Итак, хотя смерть четвертовала Феодору: отрубила ей ноги, руки и голову; душа держалась так крепко, что ее пришлось выкуривать горечью. И тело после всех пыток осталось целехонько. Душа же вышла из него, как рука из перчатки.
В таких представлениях о душе нет ничего христианского. Так же представляли ее себе древние греки и римляне, так представляют ее дикие и полудикие народы.
IX
Итак, ангелы взяли исторгнутую из тела душу. «В это время бесы, явившиеся в образе эфиопов, продолжает Феодора, обступили ангелов, державших меня, и начали вопить, показывая написания грехов моих: «множество грехов имеет душа эта, — поэтому пусть даст она ответ пред нами».
Но здесь пришли на выручку ангелы и начали вспоминать все добрые дела Феодоры. Между прочим «они припоминали, когда я с усердием приходила в церковь и с умилением и сердечным сокрушением молилась там, слушая со вниманием пение и чтение церковных молитв и песнопений, когда приносила в церковь фимиам и свечи или иное какое-нибудь приношение, или вливала деревянное масло в лампады и с благоговением лобызала самые честные иконы».
Благочестивому христианскому рассказчику невдомек, что такое же значение имеют для язычников жертвы, приносимые ими своим богам, и лобызание собственных идолов. И языческие священники убеждают своих верующих, что необходимо зажигать огонь перед идолами и приносить всякие дары в храмы. Значит, и языческие, и христианские боги одинаково любят смотреть на огоньки, и их одинаково подкупают, ставя перед ними свечи, подливая масла в лампады, разводя костры. Но удивителен этот всесильный христианский бог, которому, как и языческим, приходится ждать огня и других жертв от людей!
Бесконечно тоскливо было бы перечислять все «добрые дела», которые припоминали за Феодорой ее судебные защитники. Должно быть, это — совершенно бездельные, праздные существа, не пригодные ни к чему путному и серьезному. Они дошли до того, что «приводили на память, когда я воздержанно проводила время и когда по средам и пятницам и во все святые посты постилась, и сколько творила поклонов и простаивала нощных бдений». «Все это и все другие малейшие добрые дела мои святые ангелы собирали, готовясь положить их на весы против моих злых дел. Эфиопы же, видя это, скрежетали на меня зубами, желая похитить меня из рук ангельских и низвести на самое дно ада».
Уже здесь началось то ли судебное состязание, то ли лавочный торг между ангелами и бесами — упоминается уже о весах, как во взаправской лавочке.
«Но в это время неожиданно явился там преподобный Василий и сказал святым ангелам: «Властелины мои, сия душа много послужила мне, угождая моей старости: я молился богу о даровании мне ее, и господь ниспослал мне сию душу», - для услужения Василию!
Сказав это, он вынул из-под одежды своей мешок, чем то наполненный (думаю, что в нем было одно чистое золото), и дал его святым ангелам, сказав при этом: «Когда вы будете проходить воздушные мытарства и лукавые духи начнут истязать душу сию, вы искупите её этим от долгов её. Благодатию божиею, я богат и много собрал сокровищ трудами и потом своим, — и вот я дарю мешок душе сей, послужившей мне».
А и мало же своего, самостоятельного в этом загробном мире по сравнению с земным миром! Византия, в которой жил Василий Новый, была насквозь пропитала крупно-торгашеским духом. Через неё шла в то время вся торговля с Востоком (Малой Азией. Аравией, Закавказьем, Индией), который по своему экономическому развитию был тогда много выше Европы. Здесь развертывали свои операции крупнейшие купцы и крупнейшие ростовщики, банкиры своего времени. Золото было предметом самых пламенных вожделений. На золото расценивались все человеческие отношения, — и воинская доблесть, и честь, и грехи, и святые дела.
И вот мы видим, что в загробном мире грехи и святые дела тоже расцениваются на золото и выражаются на ростовщическим языке. Своей святой жизнью Василий достиг «богатства» — собрал «сокровища трудами и потом своим», как говорили о себе купец или ростовщик, пускающий в оборот свои капиталы. И он прошел с земли с мешком, в котором, надо полагать, «было одно чистое золото». И этим-то золотом он хочет выкупить из долгового рабства у бесов душу несчастной Феодоры. Словом, на каждом шагу в загробной жизни торгашеский язык и торгашеские понятия.
Дальше — тоже самое. Нам уже много раз встречалось слово «мытарства», и много раз мы слышали упоминание о «шествии души по мытарствам». Что это такое?
Жития и на этот счет не оставляют нас в неизвестности. «Мытарства, пишут они, — нечто в роде застав или таможен, которые встречают на своем пути души умерших людей, возносясь к престолу небесного судьи. При них стоят духи злобы и взимают со всякой души, повинной в известном грехе, своего рода пошлину или выкуп, состоящий в представлении им на вид противоположного этому греху доброго дела. Названия «мытарства» и «мытари» заимствованы из истории еврейской. Мытарями у евреев назывались лица, назначаемые римлянами для сбора податей. Они обыкновенно брали на откуп собирание этих пошлин и употребляли всевозможные меры, не пренебрегая даже истязаниями, чтобы извлечь для себя наибольшие выгоды. Мытари стояли при особых таможнях, или заставах, собирая с провозимых товаров пошлины. Заставы эти назывались мытницами, мытарствами.
«Мытарь», «мытарства», «мытницы», это — переводы на старый русский язык. Таможенная пошлина называлась у нас «мытом» или «мытным». О старинных «мытницах» до сих пор напоминает селение Мытищи, верстах в двадцати от Москвы, и так называемый Мытный двор и Мытный переулок в московском Китай-городе.
Еще в первой половине пятого века, т.е. полторы тысячи лет тому назад, душа превратилась для христианской церкви в товар, а ее загробная дорога — в торговый путь, прегражденный многочисленными заставами. Превращение это совершилось прежде всего в Александрии, городе, лежащем при впадении Нила в Средиземное море, одном из наиболее выдающихся центров мировой торговли того времена, — как Константинополь сделался центром мировой торговли десятого века.
Полны трудов и великих опасностей были пути мировой торговли того времени. На море и на суше суда и караваны подстерегались сухопутными разбойниками и пиратами. И этими разбойниками и пиратами были не какие-нибудь люди, гонимые законом и государством, а сами государи и князья.
На сухопутных дорогах государи, рыцари и князья узаконили свои грабежи. При вступлении товаров в их владения они брали таможенные пошлины разных наименований и под разными предлогами: за охрану, которой в действительности не давалось, за поправку дорог и мостов, которых никто не устраивал и не поправлял, за беспокойство, за потраву растительности, просто за прикосновение к своей земле и т. д. Государства были крохотные. Бывало, что на протяжении какой-нибудь сотни верст приходилось несколько раз останавливаться перед заставами и уплачивать, таможенные поборы в пользу князя и в пользу самих сборщиков. А дорожные разбойники в свою очередь устраивали заставы, — сегодня здесь, завтра в другом месте, и вчера внезапно выскакивали из перелеска, а сегодня из оврага.
Многотруден и полон опасностей был путь товара, сделавшегося предметом мировой торговли. Кирилл, епископ Александрийский в пятом веке, Григорий, друг Василия Нового, человек, далеко не чуждый мировой торговле того времени, не нашли ничего более страшного для души человеческой, как представить ее товаром, совершающим свой загробный путь от одной таможенной заставы к другой.
И тяжело же приходилось купцам того времени от мытарей, —таможенных чиновников и откупщиков таможенных сборов. Не даром к ним приравняли бесов, преграждающих душе человеческой путь к раю, к тому месту, где товар, душа человеческая, получит ту цену, из-за которой она пускается в путь, полный непредвиденных случайностей и опасностей.
Ну, а купцы, препровождающие этот товар в страну, где он будет окончательно пристроен, это, конечно, ангелы, сопутствующие душе человеческой в ее загробном странствовании. Они станут доказывать, что все сборы уплачены еще в той стране, из которой вышел товар. На случай же, если их доводы не подействуют, они запаслись мешком с золотом, чтобы добиться от беспощадных таможенных стражей пропуска своего товара, души человеческой.
X
Возвратимся же к душе человеческой, которая трепетно ждет начала своего путешествия.
Итак, Василий принес мешок со своим золотом и ушел. «Лукавые же бесы, видя это пришли в недоумение, а затем, огласив воздух плачем, скрылись».
«Между тем угодник божий Василий снова пришел и принес с собою много сосудов чистого елея и мира многоценного; открывая сосуды один за другим, он возливал слей и миро на меня, так что я исполнилась духовного благоухания и вместе с тем изменилась, и стала светлым существом».
Словом, приняты все возможные меры для того, чтобы показать товар лицом. Но удивительное дело: и в загробном мире миро оказывается многоценным. Неизвестно только, откуда знает это душа Феодоры. Вернее всего, миро было такое, какое она видала и на земле. Но плохо же в таком случае поставлено парфюмерное производство святых, если они не додумались до чего-либо лучшего, чем имеется у людей. И, дальше, неужели и там кто-нибудь торгует такими вещами, как на земле торгуют попы? А ведь только в этом случае оно и имело бы какую-нибудь цену и могло бы быть «многоценным». Либо миро не похоже ни на что земное. Как же может знать тогда Феодора, что за него платят высокую цену? Не лучше ли представить себе, что в раю текут целые реки из мира и что оно так же не имеет никакой цены, как наша простая вода в наших обыкновенных реках?
Но Феодора все прикидывает на золото, И, прикидывая на золото по земному, она тем не менее «стала светлым существом».
Василий обратился к ангелам с последнею просьбой: «Владыки мои, после того, как совершите все необходимее для души сей, введите ее в уготованную мне от господа обитель, и пусть она пребывает там».