Марий снова лег, чувствуя, как ломят от усталости суставы. Слишком много времени и энергии потратил он, становясь Первым Человеком в Риме, чтобы теперь скромно отойти в сторонку и наблюдать, как блеск его славы затмит не по годам развитой аристократ, входящий в силу, в то время как он, Гай Марий, старик или вообще мертвец, уже не сможет этому помешать. Как ни любил он свою жену, чье аристократическое происхождение открыло ему путь к первому консульству, он все равно не мог смириться с тем, что ее племянник, представитель ее рода, вознесется выше его.
Консулом он был уже шесть раз, а значит, его ждет седьмое избрание. Никто из римских политиков, впрочем, не верил всерьез, что Гай Марий сможет вернуть славу тех лет, когда центурии голосовали за него, причем трижды в его отсутствие, раз за разом подтверждая свою убежденность в том, что лишь он один, Гай Марий, в силах уберечь Рим от германцев. Что ж, он действительно не раз спасал сограждан. И какова их благодарность? Стена враждебности, кривотолки и козни. Оппозиция со стороны Квинта Лутация Катула Цезаря, Метелла Нумидийского Свина и многочисленной и влиятельной фракции в сенате, объединившейся с единственной целью – свалить Гая Мария. Ничтожества с громкими именами, которым невыносима мысль, что их любимый Рим спасен презренным «новым человеком» – италийским деревенщиной, по-гречески не разумеющим, как охарактеризовал его Метелл Нумидийский Свин много лет назад.
Но нет, битва еще не окончена. Невзирая на удар, Гай Марий станет консулом в седьмой раз, чтобы остаться в анналах величайшим римлянином за всю историю Республики. Не собирается он уступать пальму первенства златовласому потомку Венеры.
– Я тебя прижму, паренек! – произнес он вслух и ущипнул Юлию.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась она.
– Через несколько дней мы уезжаем в Пессинунт – ты, я и наш сын.
Юлия села в постели:
– О, Гай Марий, неужели? Как чудесно! Ты правда возьмешь нас с собой?
– Правда, жена. Плевать я хотел на условности. Наше отсутствие продлится два-три года, а в моем возрасте трудно так долго обходиться без жены и сына. Будь я моложе – другое дело. Поскольку я еду как частное лицо, официальных препятствий тому, чтобы я взял с собой семью, не существует. – Он прищелкнул языком. – Я сам отвечаю за все последствия.
– О, Гай Марий! – Иных слов у нее не нашлось.
– Мы посетим Афины, Смирну, Пергам, Никомедию, сотни других мест.
– И Тарс? – с живостью спросила она. – О, мне всегда так хотелось повидать мир!
Ломота в суставах не прошла, зато снова навалилась сонливость. Веки его опять опустились, рот приоткрылся.
Юлия еще какое-то время щебетала, а потом, исчерпав слова восторга, обхватила колени руками и, со счастливой улыбкой обернувшись к Гаю Марию, нежно произнесла:
– Любовь моя, ты?..
Ответом ей был храп. Научившись за двенадцать лет супружества смирению, она легонько покачала головой и, не переставая улыбаться, повернулась на правый бок.
Затушив последние искры разгоревшегося на Сицилии восстания рабов, Маний Аквилий возвратился домой если не триумфатором, то, во всяком случае, героем, заслужившим овацию. На триумф он претендовать не мог, поскольку воевал против порабощенного мирного населения, а не против солдат вражеской армии; гражданские войны и подавления восстаний рабов занимали в воинском кодексе Рима особую нишу. Получить от сената полномочия усмирить мятежников было не менее почетно и ответственно, чем воевать с иноземной армией, однако права требовать триумфа такой полководец не имел. Триумф был призван продемонстрировать народу Рима военные трофеи: пленников, сундуки с деньгами, всевозможное награбленное добро – от золотых гвоздей, выдранных из царских ворот, до мешков с корицей и ладаном. Любая добыча обогащала римскую казну, и народ получал возможность собственными глазами лицезреть, сколь прибыльное занятие война – конечно, для римлян-победителей. Но при подавлении выступлений рабов и гражданских смут не было никакой добычи, а считать приходилось одни потери. Все ранее награбленное добро возвращалось законным владельцам; государство не имело права даже на жалкую долю.
Потому-то и была придумана овация. Процессия двигалась по той же дороге, по которой обыкновенно следовали войска во время триумфа. Правда, военачальник не ехал в старинной триумфаторской колеснице, не красил лица и не облачался в роскошную тогу; вместо труб играли флейты, чьи звуки были совсем не такими духоподъемными. Главное божество в качестве подношения получало овцу, а не быка, довольствуясь, как и военачальник, менее пышной церемонией.
Однако Маний Аквилий не имел причин роптать. Отпраздновав овацию, он снова занял место в сенате и, будучи консуляром – бывшим консулом, – удостоился чести высказывать свое мнение прежде такого же, как он, консуляра, не удостоенного ни триумфа, ни овации. Из-за падавшей на Мания Аквилия тени отцовского позора, он в свое время не рассчитывал подняться и до консула. Некоторые проступки трудно загладить, особенно если семейство не очень знатное; проступок же Мания Аквилия состоял в том, что, воспользовавшись смутами, последовавшими за смертью пергамского царя Аттала III, он продал более половины территории Фригии отцу теперешнего понтийского царя Митридата за золото, которое осело в его кошельке. Территория эта, вместе с остальными владениями царя Аттала, должна была отойти римской провинции Азия, ибо царь Аттал завещал Риму все свое царство. Тогда Манию Аквилию-старшему казалось, что отсталая Фригия, из невежественных жителей которой даже рабы получались скверные, – не большая потеря для Рима. Однако влиятельные лица в сенате и на Форуме не простили Мания Аквилия-старшего и не забыли этого происшествия даже к тому времени, когда на политической арене появился Маний Аквилий-младший.
За звание претора велась нешуточная борьба, на которую ушло почти все понтийское золото, а его у семьи оставалось не много, поскольку папаша не отличался ни бережливостью, ни осмотрительностью. Поэтому Маний Аквилий-младший ухватился за возможность упрочить свое положение, едва таковая подвернулась. После того как германцы разгромили Цепиона и Маллия Максима в Заальпийской Галлии и вознамерились двинуться в долину Родана, а оттуда в Италию, именно претор Маний Аквилий предложил избрать Гая Мария консулом в его отсутствие, in absentia, чтобы противостоять нависшей угрозе. Это сделало Гая Мария его должником, и Гай Марий не замедлил рассчитаться.
Маний Аквилий стал при Марии легатом и помог ему разгромить тевтонов при Аквах-Секстиевых. Доставив весть об этой столь важной победе в Рим, он был избран младшим консулом в пару Марию, когда тот в пятый раз занимал консульскую должность. По истечении года консульской службы Маний Аквилий повел в Сицилию два своих отлично вымуштрованных легиона, состоявших из одних ветеранов, дабы усмирить восставших рабов, бесчинствовавших уже не один год и ставивших под угрозу снабжение Рима зерном.
Вернувшись и организовав себе овацию, он надеялся выставить свою кандидатуру на должность цензора, когда подоспеет время выбирать очередную пару. Однако влиятельные лица тоже не дремали. Попытка Луция Аппулея Сатурнина захватить власть в Риме пошатнула положение Гая Мария, и Маний Аквилий остался без поддержки. В результате он был привлечен к суду за злоупотребления. Народный трибун, инициировавший процесс, имел влиятельных друзей среди всадников, служивших как присяжными, так и председателями судов; звали трибуна Публий Сервилий Ватия. Он происходил из знатного семейства плебейской ветви Сервилиев и был весьма честолюбив.
Суд состоялся на Форуме, на котором не утихали страсти со времени выступлений Сатурнина. Павда, все надеялись, что смерть этого народного трибуна положит конец насилию на Форуме, приводящему к гибели магистратов. Однако ни насилие, ни даже убийства не прекращались, а все из-за сына Метелла Нумидийского Свина – Свиненка, который стремился свести счеты с врагами отца. Своей отчаянной борьбой за возвращение Метелла-старшего из ссылки он заслужил более благозвучный когномен, нежели Свиненок, и теперь именовался Квинтом Цецилием Метеллом Пием, ибо «Пий» значит «почтительный». После успешного завершения этой борьбы Метелл Пий Свиненок намеревался поквитаться с отцовскими недругами. К недругам причислили и Мания Аквилия, который, как все знали, был ставленником Гая Мария.
Плебейские собрания обычно были малочисленными, и на этот раз народу в нижней части Римского форума, где должны были проводиться слушания, собралось немного.
– Все это дело не стоит выеденного яйца, – говорил Публий Рутилий Руф Гаю Марию, когда они явились на Форум в последний день суда над Манием Аквилием. – Ведь это была война с рабами! Сомневаюсь, чтобы он нашел чем поживиться от Лилибея до самых Сиракуз. Кроме того, эти сицилийские скряги-землевладельцы наверняка глаз с Мания Аквилия не спускали! Так что ему не удалось бы прикарманить и бронзовой монетки!
– Просто Свиненок целит таким манером в меня, – ответил Гай Марий, пожимая плечами. – Об этом известно и Манию Аквилию. Он поплатился за то, что поддерживал меня.
– И за то, что его папаша продал половину Фригии, – сказал Рутилий Руф.
– Верно, и за это.
Разбирательство велось по новым правилам, установленным покойным Гаем Сервилием Главцией, который вернул суды всадникам, оставив сенаторам возможность выступать только в качестве ответчиков. Жюри присяжных состояло из тщательно отобранных виднейших представителей римского делового мира в количестве пятидесяти одного человека; обвинение и защита уже обращались к суду, были заслушаны и показания свидетелей. На последний день было намечено двухчасовое выступление обвинения и трехчасовое – защиты, после чего присяжным надлежало незамедлительно огласить свой приговор.
Сервилий Ватия блестяще выступил от имени государства: сам он был недурным законником, его помощники тоже оказались на высоте; однако не было сомнений, что публика – а ее в последний день разбирательства собралось побольше, чем в предыдущие, – дожидается залпов тяжелой артиллерии, то есть речей адвокатов Мания Аквилия.