— Дайте кружку, — попросил Калинин.
— Пущай из носика пьет!
Калинин поднялся и ткнул пальцем в первого попавшегося красноармейца, молодого парня с простым лицом:
— Дай немцу свою кружку!
— Ни за что не дам! — упрямо ответил тот. — Не хочу, чтобы он к ней своими фашистскими губами прикасался! Меня всю оставшуюся войну тошнить будет!
Алексей повернулся к Приходько и с мольбой посмотрел на него. Не говоря ни слова, Николай снял с пояса свою кружку и отдал лейтенанту. Калинин принял ее с благодарностью.
Не снимая чайника с жерди, он плеснул в кружку кипятку и подал немцу. Тот дрожащими руками поднес ее к заледеневшим губам и принялся жадно хлебать.
— Wie heiet du?[4] — спросил Калинин. Немец не ответил. Словно не слышал. Алексей повторил вопрос, но так и не добился ответа. Он подумал, что сейчас лучше не трогать пленного.
Подошел фельдшер — пожилой белорус с длинными усами, опускающимися на подбородок. Попросил у Калинина спирт, чтобы растереть несчастного. Красноармейцы долго возмущались по этому поводу, особенно когда Алексей отдал медику флягу и воздух наполнился специфичным запахом.
Солдаты постепенно расходились. Время было позднее. Ушли и старшина с Приходько, ушел фельдшер. Немец лежал возле догорающего костра, закутанный в три шинели. От удара прикладом у него раздулась нижняя губа. Алексей смотрел на пленного и не видел в нем врага. Его вполне можно принять за обычного деревенского парня откуда-нибудь из средней полосы России, если не обращать внимания на чужой покрой шинели и на немецкие знаки отличия. Немец лежал под сосной. На высоте полуметра над его головой торчал топорик, которым рубили дрова. Его оставил кто-то из солдат.
— Хотите еще чаю? — спросил Калинин по-немецки.
Немец кивнул.
— Хотите чаю? — снова спросил Калинин. Немец недоуменно замер, затем кивнул повторно.
Это походило на издевательство, Алексею за свои слова было стыдно, но он решил попытаться.
— Я не слышу ответа, — мягко произнес лейтенант. — Вы хотите чаю или нет?
— Да, — ответил немец.
Это было первое осмысленное слово, произнесенное им. Алексей облегченно вздохнул. Некоторые люди от пережитого шока теряют речь.
— Как вас зовут?
Немец вдруг засуетился. Зашевелились руки, скрытые под шинелью.
— Снег! — произнес он. — Много снега!.. Снег ревет!
Политрук наклонился к Калинину:
— Что он говорит?
— Ерунду какую-то, — ответил Алексей. — Что-то про снег.
Он снова заговорил с пленным:
— Меня зовут Алексей Калинин, я учусь в Московском университете и собираюсь стать историком.
Немец вопросительно уставился на лейтенанта.
— Как вас зовут? — спросил Алексей.
— Штолль… — судорожно произнес немец. — Янс…
— Янс Штолль, — повторил Калинин. Кажется, разговор завязался. — Зачем ваш отряд забрел в лес?
— Бауэр…
Алексей мгновение соображал.
— Вы бауэр?
— Да!
— Что он говорит? — снова спросил Зайнулов.
— Видимо, до войны он работал в сельском хозяйстве. Он — бауэр, немецкий крестьянин.
— Крестьянин? — раздался рядом удивленный голос.
Фрол Смерклый приблизился к немцу, внимательно его разглядывая. Глаза пленного испуганно забегали.
— Нет, прошу вас… — произнес Калинин, выставив руки. — Не пугайте его!
— Он такой же крестьянин, как и я? — продолжал удивляться Фрол. — Как же так?
— А что тебя, собственно, изумляет, Фрол? — спросил политрук.
Смерклый замялся:
— Не знаю… Не думал, что они… такие же…
— Ты думал, что немцы рождаются с винтовкой в руках и рогатой каской на голове? Не предполагал, что у немцев когда-то были гражданские профессии?
Мудрый Зайнулов попал в самую точку. Смерклый действительно не задумывался о том, кем были немцы до войны. После пропагандистских фильмов, которые демонстрировались в бывшей церкви, а ныне сельском клубе, они представлялись ему дикими озлобленными ордами без рода и племени. Он не мог представить, что немцы тоже варят сталь и выращивают хлеб. Даже забыл, что у них могут быть жены и дети.
Эта простая мысль потрясла Смерклого. Он неожиданно понял, что немецкие солдаты, как и советские, когда-то были обычными людьми. В этом они похожи — возможно, как братья, выросшие на разных концах света и потому говорящие на разных языках. Но кто-то поссорил братьев, кинул их друг на друга, заставил вцепиться в глотки.
— Спроси, чего он выращивает? — попросил Фрол молодого лейтенанта.
— Он боится вас, — ответил Калинин. — Отойдите, пожалуйста.
— Я тоже крестья-янин! — обращаясь к немцу, сказал Смерклый, тыча себя пальцем в грудь. — Как это… Ба-а-ауер!
— Бауэр? — переспросил пленный. Лицо его просветлело. — Я из региона Вестервальд!
— О чем он лопочет? — спросил Смерклый.
— Он из региона Вестервальд в Германии.
— Я из-под Вологды! Мы растим пшеницу и коров!
Калинин перевел фразу Смерклого. В ответ немец увлеченно заговорил.
— Он тоже занимается коровами, продает говядину и молоко, — перевел Калинин.
Немец что-то спросил.
— Он спрашивает, чем вы их кормите? — озвучил Алексей.
— Как чем? — удивился Фрол. — Летом травой. Зимой сеном. Клевер у нас сочный! Коровы его любят.
Калинин перевел, и немец вновь что-то спросил.
— Какие вы применяете добавки?
— Какие добавки? — не понял Смерклый. — Никаких добавок.
— Он спрашивает, каков суточный удой ваших коров? — продолжал Калинин.
— Литров будет так пять-семь, — честно ответил Фрол.
Калинин перевел. Немец улыбнулся и, гордо подняв голову, что-то сказал. Алексей подумал о том, как непросто было добиться этой улыбки пленного.
— Его коровы дают молока на четыре-пять литров больше, — перевел лейтенант.
У Смерклого выпятилась нижняя губа. Глаза, казалось, придвинулись друг к другу от удивления.
— Вот это ты приврал, немецкая твоя морда! — без злобы произнес он. — Не может корова столько молока давать! Нет в ней столько!
— Он утверждает, что не лжет, — ответил Калинин.
— Фрол, всё! — произнес политрук. — Иди спать! Завтра наговоришься!
— Ладно, — сказал Фрол и, повернувшись, произнес удивленно: — Двенадцать литров!
Встреча и разговор с немцем глубоко потрясли вологодского крестьянина. Возвращаясь в первый взвод, Смерклый начисто забыл обиду, нанесенную Николаем Приходько. После разговора с пленным о коровах мысли крестьянина были светлы. Ему вспомнились лето, родная деревня и окружающие деревню поля, засеянные пшеницей. Смерклый ушел, и Калинин вздохнул с облегчением. Немец внимательно посмотрел на офицеров. Он собирался что-то сказать, но внезапно над его головой раздался короткий щелчок. Забытый топорик воткнутый в ствол и едва различимый в темноте, вывалился из складок коры. Просвистев рядом с пленным, он ухнул в сугроб. Немец уставился на темный провал в снегу.
— Ничего страшного! — заверил Алексей, вытащил топорик и отложил в сторону. Политрук кивнул молодому лейтенанту, показывая, чтобы тот начинал задавать главные вопросы.
— Что случилось с вашим подразделением? — спросил Калинин. — Почему вы оказались в лесу?
Немец, назвавшийся Янсом Штоллем, потупил взгляд, напряженно вздохнул и начал рассказывать.
ГЛАВА 10
«Это же фашист, самый настоящий!» — думал Вирский, с ожесточением глядя на обнаженную фигуру, появившуюся из мрака. Он долго ждал этого момента. Его руки зудели до сих пор.
Один из красноармейцев ударил немца прикладом, и Вирский его возненавидел. Этот удар должен был нанести он сам!
На защиту нациста встал молодой лейтенант. Он позаботился, чтобы для немца нашлись теплая одежда и горячий чай. А Вирский привязал бы немца к дереву и оставил бы голышом на морозе, чтобы к утру дивную опушку леса украшала ледяная статуя.
Мимо прошел Смерклый, подозрительно поглядев на горбоносого солдата.
— Смерть фашистам! — провозгласил Вирский.
— Каково тебе без шапки-то? — поинтересовался Фрол. — И шинель расстегнута. Не ровен час, простудишься!
Вирский ухмыльнулся, обнажив верхние зубы:
— Упрел я. Жарко совсем.
Смерклый протопал дальше и, остановившись возле костра, прислушался к разговору Калинина с пленным. Остальные солдаты стали расходиться.
Смерть… Немец должен быть уничтожен! Расплющен, размазан по снегу…
Внезапно Вирский заметил, что в ствол сосны, под которым лежал пленный, воткнут топорик для рубки дров. Шагнув в темноту, Вирский, невидимый окружающими, стал пробираться к нему. Ступая осторожно и стараясь не хрустеть снегом, он встал за деревом. Ствол был толстый, и Вирского не было видно со стороны костра. Топорик торчал чуть сбоку. Сергей протянул руку и ухватился за рукоять.
Зуд в ладонях мгновенно исчез. Значит, вот что было нужно, чтобы его унять! Поганый фашист и оружие, которым его можно зарубить.
Некоторое время Вирский держался за рукоять, прикрыв глаза и наслаждаясь струящимся из нее теплом. Оно пробиралось сначала в руку, от нее — в плечо, затем в голову и оттуда распространялось по всему телу, заставляя Сергея подрагивать от услады. Через несколько секунд экстаз прошел. Вирский открыл глаза.
Немец улыбался и что-то говорил на своем лающем языке. Гнев заклокотал в солдате. Пленный немец чувствовал себя как дома! Он смеялся.
Отродье!
Фашисту вторил лейтенант, а также Фрол Смерклый! Единственный из красноармейцев в роте, кто разговаривал с Сергеем и не игнорировал его.
С лязгом сомкнув зубы, Вирский попытался выдернуть топор.
— Боже мой! Что это? — с недоумением пробормотал он.
— Вот это ты приврал, немецкая твоя морда! — донеслись слова Смерклого. — Не может корова столько молока давать! Нет в ней столько!
— Он утверждает, что не лжет, — послышалась фраза Калинина.
— Фрол, всё! Иди спать! Завтра поговоришь! — Это уже был узкоглазый политрук.
Вирский застонал от бессилия. Он не мог выдернуть топор — не хватало сил! А ведь это так просто! Пальцы то соскальзывали с рукояти, то, сделавшись ватными, ослабевали и не могли расшатать лезвие.