаны, там отпустили массу ребят. Америка не допустит. Полный порядок…»
Шая добрался до дому в час ночи, и, хотя отсутствовал много месяцев, мать узнала его шаги. Она растроганно его обняла. Его появление вселяло и радость, и тревогу, потому что означало, что он уйдет на войну.
— Почему ты вернулся? — спросила мать.
— Прилетел разносить почту, — успокоил он ее шуткой — я служу в Иерусалиме. Не будет там никакой войны.
Назавтра он присоединился уже к разведчикам в арабском селе. Там он встретил командира отделения по имени Ашури, который в этот утренний час спал бок о бок с другими разведчиками и которому суждено было погибнуть вечером.
— Ты знаешь, когда я тебя запомнил? — сказал ему Ашури. — На учениях по выносу раненых в Бет-Гуври- не ты был моим напарником по носилкам, и мы около десяти километров тащили на них раненого. Приятно, что ты здесь. Подымается настроение, когда знаешь, что ты примчался из Франции специально, чтобы быть с нами».
Шая, Ашури, Ури и другие еще спали, в то время как их командир уже подъезжал к штабу Иерусалимской бригады, где должен был получить очередные приказы. На улицах дети направлялись в школы, служащие торопились в конторы, рабочие — на фабрики и в мастерские, хозяйки — в магазины. Ясное, жаркое утро начала июня.
Вдруг резкий, истошный вой сирены потряс весь Иерусалим.
2
Полковник Амитай, ожидавший у себя в кабинете, когда соберутся все его офицеры, изумленно выпрямился и тотчас позвонил по вертушке начальнику гражданской обороны Иерусалима, ответственному за приведение в действие сигнала тревоги. «Что такое, — сказал Амитай в трубку, — с чего ты орешь по всему городу в такое приятное утро?» Начальник ГО ответил, что получил по условному коду распоряжение военновоздушных сил привести в действие сирены.
Полковник Элиэзер Амитай продолжал недоумевать. «Я не понимал, что происходит, — рассказывает он. — Никто мне этим утром не сообщил о чем-то из ряда вон выходящем».
Через четверть часа ему позвонил командующий Центральным сектором: «Лейзер, давай раскупорим шампанское и поднимем бокалы. Война началась! Авиация атакует египетские аэродромы».
Тем временем Иоси прибыл в штаб бригады. Как и остальным, ему предложили тотчас же возвратиться и привести свою часть в состояние боевой готовности. Иоси помчался назад в деревню. По дороге он решил связаться со своим заместителем Иорамом и сообщить ему по телефону о ситуации.
Телефонный звонок разбудил разведчиков. Иорам, спавший в мобилизованном фургоне «Тнувы»[7] поднял трубку. «Черт подери, не дают спать», — пробормотал он хриплым сонным голосом.
На другом конце заговорил Иоси. «Выгони бронетранспортеры и джипы из ангаров и рассредоточь их на местности. Разверни зенитное оружие. Началась война».
Безостановочный вой сирен долетел и сюда.
— Я слышал их сквозь сон, — говорит Ури, — подсознательно встревожился, но попытался отбрыкаться. Повернулся на другой бок и продолжал спать.
Иорам подошел к Шае, спавшему с ним вместе в фургоне «Тнува», и пнул его спальный мешок. «Шая, подъем, началась война!»
Шая завернулся потуже: его не поднимут с помощью таких дешевых номеров. «Иди ты к такой-то матери, — пробормотал он, — дай спать».
«Без шуток, Шая, началась война!»
Когда Шая наконец высунул из мешка голову, вся разведка уже была на ногах. «Я со сна не очень понял, что война началась, — говорил Мони, — взволновался и немного опешил. Не знал, радоваться или не стоит. Подумал, что в любую секунду нас- могут накрыть снарядом. Не соображал, что происходит вокруг. Помню, что когда я очухался, то сказал себе: «На сей раз — будь что будет — деремся до конца. Или мир, или все загремим на тот свет».