ще, они образуют глазную мазь, весьма ценимую местными жителями.
Если уж этому маленькому лесному домовому было суждено умереть, то пусть лучше умрет у нас, чем в руках этих людей, не ведающих, что они творят. Тем более что мы питали надежду, хотя и очень слабую, сохранить его живым. В конце концов после сложного обмена мы оказались обладателями первого живого долгопята, какого нам когда-либо доводилось видеть.
Я тихонько взял его в руки, а затем осторожно приоткрыл их, чтобы посмотреть, как он будет реагировать. Но зверек продолжал лежать неподвижно, свернувшись в клубок, и я даже забеспокоился, здоров ли он. «Эти мальчишки, должно быть, наполовину придушили его», — подумал я и, внезапно встревожившись, доверчиво положил маленькое чудище на открытую ладонь. Он не пошевельнул ни одним мускулом, но обвел присутствующих огромными глазами и… гоп! Когда, казалось бы, ничто не предвещало ни малейшего движения с его стороны, он прыгнул на три или четыре метра и вскарабкался на одну из перегородок в хижине.
Поймать этого бесенка, который при нашем приближении ускользал, совершая фантастический прыжок, было делом не из легких, однако в конце концов мы завладели им и посадили в клетку в отгороженном металлической сеткой чулане.
В течение пяти дней он принимал яичные желтки и кузнечиков, которыми нас в изобилии снабжали мальчишки. Казалось даже, что он привыкает к неволе и к нашему обществу, так что мы уже считали его спасенным. Но однажды утром я нашел его маленькое тельце скрюченным и окоченевшим; его демонический и в то же время боязливый взгляд остекленел, скованный смертью.
Спустя два дня после этой потери один из даяков принес сухую ветку, на которой сидело существо хотя и не столь редкое, как долгопят, но не менее странного вида.
Можно было поручиться, что это плюшевый медведь с пепельно-серой шерстью, густой и мягкой на ощупь, с круглой головой, крохотными ушами и большими золотистыми глазами, смотревшими близоруко и удивленно. Я сразу узнал близкого родича долгопятов — толстого лори, или кукана, которого некоторые зоологи ошибочно называли ленивцем. И не зря: название «ленивец» официально закреплено за некоторыми млекопитающими Южной Америки; этот же эпитет замечательно подходит и к нашему животному. Оно и впрямь передвигается так медленно, что каждое его движение — чешется ли оно, охотится ли за насекомыми или поворачивает голову — напоминает фильм, сделанный по способу замедленной съемки.
Как поверить, что добычей этого нелепого создания могут быть такие подвижные существа, как насекомые или небольшие птицы? И все же, хотя лори любит фрукты, он не довольствуется строго вегетарианской диетой. Так что единственный способ сохранить это животное в хорошем состоянии — давать ему кроме его обычной пищи по птице в день.
По кривым лапам, заканчивающимся кистью с длинными сильными пальцами, видно, что куканы ведут древесный образ жизни. На земле они ходят неуклюже, без конца падают, если не за что уцепиться. Напротив, в ветвях они передвигаются с ловкостью своих более высокоорганизованных родичей — обезьян, хотя и все в том же замедленном темпе.
Эти исключительно ночные, слепнущие на свету животные проводят день в дуплах деревьев и выходят оттуда только по ночам, чтобы методически обшарить листву и пучки орхидей в поисках насекомых или небольших птиц, которых они в своем неуловимом продвижении застигают спящими.
Срубив одно из деревьев, человек захватил это странное животное и принес нам в надежде получить за него хорошие деньги. Торг был продолжительным, и в конце концов лори перешел в нашу собственность в обмен за моток нейлоновой лески длиной семьдесят пять метров. Его тут же водворили в просторную клетку, которую соорудил Петер, искусно комбинируя местный бамбук и проволочную сетку, привезенную из Франции.
Но и с новым питомцем нам не повезло. Судя по ране на морде, он явно был оглушен в момент поимки и теперь отказывался принимать пищу, хотя я мобилизовал всех ребят деревни, чтобы доставлять ему отборные фрукты и самых аппетитных насекомых. Однажды утром мы тоже нашли его мертвым, и мне не оставалось ничего другого, как погрузить трупик в полиэтиленовый кулек с формалином, чтобы сохранить хотя бы скелет лори.
К счастью, не все животные, которых нам поставляли, приносили столько разочарований, и за время своего пребывания в деревне мы собрали небольшой зверинец, следовавший за нами при всех переездах. Его основу составляли белки и тупайи, или древесные землеройки, — маленькие животные, весьма напоминающие белок, но с зубами насекомоядных.
Встреча с тупайей в лесу всегда служила для меня источником неиссякаемого удивления. Казалось, что эти маленькие животные страдают каким-то хроническим нервным заболеванием. Часто можно было видеть, как они с головокружительной быстротой взбираются и спускаются по одной и той же ветке по двадцати раз кряду и останавливаются, только совершенно выбившись из сил. Или же они внезапно прекращали свои бешеные гонки и принимались трястись всем телом, словно заводные игрушки. Затем, так же внезапно, они снова начинали стремительно двигаться, взбираясь и спускаясь по спирали вокруг ствола или толстой ветки.
Наблюдая за ними, я заметил, что, вопреки тому что говорится в трудах по зоологии, тупайи не только ночные, но и дневные животные — в зависимости от вида; так, в одном лишь нашем районе насчитывалось три или четыре вида тупай. Также вопреки распространенному мнению, они не являлись исключительно насекомоядными[12], но в равной мере питались и фруктами. Уяснив себе их повадки, я смог сохранить этих маленьких животных в неволе, что до тех пор не удавалось сделать, несомненно, из-за незнания их образа жизни.
Мальчики ловили тупай остроумным способом. Они отправлялись на охоту, вооруженные своими сарбаканами, но вместо стрел использовали глиняные шарики величиной с горошину. Эти примитивные снаряды оглушали маленьких древесных зверьков и птиц, которые падали на землю. Обычно они довольно быстро приходили в себя, но иногда удар оказывался достаточно сильным, чтобы убить их, особенно если он приходился по голове, что вызывало внутреннее кровоизлияние.
Глава вторая
Первый порог. Роковое кровотечение. Отрезаны в Намехе. Читатель узнает о существовании летающих змей и других необыкновенных животных. Открытие леса. Радости охоты.
Лонг-Пезо был лишь первым этапом на нашем пути во внутренние районы Борнео. Чтобы проникнуть глубже в страну даяков, нужно было достать пироги — единственное средство сообщения в этих местах, где совсем не знают повозок и вьючных животных по той веской причине, что там нет других троп, кроме проложенных кабанами и прочими лесными животными.
У жителей Лонг-Пезо не нашлось свободной лодки, поэтому мы передали с даяками, подымавшимися вверх по реке, послание к вождю деревни, расположенной на Бахау, главном притоке Каяна. Ответ вождя был получен через пять недель — ровно столько времени уходит на то, чтобы подняться и снова спуститься по этому водотоку, прегражденному бесчисленными порогами. Вождь сообщал, что спустя некоторое время три пироги будут ожидать «далеких гостей» в месте под названием Намех, у слияния Бахау и Каяна.
Китайский торговец в Лонг-Пезо вызвался доставить нас туда в два приема, разумеется за деньги. Было решено, что я выеду первым, захватив половину нашего груза, в сопровождении даяка по имени Пангу и старшего сына китайца — Нам Миня.
Начало переезда прошло спокойно. Нам Минь правил, а Пангу, присев на корточки на носу лодки, следил за поверхностью реки, чтобы предотвратить столкновение с подводными скалами и плывущими по течению стволами деревьев; я в это время осматривал берега, держа ружье наготове в надежде подстрелить какую-нибудь дичь и тем внести разнообразие в слишком вегетарианское меню, которого мы придерживались в Лонг-Пезо. Но, кроме нескольких появившихся лишь на мгновение обезьян, ни одно животное не показывалось на опушке густого леса, тянувшегося сплошной стеной по берегам реки.
Между Лонг-Пезо и Намехом на Каяне есть только один порог Жирам Радока (Король порогов), пользующийся зловещей репутацией: здесь перевернулась не одна пирога, и еще недавно нашли свою смерть четыре человека. В тесном ущелье падение реки резко увеличивается, а на самой середине течения высится огромный утес, словно пьедестал воздвигнутой над водой статуи.
Когда река сильно мелела, пироги не могли преодолеть порог, превращавшийся в водопад. Когда же вода подымалась чересчур высоко, ни один мотор не совладел бы с разбушевавшимся потоком. В тот день, к счастью, уровень воды был наиболее благоприятным, и после минутного промедления лодке удалось пробраться через проход между утесом и берегом и выйти на середину реки. Мы неуклонно подымались по бурлящим водам, оставляя стремнину за собой.
Не отъехали мы и тридцати метров, как вдруг мотор, до тех пор работавший безупречно, заглох, и пирогу начало сносить к водопаду. Нам Минь прыгнул на корму и, лихорадочно намотав на маховик бечевку, попытался завести мотор. Но взбунтовавшийся двигатель чихнул и не поддался. Застыв на месте, я смотрел на огромный утес, приближавшийся все быстрее и быстрее; мне казалось, что я уже слышу, как пирога разбивается об него со страшным треском, но тут Пангу, которому много раз приходилось бывать на реке, закричал мне:
— Греби, туан!
Схватив по веслу, мы принялись грести как одержимые, а Нам Минь снова и снова пытался завести мотор. Раз, другой, третий — все тщетно. Решительно эта проклятая машинка хотела нашей смерти. Я уже не смел взглянуть на утес и греб так, словно все крокодилы Каяна гнались за мной по пятам; с минуты на минуту я ожидал последнего толчка, как вдруг — о чудо! — мотор затарахтел.
— Продолжайте грести, — завопил Нам Минь.
Пирога замедлила спуск к бездне, застыла, уравновесив свое стремление вперед с силой течения, затем начала медленно подыматься, сперва неощутимо, потом все быстрее и быстрее, и расстояние между нами и утесом, о который мы едва не разбились, мало-помалу увеличилось. Мы все трое издали победный клич, и Пангу, тонко чувствовавший обстановку, тут же выпросил у меня по этому поводу пачку сигарет — несомненно, чтобы отпраздновать поражение, нанесенное духам реки.