— Ты сильно изменился, господин Александр — наконец после долгой паузы произнесла она. — Стал взрослее и…отстранённее.
— Со мною кое-что случилось, ma grand-mere. Нечто странное, да так, что и не знаю, как и рассказать-то!
— И что же? Расскажи мне?
— Давай позже, ты устала с дороги, теперь отдохни, а там и поговорим!
Императрицу тут же отвлекли другие встречающие — московский наместник Еропкин, граф Шувалов, да и наш учитель, Самборский. Я продолжал таращиться на неё, всё никак ещё не веря в такое несовпадение школьных изображений с реальностью. При общении с придворными лицо её, глубоко нерусское по типу, неизменно сохраняло натренированное выражение благосклонности, и, кажется, лишь нам с Костей она улыбалась по-настоящему. А я всё глядел и пытался предугадать, как мне вести себя с нею в предстоящей беседе.
Очень страшно было затевать этот разговор. Но, если я хочу значить что-то уже сейчас, а не через двадцать лет, то надо мне чего-то предпринимать! Самборский меня прикроет, с ним все обговорено, но… всё равно, страшно! Хоть и называют это время Галантным Веком, в случае чего никто миндальничать не станет! Тот человек на площади, которого мы видели зимою во время торговой казни, наверняка мог бы подтвердить!
Но говорить надо, причём нельзя это дело затягивать. Не сегодня-завтра государыня начнёт вызывать моих воспитателей — и Протасова, и Самборского, — и расспрашивать их про моё поведение за время её отсутствия. И они явно много чего порасскажут — как резко я изменился, как не желаю больше общаться с родителями, как почти перестал играть с сёстрами и с Костей; что я вдруг резко позабыл французский и немецкий язык, которые понимал еще в четырехлетнем возрасте, и еще кучу всего, что я сам за собою не замечаю, но зато прекрасно всем видно со стороны. Нет, лучше уж, пусть узнает от меня, чем от других людей, в сопровождении неизвестно ещё каких комментариев.
И, выбрав время, когда государыня отдыхала после обеда, я, с позволения Протасова, отправился к ней.
Императрица оказалась в беседке; она пила кофе в компании двух немолодых дам.
Взойдя по гулким деревянным ступеням в открытый летний павильон, напоённый запахами я, не очень-то представляя, как себя вести, первым делом неловко поклонился.
— О, молодой человек, к нам пожаловал! Проходи, миленький, ближе! — отческим тоном приветствовала меня дама, бывшая, пожалуй, самой пожилой из всех; на её открытом лице с добрыми глазами читалось искренняя привязанность к тому мальчику, чьё тело я занял несколько месяцев назад. — Да что ты встал, проходи же к нам!
— Дичится он, — заметила другая дама, с длинным носом и вытянутым лицом. — Отвык, видать, от дамского общества, пока мы по Тавридам разъезжали!
И у той, и у другой дамы я заметил на груди одинаковое украшение — бриллиантовый вензель в форме буквы «Е», со стилизованной короной сверху.
— Подойди, Сашенька, поздоровайся с Марьей Саввишной и Анной Степановной — покосившись на товарок, с улыбкой произнесла Екатерина. — Чаю будешь? У нас варенье земляничное, твоё любимое!
— Благодарю покорно, — ответил я, сам пытаясь при этом улыбнуться. — Мне бы с ва…тобою поговорить, ma grand-mere, но только тет-а тет!
— Ой, ну ты подумай! — добродушно восхитилась та, которую звали Марья Саввишна. — У него нынче секреты появились! Неужто сердечные? Совсем вырос уже, жених стал!
— Ну, Марья Саввишна, раз молодой человек настроен секретничать, так нечего и мешаться тут нам, кошёлкам старым — откликнулась Анна Степановна. — Пойдем лучше, кости разомнём, а то я от этой дороги по сю пору больная!
— Да пойдём, пойдём, я же супротив не говорю! — ответила та, — нам идти? — уточнила она, глядя на императрицу. Екатерина кивнула, и дамы, поднявшись, выполнили церемонные реверансы и, накинув шали, отправились прогуляться по замечательному коломенскому саду, ещё не утратившему цвет своих ветвей.
Мы остались с Екатериной одни, если не считать пары лакеев и «кофешенка», стоявшего чуть в отдалении с готовым кофейником и сервировочным столиком. Но, слуг тут в расчёт не принимают.
— Так что же тебя беспокоит, дитя? — участливо спросила Екатерина.
Ну, была, не была!
Глава 9
Делаю глубокий вдох… ну. поехали!
— Меня, с болезни моей, начали вдруг посещать престранного рода видения. Бывает, вдруг во снах я как будто начинаю видеть будущее! Я говорил на сей предмет с Андреем Афанасьевичем, и он считает, что это проявление Божией ко мне благодати!
Выслушав всё это, Екатерина смотрела мне в глаза с нарастающею тревогою. Похоже, что услышанное ей очень не понравилось, и, признаться, я её очень хорошо понимал. Ни одному нормальному человеку слово «видения» ни о чём хорошем не говорит. Эх, надо было как-то по другому…
— Как ты говоришь, Саша? Видения?
Серые глаза императрицы буквально впились в мое лицо.
— И что же ты видел? Расскажи, дитя моё!
— Я видел, что турки объявили нам войну. Посланника нашего, Булгакова, заточили в Семибашенный замок, а на брегу Золотого Рога выставили бунчук! По их правилам это значит объявление военного похода… Уже скоро, в этом году сие будет!
Лицо Екатерины будто бы окаменело. Тяжелый подбородок стал ещё твёрже, прорезав складки от крыльев носа до кончиков рта, а серые глаза налились сталью.
— Действительно, друг мой, дела наши на Юге теперь непростые. Очень в Стамбуле не рады тому, что на Чёрном море мы утвердились. Князь Потёмкин там вовсю города строит, порты, гавани, флот на воду спускает… Жаль, не видел ты ни Кременчуга, ни Херсона — замечательные города! Но, турки, конечно, бесятся — им всё это, как ножом по горлу!
Екатерина поморщилась, как от зубной боли.
— И берлинский, и лондонский кабинеты султану нашёптывают, пропозиции разные делают, чтобы с нами рассорить. Нам же сиё ни к чему! Переговоры с султаном ведутся, даст Бог, всё сладится. Мы теперь уступаем им всячески. Бесплатно дали крымскую соль, вывели войска свои из картлийского царства. Воевать мы с султаном не собираемся, хоть и готовимся к сему ежечасно!
— Это они войну нам объявят, а не мы им! — уточнил я. — Потребуют Крым вернуть, флот уничтожить!
Её глаза пытливо всматривались в моё лицо, отчего мне стало очень не по себе.
— Ты уверен, друг мой?
— Совершенно!
— Что же… — в раздумьях произнесла императрица, — теперь мы готовы лучше, чем в прошлый раз!
— Ещё я видел, что в поездку эту вы с императором австрийским заключили союз, и притом Балканы разделили, но он свой союзный долг надлежаще не исполнит! — продолжил я.
Тут случилось нечто совершенно неожиданное — в глазах Екатерины я прочитал настоящий страх!
— Кто тебе сказал это? — произнесла она, и взгляд её вдруг стали жёстким, как конская грива.
— Никто не говорил, ma grand-mere!
— Как ты об этом узнал? Комплот сей секретен, и знают о нём лишь четыре человека во всём мире!
— Вещий сон же был! А ещё, надобно тебе знать, что вслед за турками нам объявят войну ещё и шведы!
— Однако, это удивительно! — Екатерина опасливо и оценивающе посмотрела на меня, будто бы увидела впервые. — Ты очень сильно изменился за это время, Сашенька. Говоришь совсем по-другому, иначе себя ведешь… Не знаю, к добру ли сия перемена! — Императрица продолжала глядеть на меня, будто не могла принять никакого решения, и затруднение это очень начало её беспокоить.
— Учителя твои много раз говорили мне, что ты ведешь себя странно. Разговариваешь с ними о предметах и вещах, не свойственных твоему возрасту и положение. Не верю я во всю эту мистику, а уж, тем паче, в визионерию! Противно то природе вещей. Многоуже в Петербург приезжало всяких проходимцев, уж я на них насмотрелась! Все эти калиострусы, сен-жермены суть мошенники и воры. Но, Сашенька, право, от кого ты этому нахватался? Раньше таких фантазиев за тобою не было! Кто научил тебя этому, дитя?
Ай-ай-ай, как нехорошо поворачивается разговор!
— Никто, решительно никто! Токмо ночные видения! Бабушка, ведь слова мои легко проверяются! Подождите лишь, как турки объявят нам войну; до того недолго осталось. Союз наш с Австрией будет очень кстати! А на другой год и Густав шведский возьмется за рать!
Наконец императрица приняла решение. Взгляд её вдруг стал твёрд, и, как будто бы, пронзив мне лицо, ушел в иное пространство.
— Давай мы с тобою сделаем так: я поговорю с Андрей Афанасьичем, и вместе мы решим, что всё сиё значит и как нам поступить! А ты пока никому ни о чём не рассказывай. Никому, даже Косте! Понял, Сашенька? Ну, да ты у меня молодец — все хорошо будет! А теперь, прости, мой друг — устала с дороги, и в баню страшно хочется!
И я ушел, оставив позади этот тяжелый разговор. Впрочем — а что «я»? Люди погибнут, очень много людей погибнет, вот кому тяжело-то будет! А я уж, как-нибудь, потерплю.
Отец Андрей, вызванный вдруг к императрице на конфиденциальный разговор, внешне был совершенно спокоен. Внутренне же духовник малолетних великих князей холодел: он догадывался о предмете предстоящей беседы, и страшился её. Дело относилось к его самому непосредственному ведению, и грозило создать очень неблагоприятные последствия. Шутка ли — прошибка в воспитании цесаревича!
Андрей Афанасьевич знал, среди клира и так уже шла о нем дурная молва. Слишком, мол, долго прожил он среди англицких еретиков, да и нахватался там всякого! И так уже многие иерархи замечания делают, и что бороду бреет, и супругу-англичанку его поминают… В общем, репутация у Самборского неоднозначная, как говорят на Туманном Альбионе — фифти/фифти. И, если с цесаревичем случится что-то потустороннее, или даже, просто негативное, та же душевная болезнь, например — тотчас спустят на его вероучителя всех возможных собак!
Нет, допускать до скандала никак нельзя. Это будет конец всех трудов и начинаний, — ортодоксальные противники не замедлят воспользоваться этой историей, чтобы очернить его перед Императрицею и всем светом!