Тягостное молчание длилось минуты две.
- Боюсь, что вы правы, - сокрушенно проговорил главврач. Лицо его было очень усталым, и он совсем не походил на гипнотизера. - Елизавета Петровна, голубушка, пригласите сюда Снурова.
Ласковая врачиха скоро вернулась с маленьким человеком в пижаме. Он вежливо поздоровался с персоналом и направился ко мне. Я слабо пожал протянутую руку.
- Петров, - сказал я. - Электрик.
- Снуров, - сказал он. - Выключатель.
Несомненно, передо мной стоял виновник аварии.
- Ты что сделал с проводкой, выключатель?! - Меня трясло.
Снуров хотел ответить, но им уже завладел Святослав Игоревич.
- Ну вот что, голубчик, - мирно зарокотал он, поправляя пациенту пижамные лацканы. - В чем-то мы были не правы. Вы можете снова включать и выключать свет…
- Не по инструкции? - изумился Снуров.
- Как вам удобнее, так и включайте, - суховато ответил главврач и, массируя виски, удалился по коридору.
- Он на меня не обиделся? - забеспокоился Снуров.
- Что вы! - успокоили его. - Он вас любит.
- Так, значит, можно?
- Ну конечно!…
Я глядел на него во все глаза. Снуров одернул пижаму, посмущался немного, потом старательно установил ступни в положение "пятки - вместе, носки - врозь" и, держа руки по швам, запрокинул голову. Плафон находился как раз над ним.
Лицо Снурова стало вдохновенным, и он отчетливо, с чувством сказал:
- Щелк!
Плафон вспыхнул. Человек в пижаме счастливо улыбнулся и неспешно направился к следующему светильнику.
НЕ ВЕРЬ ГЛАЗАМ СВОИМ
За мгновение до того, как вскочить и заорать дурным голосом, Николай Перстков успел разглядеть многое. То, что трепыхалось в его кулаке, никоим образом не могло сойти за обыкновенного горбатого окунишку. Во-первых, оно было двугорбое, но это ладно, бог с ним… Трагические нерыбьи глаза были снабжены ресницами, на месте брюшных плавников шевелили полупрозрачными пальчиками крохотные ручонки, а там, где у нормального честного окунька располагаются жабры, вздрагивали миниатюрные нежно-розовые, вполне человеческие уши. Правое было варварски разорвано рыболовным крючком - вот где ужас-то!
Николай выронил страшный улов, вскочил и заорал дурным голосом.
В следующий миг ему показалось, что мостки круто выгнулись с явной целью стряхнуть его в озеро, и Николай упал на доски плашмя, едва не угодив физиономией в банку с червями.
Ненатурально красный червяк приподнялся на хвосте, как кобра. Раздув шею, он отважно уставил на Персткова синие микроскопические глаза, и Николай как-то вдруг очутился на берегу - без удочки, без тапочек и частично без памяти.
Забыв моргать, он смотрел на вздыбленные перекошенные мостки, на которых под невероятным углом стояла и не соскальзывала банка с ополоумевшим червяком. Поперек мостков белело брошенное удилище - минуту назад прямой и легкий бамбуковый хлыст, а теперь неясно чей, но скорее всего змеиный, позвоночник с леской на кончике хвоста.
Николай, дрожа, огляделся.
Розоватая береза качнула перламутровыми листьями на длинных, как нити, стеблях.
Небо… Небо сменило цвет - над прудом расплывалась кромешная чернота с фиолетовым отливом. А пруд был светел. В неимоверной прозрачной глубине его просматривались очертания типовых многоквартирных зданий.
Николай охнул и мягко осел на лиловатый песок.
Мир сошел с ума… Мир?
"Это я сошел с ума…" - Грозная истина встала перед Николаем во весь рост - и лишила сознания.
Снять в июле домик на турбазе "Тишина" считалось среди представителей культуры и искусства делом непростым. Но художнику Федору Сидорову (коттедж N_9) свойственно было сверхъестественное везение, актеру ТЮЗа Григорию Чускому (коттедж N_4) - сокрушительное обаяние, а поэту Николаю Персткову (коттедж N_5) - тонкий расчет и умение вовремя занять место в очереди.
Молодой Николай Перстков шел в гору. О первом его сборнике "Окоемы" хорошо отозвалась центральная критика. Николай находился в творческом отпуске: работал над второй книгой стихов "Другорядь", поставленной в план местным издательством. Работал серьезно, целыми днями, только и позволяя себе, что посидеть с удочкой у озера на утренней и вечерней зорьке.
Кроме того, вечерами творить все равно было невозможно: где-то около шести раздавался первый аккорд гитары, и над турбазой "Тишина" раскатывался рыдающий баритон Чуского. А куплет спустя многочисленные гости Григория совсем уже пропащими голосами заводили припев: "Ай, нэ, нэ-нэ…"
К полуночи хоровое пение выплескивалось из коттеджа N_4 и медленно удалялось в сторону пристани…
Беспамятство Николая было недолгим. Очнувшись, он некоторое время лежал с закрытыми глазами и наслаждался звуками. Шелестели березы. В девятом домике (у Сидорова) работал радиоприемник - передавали утреннюю гимнастику. Потом над поэтом зашумели крылья и на березу тяжело опустилась птица. Каркнула.
"Ворона… - с умилением подумал Перстков. - Что же это со мной такое было?"
Надо полагать, временное помрачение рассудка. Николай открыл глаза и чуть не потерял сознание вторично. На вершине розоватой березы разевала зубастый клюв какая-то перепончатая мерзость.
Теперь уже не было никакой надежды - он действительно сошел с ума. И полетели, полетели обрывки страшных мыслей о будущем.
Книгу стихов "Другорядь" вычеркнут из плана, потому что творчеством умалишенных занимается совсем другое издательство. На работе скажут: дописался, вот они, стихи, до чего доводят… Тесть… О господи!..
Перстков медленно поднялся с песка.
- Не выйдет! - хрипло сказал он яркому подробному кошмару. - Не полу-чит-ся!
Да, он прекрасно понимает, что сошел с ума. Но остальные об этом не узнают! Никогда! Он им просто не скажет. Какого цвета береза? Белая. Кто это там каркает? А вы что, сами не видите? Ворона!
Безумие каким-то образом овладело только зрением поэта, слуху вполне можно было доверять.
И Перстков ринулся к своему коттеджу, где с минуты на минуту должна была проснуться жена.
Два десятка метров пути доставили ему массу неприятных ощущений. Ровная утоптанная тропинка теперь горбилась, проваливалась, шла по синусоиде.
"Это мне кажется, - успокаивал себя Перстков. - Для других я иду прямо".
Пока боролся с тропинкой, не заметил, как добрался до домика. Синий деревянный коттеджик был искажен до неузнаваемости.
Дырки в стене от выпавших сучков - исчезли. И черт бы с ними, с дырками, но теперь на их месте были глаза! Прозревшие доски с любопытством следили за приближающимся Николаем и как-то нехорошо перемигивались.
- Коля! - раздался испуганный крик жены. - Что это такое?
Из-за угла перекошенного коттеджа, держась тонкой лапкой за стену, выбралось кривобокое существо с лиловым лицом. Оно озиралось и что-то боязливо причитало.
Николай замер. Жена (а это, несомненно, была жена), увидев его, взвизгнула и опрометью бросилась за угол.
"Черт возьми! - в смятении подумал Николай. - Что ж у меня, на лбу написано, что я не в себе?"
Вбежав в коттедж, он застал жену лежащей ничком на полуопрокинутой, словно бы криво присевшей кровати.
- Вера… - сдавленно позвал он.
Существо глянуло на него, ойкнуло и снова зарылось носом в постель.
- Вера… Понимаешь, какое дело… Я… Со мной…
С каждым его словом лиловое лицо изумленно приподнималось над подушкой. Потом оно повернулось к Николаю и широко раскрыло выразительные, хотя и неодинаковые по размеру глаза.
- Перстков, ты, что ли?
Растерявшись, Николай поглядел почему-то на свои пятнистые ладони. Сначала ему показалось, что вдоль каждого пальца идет ряд белых пуговок. Присмотревшись, он понял, что это присоски. Как на щупальцах у кальмара.
- Господи, ну и рожа! - вырвалось у жены.
- На себя посмотри! - огрызнулся Николай, и существо, ахнув, бросилось к висящему между двух окон зеркалу. Николай нечаянно занял хорошую позицию - ему удалось одновременно увидеть и лиловое лицо, и малиновое его отражение.
Резанул душераздирающий высокий вопль, и лиловая асимметричная жена кинулась на поэта. Тот отпрыгнул, сразу не сообразив, что кидаются вовсе не на него, а в дверной проем… Так кто из них двоих сумасшедший?
На отнимающихся ногах Николай пошел по волнистому полу - к зеркалу. Что он ожидал там увидеть? Привычное свое отражение? Нет, конечно. Но чтобы такое!..
Глаза слиплись в подобие лежачей восьмерки. Рот ороговел - безгубый рот рептилии. На месте худого кадыка висел кожистый дряблый зоб, сильно оттянутый книзу, потому что в нем что-то было - судя по очертаниям, половинка кирпича. Господи, ну и рожа!..
Николай схватился за кирпич и не обнаружил ни кирпича, ни зоба. Тонкая жилистая шея, прыгающий кадык… Вот оно что! Значит, осязанию тоже можно верить. Как и слуху…
Кое-как попав в дверь, Николай вывалился на природу. Небо над головой золотилось и зеленело. Жены видно не было. Откуда-то издали донесся ее очередной взвизг. Надо понимать, еще на что-то наткнулась…
Машинально перешагивая через мнимые пригорки и жестоко спотыкаясь о настоящие, Перстков одолел метров десять и, обессилев, прилег под ивой, которая тут же принялась с ним заигрывать - норовила обнять длинными гибкими ветвями. На ветвях росли опять-таки глаза - томные, загадочные, восточные. Реяли также среди них алые листья странной формы. Эти, складываясь попарно, образовывали подобия полуоткрытых чувственных ртов. Николай был мгновенно ими испятнан.
- Ты, дура!.. - заверещал Перстков, вырываясь из нежных объятий. - Ты что делаешь!..
В соседнем домике кто-то всхрапнул, заворочался, низко пробормотал: "А ну, прекратить немедленно!.." - перевернулся, видно, с боку на бок, и над исковерканной турбазой "Тишина" раскатился раздольный баритональный храп.
Рискуя расшибиться, Николай побежал к коттеджу N_4.
Комната была перекошена, как от зубной боли. На койке, упираясь огромными ступнями в стену, спал человек с двумя профилями.