Утром девятого июля обе гвардии выстроились от дома Хинца до дома Зира. Ровно в одиннадцать появился Александр; на его зеленом преображенском мундире красовался "Большой орел Почетного легиона" — звезда из пяти белых лучей в виде ласточкина хвоста, под золотой императорской короной и поверх лаврового венка, в центре которой блистал золотом профиль "Наполеона, императора французов". Оригинал этого портрета присоединился к нему на середине улицы; на груди у Наполеона был крест ордена Св. Андрея Первозванного — распятый апостол поверх двуглавого орла. Государи устроили смотр войскам, после чего Бонапарт попросил у своего нового союзника позволения наградить самого храброго из русских гренадеров. Александр указал на флангового первой шеренги, и гренадер Лазарев нежданно для себя получил солдатский знак ордена Почетного легиона с пожизненной пенсией в тысячу двести франков. Царь пожаловал орден Св. Андрея Первозванного Мюрату, Бертье и Талейрану; император французов нацепил орден Почетного легиона великому князю Константину, Будбергу, Куракину и Лобанову-Ростовскому. Затем отправились на квартиру, занимаемую Александром, чтобы подписать договоры о мире и о союзе. Когда это было исполнено, один из адъютантов Бертье благоговейно подобрал со стола чернильницу и два пера, чтобы сохранить их для истории.
Два императора почтили своим присутствием праздник, устроенный в честь годовщины Полтавского сражения, — неприкрытый намек на то, что Франция отказывается от давнего союза со Швецией и не поддержит ее против России. В три часа дня Александр, обнявшись напоследок с новым другом, сел в лодку, доставившую его на российский берег Немана.
Беннигсена уволили в отставку "до излечения болезни"; командование армией перешло к Буксгевдену. Вечером Александр вместе с Константином выехал в Петербург, а Наполеон — в Кёнигсберг.
Судебный советник Зир с семейством наконец-то смог вернуться в свой дом, проведя две недели у соседа Хехстера. Там его ожидала неприятность: великолепной супружеской кровати, отделанной золотом и лиловым шелком, нигде не было. Впрочем, вскоре она отыскалась: Наполеон подарил ее Александру, и честный Хинц, получивший от своего постояльца триста дукатов за беспокойство и кольцо в тысячу талеров на память, вернул ее прежнему владельцу. Советнику Кёллеру повезло меньше: трава в саду была вытоптана, кусты поломаны, несколько деревьев срублено, да и отхожая яма у ограды не добавляла очарования; повсюду валялись пустые бутылки и битое стекло — господа офицеры упражнялись в стрельбе.
…Поручики Волконский и Лопухин сидели у костра на биваке, уставившись в огонь. Они уже выпили два штофа Гданьской сладкой водки; Лопухин распечатал третий. В пламени плясали чертенята. Отчего они веселятся? Так ведь мир. Мир! Испрошенный и полученный! Чужое торжество! Нового сражения не будет. И что теперь? Казармы, учения, манежная езда? Визиты к знакомым с маменькой, скука светских гостиных… Разве это жизнь? Настоящая жизнь была здесь, но она кончена. Волконскому стало жарко и муторно. Он расстегнул мундир непослушными пальцами, что-то царапнуло его по руке. A-а. Крест ордена Св. Владимира за Пултуск и золотой крест за Прейсиш-Эйлау. Сразу заныла рана в правом боку — он залечивал ее здесь, в Тильзите. Зачем всё это было? Да, Фридланд — неудача, но не пятно! К тому же любое пятно можно стереть — тьфу! Набрав слюны, Серж плюнул на угли, но те не погасли, а только разгорелись еще больше.
— Кто-нибудь знает — долго мы еще будем стоять в этой дыре? — лениво спросил конногвардейский корнет, посасывая трубку.
— Ждем приказа от Буонапарте, чтобы выступить против Англии, — тотчас отозвался Лунин.
— Ах, Мишель, как ты можешь так говорить!
— Называть Наполеона Буонапарте? Это его настоящее имя.
— Ты прекрасно понял, о чём я.
— А ты прекрасно знаешь, что прикажут — и пойдем.
Среди офицеров ходила по рукам бумага на французском языке, содержащая тайные условия Тильзитского мира, — кто-то из походной канцелярии Наполеона будто бы снял себе копию и поделился ею с новыми союзниками. Если верить этому списку, Наполеон предоставил Александру покорение Азии, оставив себе Европу: династия Бурбонов в Испании и Браганский дом в Португалии доживали последние часы — корону двух этих королевств должен был получить кто-то из семейства Бонапарта; папа римский утратит светскую власть; Франция с помощью российского флота собиралась овладеть Гибралтаром и занять Мальту; Дания могла обменять свой флот на северогерманские земли; Сицилия и Сардиния получат захваченные французами города в северной Африке, и Средиземное море будет доступно лишь для кораблей четырех держав: Франции, России, Испании и Италии. Наполеон обратил самого грозного своего противника в союзника, чтобы его руками уничтожить заклятого врага Франции — и давнего друга России. "Неужели государь согласится на неблагодарную роль кота, таскающего из огня каштаны для коварной мартышки? — думал Лунин. — Неужели ради этого брат Никита погиб при Аустерлице?.."
НЕСВИЖ
Бричка катила по равнине мимо нескончаемых полей, лугов, болот — блёклый пейзаж под выцветшим небом, навевающий дремотную скуку. Даже Майер поддался ей и наконец-то замолчал; Булгарин покачивался на сиденье под глухой ритмичный стук копыт, поскрипывание колес и рессор, в которые больше не вклинивались назойливые рассказы его спутника. Зря он согласился взять на службу этого немца, навязавшегося ему в Тильзите! Майер всего несколько месяцев пробыл волонтером в прусской армии, но беззастенчиво хвастал своими подвигами — скорее всего, мнимыми; Фаддей прозвал его Herr Naseweise (господин Зазнайка) и дал себе слово рассчитать его на последней почтовой станции перед той, где он догонит свой полк.
После заключения мира улан его высочества отправили в Шавли откармливать лошадей и чинить амуницию; Булгарин успел исхлопотать себе отпуск, чтобы повидаться с матушкой, которую не видел много лет, пообещав быть в полку до его вступления в Петербург. Цесаревич — дай Бог ему здоровья! — даже приказал выдать ему прогонные из собственной кассы. Денщика корнет оставил в эскадроне при своих лошадях и маялся теперь с Майером, не зная, как отучить его от фамильярности.
В пятом часу пополудни за густым лесом наконец-то показалась высокая стена Глусского замка на берегу Птичи и колокольня костела. Оставив слугу и бричку в корчме, Фаддей отправился пешком в монастырь бернардинцев.
Немощеная улица вдоль убогих деревянных домишек была покрыта грязными лужами и коровьими лепешками; редкие прохожие оборачивались и застывали на месте, глядя вслед молодому офицеру. Привратник монастыря обрадовался, когда корнет назвал себя: как же, как же, он помнит пана Тадеуша еще ребенком. Он же и проводил его на кладбище, где из деликатности оставил одного.
Могила, покрытая дерном, под простым деревянным крестом; надгробный камень с надписью по-польски: "Бенедикт Булгарин. Вечный покой". Тадеуш опустился перед ним на колени.
Отец так и не смог приехать в Петербург; год прохворал, с надеждой ждал весны — может, Тадеушка отпустят из Корпуса на каникулы, — но не дождался. Разлука с сыном оборвала последнюю нить, привязывавшую его к жизни…
Отец… Черты его лица расплывались в мутном зеркале памяти; Фаддей лучше помнил крепкие сильные руки, властный голос, басовитый смех. Солнце зависло над кладбищем, обняв его мягким теплом; всё стихло: умолкли птицы, ни один лист не шевелился; бархатный предвечерний свет ложился на могильные кресты, странным образом их одушевляя. То были уже не камни, не кованое железо и не сколоченные вместе куски дерева, а застывшие безмолвные вопли: смотри! И се был человек, любивший и страдавший! Теперь он еще больше одинок…
По щекам Фаддея катились слезы. Он плакал об отце — и о себе, о детстве, о той поре, когда он мог еще быть резвым проказливым ребенком, которого все любят и балуют. Звук колокола заставил его вздрогнуть. Вытерев лицо, он завернул в платок горсть земли с отцовской могилы, зашел в костел и заказал панихиду.
На обратном пути в корчму Булгарин с досадой вспомнил, что нынче суббота, Глуск — еврейское местечко, значит, лошадей раньше чем через час после захода солнца достать будет нельзя, и в Маковищи он сегодня не попадет — не пугать же матушку полуночным приездом. Чем занять себя на целый вечер? Мысль о тет-а-тет с Herr Naseweise внушала отвращение. От нечего делать, Фаддей принялся расспрашивать корчмаря о знакомых. О радость! В Глуске теперь живет Иосель, чтоб он был здоров; он таки продал свою корчму, заделался прасолом и уже дважды жертвовал на новую синагогу.
Иосель! Перед глазами явственно всплыла картина, точно это было вчера: Булгарины идут по дороге, несправедливо изгнанные из Маковищ; Тадеушку лет шесть, отец берет его на руки, чтобы идти быстрее, сзади поспешают матушка, Елизавета и Антонина с небольшими узелками, поодаль — слуги, не покинувшие своих панов, а еще дальше по дороге приближается облако пыли. Отец ставит Тадеуша на землю и целится из ружья. "Не стреляйте!" Иосель бежит к ним, мелькая белыми чулками. Он пригнал свою бричку, чтобы ясновельможный пан и пани не шли пешком. Голос отца: "Ты добрый человек, Иосель…" В руке у Тадеушка пряник… Славная мысль тотчас родилась в голове Булгарина. Он быстро прошел в отведенную ему комнату, надел лядунку через левое плечо, воткнул в шапку берлинский султан и велел отвести себя к Иоселю.
С Торговой улицы свернули в переулок, в глубине которого стоял одноэтажный деревянный дом, крытый гонтом. Нарочно громко стуча сапогами, Булгарин вошел через двустворчатую дверь в темную прихожую и остановился на пороге комнаты.
— Кто здесь Иосель? — спросил он грозным голосом.
За столом, озаренным пятью свечами, сидели люди; все они разом обернулись. Худой сивобородый старик в круглой черной шапочке на голове и долгополом сюртуке вскочил, вышел из-за стола и поклонился офицеру в пояс.
— Ты Иосель? — продолжал Булгарин свою комедию.