«Ноги в сапогах, – доложил не забывавший следить за дорогой Буланыш. – Сидят, отдыхают. Объедем, противно».
– Далеко? – уточнил, с радостью отбросив не самые простые думы, богатырь.
«С версту. Не хочу туда».
– Потерпишь, – отрезал Алеша. – Нюхать не будешь, обойдем, встанешь по ветру.
«Ты нюхай, а я пастись пойду. Противно».
– Я уже понял.
Прекращая перепалку, китежанин недвусмысленно шевельнул поводом. Буланыш недовольно мотнул гривой, но артачиться не стал: выказал свое мнение, и ладно. Нюхом даже обычные кони не всякой собаке уступят, а богатырские сильнее во всем. Впрочем, унюхать княжьего гонца смог бы и Алеша, пусть и не за версту. Запах был сильным и, прямо скажем, странноватым, но Охотник чего только не нюхивал, а тут всего лишь зачарованные сапоги, пусть и не снимаемые неделями. Иначе-то не выходит: боязно гонцам такую ценность из рук, то есть с ног выпускать. Украдут, не ровен час, век с казной не расплатишься, да и не всё меряется деньгами. У княжеских скороходов, а было их в Великограде куда меньше, чем Охотников в Китеже, есть и своя гордость, и свои правила, и своя волшба, и даже штаны особенные, чтоб ноги друг о дружку не слишком терлись.
Стать таким бегуном мог не всякий, требовалось для того врожденное чутье, и все равно приходилось годами учиться и самому бегу, и тому, как дорогу выбирать и препятствия обходить. Гору миновать еще полбеды, а ты попробуй на полном разгоне в человека или зверя не впечататься, но и это еще не предел. Случались среди гонцов искусники, что могли по верхушкам деревьев бегать: этих считали получародеями и слегка опасались.
В стародавние же времена от скороходов с их сапогами по понятным причинам и вовсе шарахались. Само собой, прежде чем допускать пред светлые княжеские очи, гонцов гнали в баню; вроде бы не такая уж и большая задержка, но однажды именно этого часа не хватило, чтоб отвести большую беду. После этого великий князь строго-настрого наказал вести скороходов к нему, как есть, а княгиня после первого же раза собрала чародеев и посулила награду тому, кто сумеет одолеть дорожно-сапожную вонь. Такой искусник сыскался, и с тех пор от скороходов, сколько бы дней они ни были в пути, пахло чем-то вроде распаренного банного листа, только не березового, а похожего сразу и на перечную мяту, и на таволгу. Людям это не мешало, а коней никто не спрашивал.
«Нечестно, – не желал униматься Буланко. – Я родился конем, я бегу. С подковами легче, но я и без подков – я. А этот надел сапоги и стал быстрее коня. И еще пахнет!»
– Тупой не пахнет, – напомнил про Стоянова коня Алеша, – он тебе что, больше нравится?
Буланыш не ответил, задумался, но ненадолго; вернуться к своим мыслям Алеша, по крайней мере, не успел.
«Тупой хуже, – торжественно объявил жеребец. – Он весь поддельный, а тут только сапоги нечестные. Близко уже. Спешишься?»
– Посмотрим, – вывернулся относившийся к скороходам со всем уважением богатырь. – Ты не злись, гонцы великоградские свой хлеб не зря едят. Сапоги волшебные, они не для всех, и управиться с ними немногим легче, если легче, чем с… Тупым. Тут и навыки нужны, и сила, и разум быстрый, и все равно погибнуть можно запросто. Случалось, и не раз.
Буланко смолчал, но на горку взобрался безропотно, даже не пытаясь увильнуть. Охотник усмехнулся и вдруг загадал, знакомый будет гонец или нет. Всего Владимир держал девять скороходов, по двое на каждую из сторон света и еще одного на всякий случай, Алеша в бытность свою в Великограде знал в лицо четверых, так что получалось четыре против пяти, почти как монетку бросить. Если выйдет знакомый, ущучат они Огнегора еще до зимы, ну а нет… Не последний день живем.
Зловредному колдуну не повезло – гонец оказался знакомым, Охотник даже имя вспомнил – Закат Полуденович. Крепкий, крутой, уже в годах, Закат всегда был настороже. Алешу признал сразу, правда, радости особой не выказал, спасибо хоть поздоровался.
– И тебе по здорову, Полуденович, – откликнулся, спешиваясь, китежанин. – Куда путь держишь, не в столицу часом?
– На юга, – буркнул гонец, убирая вынутый на всякий случай кинжал.
Подумывавший, не подать ли в Великоград весточку, Алеша чуток расстроился, но виду не показал, лишь подбородок вскинул:
– Новостями не побалуешь?
Ответ был ожидаемым:
– «Побалуешь», ишь. Не до баловства нам, – набычился Закат. – Что сказали донести, то и доносим. А что до самих дел – так они не нашего ума.
– Так и не моего, – отмахнулся Алеша, вдыхая столь противный Буланышу запах. – Княжьи дела мне теперь без надобности. Скажи лучше, не приметил ли чего по нашей части. Худов там или еще каких упырей.
– Худов не было, – сменивший гнев на милость Закат оказался не прочь поболтать, – но вообще-то беспокойно. Люди на дорогах всякое болтают. На побережье о чудах-юдах снова заговорили. Мол, топят лодки рыбацкие, житья нет. Люди лихие по лесам да горам расселись, куда ж без них. Сколько в той болтовне правды, не наше дело, но ваш брат вон разъездился, не на пустом же месте!
– Наш брат, говоришь? Охотник, что ли?
– Лясы я с ним не точил, и знака он мне не показывал, – вновь насупился гонец, но в подробностях объяснил, что обогнал караван, в голове которого ехали двое, и один, на гнедой белоногой лошади, был в китежанском распашне. Останавливаться Закату было недосуг, но запомнилось – тем более что и караван какой-то странный. На купцов с товарами не похоже, на переселенцев или воинский обоз тем паче, а лицедеи со скоморохами караванами не ходят и охранников не нанимают. Странно, короче, только зачем гонцу княжьему всякие странности? Он куда пошлют, туда и бежит, главное – вести в срок доставить.
– И то, – согласился китежанин, гадая, кто из братьев или сестер мог отправиться на юг. – Ну а для меня странности – милое дело. Спасибо тебе, поеду гляну, может, помощь требуется.
– Это вряд ли, – усомнился Закат, – спокойно ехали, не таясь, да и тихо тут. Или нет?
– Разбойники были, но не здесь, да и те кончились, а так да, тихо.
– Куда ж без них, – повторил, поднимаясь, скороход. – Ладно, бывай, Охотник, пора мне.
– И тебе доброй дороги без оврагов да буераков, – от души пожелал китежанин, но Закат уже сорвался с места, одним махом одолев золотой от солнца спуск. Алеша хмыкнул и приставил ладонь ко лбу, провожая взглядом негаданного собеседника.
А на что посмотреть было – скороходы ходят огромными скачками, часами двигаясь, будто таежные лыжники, потому и штаны у них такие – изнутри на бедрах толстенная кожа нашита для защиты. Без нее, будь ты хоть сто раз умелый, собственную шкуру там даже не сотрешь, стешешь.
Подошел Буланко, молча ткнулся мордой в плечо, дескать, чего здесь торчать, воды нет, а трава сухая да пыльная. Торчать и впрямь было нечего.
– Слыхал? – деловито осведомился Охотник, разбирая поводья. – Брат наш поблизости объявился, должно быть, из поиска летнего возвращается. Перехватим, и будет нас уже трое.
Примеченный скороходом караван полз небыстро, и Алеша, прикинув скорости и расстояния, рванул на перехват по полям да лесным тропам. Расчет оказался верным: на тракт они с Буланышем выскочили возле немалого села, где скучавшие на завалинке деды наперебой объяснили, что ничего похожего здесь не появлялось. Ну и отлично – Охотник, как и собирался, неспешно двинулся навстречу вряд ли сулящей неприятности загадке.
По всему, странный караван должен был уже появиться, но Буланыш пробегал версту за верстой, а тракт, тянувшийся сквозь густой – не свернуть, тем паче со здоровенными возами – лес, оставался пустым. Одинокие пешеходы и пара мужиков на телеге в счет не шли, да и двигались они в ту же сторону, что и Алеша. Впору было забеспокоиться, но китежанин, доверяя и своему чутью, и своим расчетам, упорно ехал вперед и оказался прав. Лес словно бы прогнулся, уступив место обширной, испятнанной валунами поляне, опоясанной не то слишком полноводным ручьем, не то речушкой. Тракт, повторяя ее изгиб, забирал налево, а направо, у самой кромки леса, весело пестрел лагерь. Непонятные караванщики предпочли устроиться на ночлег в чистом поле и сделали это основательно.
– Ну, – окликнул Алеша примолкшего к вечеру жеребца, – что скажешь?
«Зверинщики, – уверенно определил, принюхиваясь, Буланко. – Как на ярмарке, только всего больше. Медведей не чую, волков, лис тоже. На кабанов похожее есть, но не кабаны… Сильный запах, всех забить норовит. Люди есть, волы, коней много… Простых… И еще что-то… Непонятное, но не злое, нет. И ровно травой сладкой вешней тянет… Откуда? Осень ведь».
– Волшбы не чуешь?
«Чуял бы, сказал. Посмотреть бы…»
– Лады. Прятаться нечего – Русь вокруг, тракт наезженный…
Подъезжали медленно, не скрываясь. Буланко деловито принюхивался, то и дело норовя ускорить шаг, Алеша не давал, хотя любопытство и разбирало.
Уставшее солнце светило в спину, и по-ярмарочному пестрые шатры у опушки видно было отлично. Как и сгрудившиеся слева от них крытые повозки, из-за которых почти сразу выехала пара всадников, судя по легкой броне, из числа опекающих караваны охранников. С лошадьми, на первый взгляд очень приличными, пара управлялась неплохо, что до наездников, то передний, похоже, когда-то ходил не меньше чем в десятниках, да годы свое взяли. Второй, круглолицый и румяный, был с ног до головы обвешан оружием, отчего казался вовсе юнцом. Зато глядел, ну или пытался глядеть, матерым зверем. Съехались возле странного, словно сросшегося из двух камней, валуна, на который умудрился взгромоздиться растрепанный, почти высохший репейник. Буланыш, не дожидаясь приказа, встал, для порядка фыркнув и топнув ногой.
«Не боятся, – подсказал он. – Не злятся, не тревожатся. Довольны, встречей довольны… Любопытно им».
– А тебе нет, что ли? – шепнул Алеша, спокойно откидывая капюшон. – Здравствуйте, люди добрые.