» (Lib. 49). Это распоряжение было выполнено, что и засвидетельствовал александрийский историк: «Магон из области кельтов и лигуров ведет других многочисленных наемников» (Lib. 59). Данный пассаж совершенно не соответствует действительности.
Еще более фантастическую версию приводит Корнелий Непот. В биографии Ганнибала он пишет, что накануне войны между Римом и державой Селевкидов знаменитый полководец объявился в Кирене. Сюда Ганнибал вызвал младшего брата, проживавшего в Картхадаште. Магон откликнулся на призыв, но когда об этом узнали карфагенские власти, то объявили его изгнанником. Ганнибал вернулся обратно к царю Антиоху III, «о конце же Магона существует двоякий рассказ: одни писатели сообщают, что он погиб в кораблекрушении, другие – что его убили собственные рабы» (Nep. Han. 8).
Как полководец младший брат Ганнибала сделал все ради достижения победы. Но удача повернулась лицом к римлянам, карфагеняне потерпели поражение. Вины Магона здесь не было, он сражался как герой и умер на корабле, спеша на помощь родному городу. Если бы Гасдрубал, сын Гискона, воевал так же храбро и умело, как Магон, то карфагенскому правительству не потребовалось отзывать Ганнибала в Италию.
14. Между войной и миром (202 г. до н. э.)
В Карфагене еще ничего не знали о событиях в Северной Италии. Ситуация в городе была тревожной, различные слухи будоражили население. Успех в морском бою у Утики не смог сгладить тягостного впечатления от разгрома и пленения Сифакса. По свидетельству Тита Ливия, в Картхадаште надеялись на нумидийского царя «больше, чем на Гасдрубала с его войском» (XXX. 16). И теперь эти надежды рухнули. Партия войны разом утратила свое влияние, в карфагенском правительстве возобладали мирные настроения. В римский лагерь под Тунетом отправился совет тридцати в полном составе, чтобы обсудить условия заключения мирного договора.
Во время встречи со Сципионом карфагенские послы пошли по пути наименьшего сопротивления и всю вину за развязывание войны с Римом свалили на Ганнибала. С одной стороны, это было подло, с другой стороны, это было мудро. Подло потому, что карфагенское правительство в равной степени несло ответственность с Ганнибалом за новую войну с римлянами. Мудрость же заключалось в том, что карфагенский полководец находился в Италии, поэтому его можно было обвинить в чем угодно, тем самым снимая вину с самих карфагенян. Сципион все это прекрасно понимал, но был вынужден сделать вид, что верит пунийским посланцам. У него были свои резоны как можно быстрее заключить мир с Карфагеном.
Дело в том, что положение Публия Корнелия было достаточно шатким. Для него было принципиально важно поставить в этой войне победную точку, однако уверенности в том, что так и будет, у него не было. После очередных консульских выборов полководцу могли прислать замену, и в этом случае лавры победителя достались бы другому человеку, несмотря на то что именно Сципион пленил Сифакса и победил Гасдрубала. Но у этой медали была и обратная сторона. Несмотря на то, что в Цирте закрепился Масинисса, а в Тунете стоял римский гарнизон, Утику Публий Корнелий так и не сумел взять. Город стоял крепко, шансов овладеть им в ближайшее время у римлян не было. До Сципиона доходили слухи, что карфагенское правительство отозвало из Италии армии Ганнибала и Магона, было неясно, какие действия предпримет Гасдрубал. Между тем находившиеся в палатке победоносного полководца посланцы изъявляли готовность повиноваться и принять любые условия Сципиона. Поэтому в данной ситуации Публию было выгодно заключить с пунийцами почетный мир и войти в историю как победитель могучего Карфагена. Исходя из совокупности этих факторов, римский полководец согласился на переговоры.
Для начала Сципион решил припугнуть членов делегации и заявил, что «пришел в Африку, надеясь – и счастливый исход войны укрепляет его в этой надежде, – что вернется домой с победой, а не с договором о мире; но, хотя победа почти у него в руках, от мира он не отказывается: пусть все народы знают: римляне и начинают войну, и оканчивают ее, руководствуясь правом» (Liv. XXX. 16). Карфагеняне согласно закивали головами, поскольку доля правды в этих словах была. С другой стороны, армии Магона и Ганнибала могли уже плыть в Африку, что делало заявление Сципиона излишне самонадеянным. Причем понимали это обе договаривающиеся стороны. Тем не менее диалог продолжался.
Публий Корнелий озвучил условия, на которых мог быть заключен мир: «вернуть пленных, перебежчиков и беглых рабов; вывести войска из Италии и Галлии; на Испанию не притязать; уйти со всех островов между Италией и Африкой; отдать военные корабли, оставив себе только двадцать, доставить пятьсот тысяч модиев пшеницы и триста тысяч модиев ячменя» (Liv. XXX. 16). По большому счету это были вполне приемлемые условия. Пожертвовать перебежчиками и рабами для карфагенян не составляло проблемы, так же как и отпустить на свободу всех пленных римлян. Пункт о выводе войск из Галлии и Италии вообще был вставлен для галочки, поскольку армии Ганнибала и Магона в скором времени должны были вернуться в Африку. Что касается островов между Африкой и Италией, то в сложившейся ситуации пунийцы не имели возможности их удержать. Единственным по-настоящему серьезным ударом для карфагенян было ограничение количества боевых кораблей. Что касается уплаты контрибуции, то конкретных данных Тит Ливий не привел: «О сумме денег, которую потребовал Сципион, я нашел различные сведения: одни писатели называют пять тысяч талантов, другие – пять тысяч фунтов серебра; третьи – жалованье для солдат в двойном размере» (XXX. 16). Огласив такие мягкие условия заключения мирного договора, Публий Корнелий проявил большую сдержанность, что свидетельствует только об одном: в окончательной победе он не был уверен. Карфагеняне внимательно выслушали полководца: «Дается вам три дня на размышление, – сказал Сципион, – согласны ли вы на такие условия? Если согласны, заключайте со мной перемирие и отправляйте в Рим послов к Сенату» (Liv. XXX. 16). На этом переговоры закончились, посланцы вернулись в Картхадашт.
Но все было не так просто, как казалось на первый взгляд. Относительно заключения мирного договора с римлянами в Карфагене существовали различные мнения. Страх перед Сципионом, возникший после поражений Сифакса и Гасдрубала, немного поутих, как только стало известно о скором прибытии армий Ганнибала и Магона. Было решено тянуть время до их появления в Африке, а чтобы римляне ничего не заподозрили, отправить на берега Тибра посольство. Взяв с собой для отвода глаз небольшое количество беглых рабов, перебежчиков и пленных легионеров, представительная делегация отправилась в Рим. Сопровождал ее легат Сципиона Квинт Фульвий Гиллон. Другое посольство отправилось к Публию Корнелию заключать перемирие, которое должно было продлиться до возвращения их посланцев из Рима с ответом сенаторов.
Ночь опустилась на землю, накрыв Ойкумену огромным черным плащом. С вершин Бруттийских гор[23] лагерь армии Ганнибала был виден как на ладони, тысячи огней озаряли окрестные холмы. У костров сидели воины самых разных национальностей. Испанцы в белых туниках с пурпурной полосой, галлы в шерстяных плащах, нумидийцы в львиных, леопардовых и медвежьих шкурах. Ливийцы сняли римские доспехи, составили в ряды большие щиты и теперь грелись у огня; рядом сидели балеарские пращники в туниках с широкой каймой. Над лагерем стоял гул, слышались ржание коней, лязг железа, выкрики командиров. И вся эта разноязыкая и многоплеменная толпа подчинялась железной воле одного человека – Ганнибала, сына Гамилькара, величайшего полководца Картхадашта.
Идущие через лагерь карфагенские послы видели, какая страшная сила сосредоточена в руках этого человека. Солдаты Ганнибала могли не только на равных сражаться с римскими воинами, но и побеждать в открытом бою грозные легионы. Поэтому только сын Гамилькара мог спасти Карфаген от нависшей над городом смертельной опасности. Посланцы приблизились к просторной палатке, стоявшей посредине лагеря, где у входа дежурили увешанные оружием рослые иберийцы. Командир телохранителей осветил факелом лица прибывших, узнал, кто и откуда прибыл, после чего скрылся в палатке. Через некоторое время он вновь появился, откинул полог и пропустил делегацию внутрь. Легендарный полководец примет ночных гостей. Послы было замешкались, но быстро справились с волнением и вошли в палатку. Разговор предстоял трудный…
После того как до Италии дошли вести о битве на Великих равнинах, Ганнибал был уверен, что к нему придут послы из Карфагена и позовут на защиту города. Об этом сохранилось конкретное свидетельство Тита Ливия: «Ганнибал все предвидел заранее и приготовил флот» (Liv. XXX. 20). Будучи опытным военачальником, он не мог не понимать, что война в Италии зашла в стратегический тупик, из которого не было выхода. Римляне не могли выбить карфагенян из области Бруттия, пунийцы не имели сил и возможностей угрожать Риму. После битвы при Метавре итальянский театр боевых действий стал второстепенным, судьба войны теперь решалась в Иберии и Африке. Однако Ганнибал упорно цеплялся за итальянскую землю.
Как пишет Тит Ливий, когда полководец выслушал посланцев карфагенского правительства, то разразился гневной речью: «Уже без хитростей, уже открыто отзывают меня те, кто давно уже силился меня отсюда убрать, отказывая в деньгах и солдатах. Победил Ганнибала не римский народ, столько раз мною битый и обращенный в бегство, а карфагенский сенат своей злобной завистью. Сципион не так будет превозносить себя и радоваться моему бесславному уходу, как Ганнон, который не смог ничего со мной сделать, кроме как погубив Карфаген, только бы погрести под его развалинами мой дом» (Liv. XXX. 20). Но насколько эта гневная сентенция соответствовала реальному положению дел?
После занятия римлянами Капуи в 211 г. до н. э. и взятия Тарента в 209 г. до н. э. шансы Ганнибала на успех в Италии стали минимальными. По большому счету ему уже тогда стоило задуматься о бесперспективности дальнейшей борьбы на вражеской территории и эвакуации армии в Африку для защиты Карфагена. Оттуда войска можно было перебросить на Иберийский полуостров, где они могли оказать решающее влияние на дальнейший ход кампа