Глава первая. ПЕРВЫЕ ШАГИ НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ
Блаватская задержалась в Одессе, но уже через год она поехала сначала в Бухарест, к старой подруге, спиритуалистке мадам Попеску, а оттуда направилась в Париж, где обосновался ее двоюродный брат Николай, сын Густава Гана[242]. Приблизительно в то же время Блаватская познакомилась с американским врачом Лидией Маркетт, которая стажировалась в парижских больницах и посещала лекции на медицинские темы. Лидия Маркетт провела с Еленой Петровной много времени и сохранила о ней память, как о человеке, ведущем чрезвычайно замкнутый образ жизни. Блаватская часами либо рисовала, либо что-то писала. Помимо Лидии Маркетт и двоюродного брата она общалась с четой Леймар, людьми весьма авторитетными в оккультных парижских кругах, возглавившими после смерти Аллана Кардека в 1869 году спиритическое движение в Европе[243]. Судя по всему, именно от них Блаватская узнала о спиритическом буме в США. Не прерывала она связи с Паулосом Ментамоном и Луи Бимштайном. Они, как утверждает Б. 3. Фаликов, рассчитывали на организаторские способности Елены Петровны и считали, что ей необходимо немедленно отправляться в Новый Свет, чтобы поставить их общее оккультное дело на широкую ногу[244].
В июне 1873 года, побуждаемая своими каирскими учителями, Блаватская купила за 125 долларов билет до Нью-Йорка в каюту первого класса на отплывающий из Гавра пароход и осталась с почти пустым кошельком[245]. Лето 1873 года во Франции было очень жарким. В Гаврском порту, наполненном грохотом и раскаленной пылью, Блаватская в широкополой шляпке, в строгом дорожном костюме уже было ступила на пароходный трап, как вдруг ее взгляд упал на бедно одетую, плачущую женщину, прижимающую к себе двух малюток.
«Что с вами?» — участливо спросила женщину Елена Петровна. Оказалось, что женщине продали поддельные билеты на тот же самый пароход. Деньги на билеты выслал из Америки ее муж, который копил их на протяжении нескольких лет. Обманутая женщина не знала, что делать.
Блаватская вошла в ее положение. Она немедленно продала свой билет в каюту первого класса. Ее 125 долларов хватило на покупку четырех самых дешевых билетов. Елене Петровне предстояло провести пятнадцать дней кошмара на нижней палубе, перегруженной пассажирами, среди грязи, смрада и корабельных крыс. Счастливые лица матери и ее детишек придали ей мужества, все плавание она находилась в приподнятом настроении[246].
Б. 3. Фаликов возвращает нас на грешную землю, когда пишет о причине решения Блаватской отправиться в США: «…в одной из записных книжек Блаватской говорится о том, что ей было поручено создать в Америке „тайное общество наподобие Розенкрейцеровской ложи“. А Теософское общество поддерживало связь с египетским Братством Луксора, членом которого состоял Луи Бимштайн. Однако „тайные учителя“ произвели такое впечатление на поклонников Блаватской, что миф разросся как снежный ком и стал главной приманкой для поклонников теософии»[247].
Рано или поздно углубившийся в такого рода мистификации человек, к тому же обладающий повышенной сенсорной восприимчивостью, начинает считать иллюзию контакта с потусторонними или волшебными силами обыкновенной реальностью. Это хорошо понимал генерал Алексей Алексеевич Брусилов, женатый на Надежде Владимировне Желиховской, племяннице Блаватской, и задолго до этого брака почувствовавший интерес к оккультным наукам. Он усердно занимался ими вместе с писателем Всеволодом Соловьевым, С. А. Бессоновым, М. Н. Гедеоновым и другими своими интеллигентными приятелями. Вот что он писал:
«Много лет спустя, изучая и читая книги теософические и книги других авторов по этим отвлеченным вопросам, я убедился, насколько русское общество было скверно осведомлено, поскольку оно не имело в то время никакого понятия о силе ума, образования, высоких дарований и таланта своей соотечественницы Е. П. Блаватской, которую в Европе и Америке давно оценили. <…> Ее „психологические“ фокусы — такой, в сущности, вздор. Они в природе вполне возможны, это нам доказала Индия, но если бы этих явлений даже и не было, если бы Блаватская на потеху людей их и подтасовывала, то, оставляя их в стороне, стоит почитать ее сочинения, подумать о том пути духовном, который она открыла людям, о тех оккультных истинах, с которыми она нас знакомила и благодаря которым жизнь человеческая становится намного легче и светлее»[248].
От нас, современных людей, требуется немалая доля спокойствия, терпения и такта, чтобы на поле необузданной фантазии русской писательницы отделить зерна от плевел, отличить случайное, сиюминутное от вечного и не принять ее психологические эксперименты за остроумный розыгрыш простаков.
Блаватская ехала в новую страну практически без денег, как и десятки тысяч эмигрантов из Европы. Мятежная русская аристократка, неспокойная натура, она втайне надеялась, что США предоставят ей последний шанс победить, громко заявить о себе. И ее надеждам суждено было сбыться.
Елена Петровна оказалась в Нью-Йорке предположительно 5 июля 1873 года. Тяжелое пятнадцатидневное плавание было позади. Пароход «Сент Лорен» задержался с приходом в порт назначения на четыре дня из-за скверной штормовой погоды. Огромные океанские волны перекатывались через высокие борта. Находясь с десятками других пассажиров глубоко в трюме, Елена Петровна слышала, словно издалека, как стонущая палуба с трудом сдерживала сильный напор воды. Плотно задраенные люки перекрывали подачу свежего морского воздуха. Воздух шел не сверху, а откуда-то снизу, отчего был затхлым и горячим. Отсутствие единой налаженной вентиляционной системы увеличивало духоту. Прибавьте к этому перегруженность парохода пассажирами и антисанитарные условия и вы поймете, в каком кошмарном аду оказалась на пути к новой жизни Блаватская, что ей пришлось вынести, пересекая Атлантику. Когда они прибыли в нью-йоркскую гавань, было серое, хмурое утро. В воздухе пахло гарью и морем. Желающих переселиться из Европы в Америку в то время было не меньше, чем в наши дни. У некоторых переселенцев были колючие глаза, жесткие волосы, костлявые фигуры, а в своей массе все они напоминали неровный, с острыми сколами и зазубринами, край разбитого стекла. Елене Петровне приходилось в общении с ними проявлять чрезвычайную осторожность. Тем не менее они вели себя спокойно и уверенно, оказавшись в очереди в Иммиграционную службу. Кто-то стоял на нью-йоркской пристани у перил, засунув руки в карманы брюк, кто-то курил короткую глиняную трубку, а кто-то лежал, растянувшись и подложив руки под голову, отрешенно смотрел в дождливое белесое небо. Это были, судя по всему, несокрушимые люди, свежая кровь Америки.
Блаватская обнаружила, что переселенцам нет дела до себе подобных. Каждый из них был занят мыслями о том, как бы получше устроиться.
Эти люди вступали в отчаянную борьбу за новую жизнь. Они искали пристанища и хлеба, она — признания и славы.
Блаватская оказалась в США в неудачное время: страна испытывала спад производства, в ней насчитывалось три миллиона безработных. 18 сентября 1873 года обанкротился крупнейший американский банк Джеймса Кука и вслед за ним многие другие банки. Пять тысяч бизнесменов превратились в нищих, а на предприятиях сталелитейной промышленности оставшимся на производстве рабочим до минимума урезали зарплату. Повсеместно закрывались шахты и текстильные фабрики[249]. Положение, в котором вдруг очутилась Елена Петровна, действительно, было почти безвыходным. Одиноким женщинам-переселенкам в Нью-Йорке приходилось намного хуже, чем мужчинам. Их не регистрировали, например, в приличных гостиницах — требовались сопровождающие лица мужского пола. С трудоустройством дело обстояло еще хуже. Пишущих машинок к тому времени не изобрели, поэтому единственное, что оставалось женщинам, это быть школьными учительницами, телеграфистками, гувернантками, продавщицами, швеями, фабричными работницами. Деятельность в сфере бизнеса для них практически исключалась[250]. Блаватская была не таким человеком, чтобы пасть духом, когда стало ясно, что в Америке ее никто не ждет. Во всяком случае, она энергично занялась поиском как места для своего проживания, так и необходимых средств к существованию, — хотя бы самых минимальных. Она поселилась в бедном квартале Нью-Йорка, на Медисон-стрит, 222, в новом многоквартирном доме, заняв комнату на втором этаже. Весь дом снимал женский жилищный кооператив. Это было временное пристанище для порядочных энергичных женщин со скудными средствами[251].
Первое время Блаватская зарабатывала себе на жизнь, делая искусственные цветы, — в этом ремесле она в достаточной мере преуспела еще в Одессе, когда жила там с Агарди Митровичем. Какие-то деньги давало также шитье кошельков и салфеток для протирания пишущих перьев. В доме на Медисон-стрит у членов жилищного кооператива была зала для общих собраний и доставки почты, в ней-то Елена Петровна и проводила большую часть своего времени. В этой зале она говорила часами, вспоминая свою жизнь в разных странах, что само по себе было увлекательно и интригующе. Более глубокое впечатление на слушательниц производило описание событий из биографий присутствующих. Блаватская напоминала им казалось бы навечно забытое. Вот почему она прослыла среди жильцов дома на Медисон-стрит спиритуалисткой[252].Во многих отношениях Елена Петровна оказалась неприспособленной к бытовой стороне жизни. Она была женщиной мечтательной. Не раз ошибалась в своих сердечных привязанностях.
Вместе с тем она не мирилась со своим полунищенским состоянием, делала все возможное, чтобы из него выйти. Это было у нее в крови — действовать энергично, в соответствии со сложившейся ситуацией.
Елена Петровна не могла дать себе ясного отчета в том, что произошло с ней после смерти Юры. Она почувствовала тогда опустошенность и неприязнь к христианскому Богу. Она не выдержала небесной кары и оказалась снова в оккультном плену. Ее фантазия вследствие утраты Юры развилась необыкновенно. В письме Дондукову-Корсакову она писала:
«Между Блаватской 1845–1865 годов и той Блаватской, какой я стала за 1865–1882 годы, пролегла непреодолимая пропасть. Если вторая Блаватская стремится подавить предшественницу, то это больше во славу человечества, нежели ради собственной чести. Между обеими Блаватскими — Христос и все ангелы небесные, и Пресвятая Дева, а за второй Блаватской — Будда и нирвана, с горьким и холодным осознанием печального и смешного фиаско сотворения человека — первого человека, по образу и подобию Божиему! Первую Блаватскую следовало уничтожить еще до 1865 года — во имя человечества, способного породить столь безумную диковину. Что же касается второй, то она приносит себя в жертву, ибо первая верила и молилась, думая, что с помощью молитв грехи ей отпустятся, возлагая свои надежды на non compos mentis[253] человечество, — безумие, которое является результатом цивилизации и культурного общества; а вторая верит только в отрицание своей собственной личности в ее человеческой форме, в нирвану, где прекращается всякое бытие, где не могут помочь ни молитвы, ни вера, ибо все зависит от нашей кармы, личных заслуг или прегрешений»[254]. И в том же самом письме князю Блаватская говорила о своей настоящей, выстраданной и подготовленной предшествующей жизнью вере:
«Моя вера — это полное отсутствие веры, даже в саму себя. Я давно перестала верить в видимых и незримых личностей, или в общепринятых и субъективных богов, в духов и в провидение — я верю только в человеческую глупость. Для меня всего, что обусловлено, относительно и конечно, не существует. Я верю лишь в Бесконечное, Безусловное и Абсолютное, но я не проповедую свои идеи»[255].?
Это прозрение пришло к ней значительно позднее, уже в Индии, в 1882 году. А тогда в середине семидесятых годов вся Блаватская без остатка ушла в «медиумизм». С помощью медиумических практик пыталась вернуть мудрость древних. Она всегда была тайно убеждена, что где-то существуют заповедные прекрасные места, совершенно непохожие на обычные поселения людей, туда открыт доступ самым достойным, посвященным; там она однажды, кажется, побывала, однако не могла наверняка сказать, где эти места находятся.
Вильям Кингсленд в своей книге «Истинная Блаватская» писал:
«В 1873 году Е.П.Б. завершила „годы странствий“, которые она провела в разных странах, среди людей разных рас, объединений и обществ (от самых примитивных до высокоаристократических). Она искала и нашла множество оккультных явлений, которые наука того времени не считала достойными внимания, а религия приписывала работе Сатаны и его приспешников. Кем должны мы считать ее — это беспокойное, неистовое и совершенно необычное проявление жизни? Работником Учителя в мире»[256].
Из различных воспоминаний о Блаватской Питер Вашингтон отметил наиболее запоминающиеся черты ее внешности, характера и поведения. Попытался воссоздать словесный портрет еще не старой женщины, которая через десять лет станет культовой фигурой. Речь идет о Блаватской второй половины семидесятых годов, времени ее пребывания в Соединенных Штатах Америки:
«Будучи заядлой курильщицей, она постоянно носила при себе табак для сигарет в меховом кисете, сделанном из головы какого-то зверька и висевшем у нее на шее. Руки ее постоянно были усеяны кольцами (иногда с настоящими драгоценными камнями), и в целом Елена Петровна, наверное, походила на плохо завернутый блестящий новогодний подарок. Говорила она низким грудным голосом; порой ее речь была остроумной, порой — грубой. К сексу она была равнодушна, но рассуждала о нем откровенно и без стеснения; больше любила животных, чем людей; и была чуждой всякому снобизму и претенциозности, скандальной, капризной и довольно шумной, а также вульгарной, импульсивной и добродушной и никогда никому и ни в чем не уступала ни на волосок»[257].
Каждая эпоха в истории цивилизаций заявляет о себе новыми веяниями и модами, чаще всего отражающими иррациональную природу человека и его безуспешные попытки преодолеть собственную ограниченность. Так называемые харизматические личности с их магнетическим влиянием на людей каким-то непостижимым образом улавливают эти веяния и моды и виртуозно используют в собственных интересах. Среди новых американских витий Блаватская не была белой вороной. Таких медиумов, как она, в то время в Соединенных Штатах Америки было хоть пруд пруди. Ей пришлось выдержать серьезную конкуренцию со стороны большого количества таких же чародеев и волшебников, которые самонадеянно утверждали, что овладели премудростями оккультизма. С первых дней своего пребывания в Америке Блаватская поняла, что настал ее час. Выпестованный ее фантазией, а в большей степени — прочитанной литературой эфемерный мир отвлеченных идей и фантастических предположений стал осязаемым и очень привлекательным для большого числа людей. Для тех, кто искал связь с потусторонним и наполнял кассу на бесчисленных спиритических спектаклях и сеансах. Вообще, повышенный интерес к посмертию — признак переходных эпох, когда налаженная человеческая жизнь выходит из колеи и теряет свой устойчивый статус.
Пребывание Блаватской в Америке совпало с угасанием популярности спиритизма в этой стране. Может быть, поэтому борьба за тающую в количественном отношении паству приобретала если не драматические, то, по крайней мере, острые формы. Необходимо было вовремя размежеваться с одними и вступить в союз с другими лидерами и участниками спиритуалистического движения. Известно, что в людском сообществе, где царит идеология (а религиозная она или светская — не суть важно), всегда возникает борьба между руководителями, которые одни и те же исходные идеологические постулаты трактуют по своему усмотрению и требуют от своих сторонников не столько уважения к тому, что они проповедуют, сколько беспрекословного им подчинения и личной преданности.
Между тем не всегда сухая рассудочность лежала в основе деятельности Блаватской. Оглянувшись на ее прошлое, нетрудно обнаружить в нем кипение страстей — то чувство безрассудства и потерю здравого смысла, которые только и присущи эмоциональным и постоянно влюбляющимся женщинам. Ей казалось, что прежнее время безвозвратно ушло. Теперь она жила лишь для того, чтобы своим приобщением к великим тайнам человечества внушать людям величайший трепет и покорность ее воле. До любви ли ей было, когда она появилась в Нью-Йорке? Но как это не раз случалось, предугадывая далекое будущее, она смутно представляла, что ждет ее завтра.
Блаватская пришлась по душе жителям дома на Медисон-стрит. Будем говорить откровенно: у его обитателей не было никаких развлечений, только работа, хозяйство, пересуды и сплетни, вот и всё, пожалуй. Они порядком надоели друг другу.
Елена Петровна с ее небывальщинами свалилась на их головы словно с неба. Ее происхождение тоже вызывало немалый интерес. Русская аристократка, чуть ли не графиня, постоянно без денег, живет в напряженных трудах, как золотошвейка, — не иначе за ее образом жизни стоит какая-то тщательно скрываемая тайна. Фантастическими выглядели, в частности, рассказы Блаватской о том, как в Париже по ее эскизам создавались живописные панно и фрески для покоев императрицы Евгении, супруги Наполеона III.
Она довольно долго общалась с некоей ирландкой миссис Сарой Паркер и с ее подопечной — молоденькой девушкой Элизабет Холт, их комната находилась как раз напротив залы для общих собраний и почты. Блаватская вела себя с Сарой, как мудрая наставница. Их отношения в дальнейшем имели продолжение. Елена Петровна не обольщалась по ее поводу. 17 ноября 1883 года она писала Альфреду Перси Синнетту: «Сара Паркер — неблагодарная, глупая, себялюбивая и смешная старая кобыла. Она прикидывается, что питает ко мне великую любовь и преданность, а за моей спиной злословит на мой счет»[258].
Человеческая глупость наводила на Елену Петровну тоску. Лично к Саре Паркер у нее не было особых претензий. За несколько месяцев до беспощадной характеристики подруги она писала тому же Альфреду Перси Синнетту: «Что же именно „раздражает“ Вас в миссис Паркер? Я знаю ее почти восемь лет. Она человек восторженный, безрассудна во многих вещах, но никогда ирландский корпус не содержал в себе женщины лучше, искренней, порядочней и добродетельней. Она — настоящий теософ, бескорыстна и готова расстаться с последней одеждой в пользу других. Не очень культурна, „грубятина“, как Вы ее называете. Возможно и так, но не больше, чем я»[259]. На самом деле, если разобраться, противоположные оценки Блаватской одних и тех же людей вызывались ее повышенной эмоциональностью и неумением оставаться внешне спокойной в стрессовых ситуациях, что в большинстве случаев было следствием заболевания щитовидной и поджелудочной желез. Разумеется, она не умела сдерживаться и в том случае, когда наступали на ее «любимый мозоль» — сомневались в существовании «вестников», «адептов», «иерофантов», Учителей.
Когда слава Блаватской как о духовном учителе разнеслась по Америке, Элизабет Холт не верила своим ушам. Она не могла представить себе, что женщина с взрывным характером, приходящая по любому поводу в раздражение и ярость, обрушивающая на своих обидчиков потоки матерщины, вдруг превратилась в образец благонравия и нравственности. Однако было в Елене Петровне одно качество, которое и тогда вызывало у соседок по общежитию неподдельное уважение, а именно: ее храбрость. Время было неспокойным, район, где находилось общежитие, опасным для ночных прогулок. Однажды одна из жилиц дома, молодая женщина, возвращаясь после ночной смены, подверглась нападению. С трудом избавившись от пьяного хулигана, она пожаловалась Блаватской, которая выразила свое возмущение в очень сильных выражениях и, вытащив из складок своего платья острый нож для резки листьев табака, пообещала всякий раз встречать девушку в позднее время[260].
Несмотря на появившуюся популярность Блаватская бедствовала. Вспомоществование от отца не поступало. Ей приходилось обходиться самым малым. И тут на ее счастье на горизонте появилась энергичная и состоятельная дама, родом из французской Канады — мадам Магнон. Она жила через несколько кварталов от Медисон-стрит — на Генри-стрит. Мадам Магнон — моложавая вдова, весьма неглупая, предложила Блаватской перебраться в ее жилище до наступления лучших времен. Так Елена Петровна начала, а точнее сказать — продолжила свою медиумическую деятельность. Было решено устраивать в жилище мадам Магнон еженедельные воскресные спиритические сеансы. Миссис Паркер, с которой Блаватская сдружилась в доме на Медисон-стрит, была завсегдатаем этих мистических посиделок. Ее подопечная Элизабет Холт на них не присутствовала (лицезрение подобной чертовщины не понравилось бы ее матери), но находилась в курсе дела того, что совершал с присутствующими, в том числе и с самой Блаватской, некий дух «дияки». Миссис Паркер рассказывала девушке вещи необыкновенные и ужасные. Например, однажды Елену Петровну заждались к завтраку, а когда мадам Магнон вошла в ее спальню, то увидела подругу в неподвижном состоянии лежащей на кровати. Дух «диаки» якобы пришил ее ночную рубашку к матрасу и пришил так основательно, что мадам Магнон одной было не по силам разорвать нитки. Пришлось звать пришедшую к завтраку мисс Паркер, которая с помощью ножниц освободила Елену Петровну от этих пут[261].
Дух «диаки» был позаимствован Блаватской у известного американского ясновидящего Эндрю Джексона Дэвиса (1826–1900) и представлял собой призрак, оболочку, фантом из камалок, то есть «нечто» из субъективного и невидимого полуматериального мира, где пребывают, как она считала, бестелесные «личности», астральные формы. Как сформулировал Дэвис:
«Диака — это тот дух, которому доставляет безумную радость разыгрывание ролей, выкидывание трюков по части олицетворения персонажей противоположного характера, поэтому для него молитва и богохульственные высказывания равноценны; у него страсть к лирическим повествованиям; так как он нравственный урод, у него отсутствует чувство справедливости, человеколюбия, нежной привязанности. Он не знает того, что люди называют чувством благодарности; результаты любви и ненависти для него одно и то же; его девиз часто страшен для других — вся жизнь только для СЕБЯ, и индивидуальная жизнь кончается УНИЧТОЖЕНИЕМ»[262].
Блаватская энергично обрабатывала знаменитого американского спирита. Ей позарез нужно было печататься в России, а у Эндрю Джексона Дэвиса сложились наилучшие деловые и дружеские отношения с А. Н. Аксаковым (1832–1903), выдающимся исследователем паранормальных явлений и видным издателем фундаментальных книг по спиритуализму. Аксаков по праву считался лучшим специалистом по трудам шведского философа-мистика XVIII века Эммануэля Сведенборга. Он перевел и издал в 1863 году знаменитое сочинение шведского мистика «О небесах, о мире духов и об аде», а через год там же свою собственную работу «Евангелие по Сведенборгу. Пять глав от Иоанна, с изложением и толкованием их духовного смысла, по науке соответствия». Исследователь творчества А. Н. Аксакова Сергей Сучков, русский мистик, изучая Сведенборга, пришел к выводу о том, что до тех пор пока дух учения Христа не станет всесилен над его буквою, люди будут рабски преданы букве, форме, внешности[263]. «Поэтому он (Аксаков. — А. С.), применяя метод, разработанный Сведенборгом, дешифрует „Евангелие от Иоанна“ в духовном смысле слова, освобождая его от природно-человеческого знания»[264]. Эту методологию Аксакова Блаватская взяла за основу своих размышлений о христианстве и непосредственно об Иисусе Христе. С 1867 года Аксаков начал издавать на немецком языке в Германии, в Лейпциге, серию под общим названием «Спиритуалистическая библиотека для Германии». Среди изданных книг — «Реформатор» (1867), «Автобиография» (1868), «Принципы начал природы» (1869), «Врач» (1873) Эндрю Джексона Дэвиса. Там же, в Лейпциге, с 1873 года он выпускал на немецком языке журнал «Psychische Studien», однако же ему не удалось добиться разрешения на издание подобных журналов на русском языке. В 1869 году Аксаков вернулся в Россию и вскоре женился на дочери выдающегося химика-органика Александра Михайловича Бутлерова (1828–1886) — Софье. Находясь на государственной службе и уйдя в 1878 году в отставку в чине действительного статского советника, он на протяжении многих лет знакомил российскую общественность со спиритуалистической проблематикой. Через духовидение Аксаков пытался рассмотреть проблему происхождения человека[265]. Блаватская по рекомендации Эндрю Джексона Дэвиса срочно списалась с Аксаковым, однако первая реакция на ее письмо была не той, которую она ожидала. Ее соотечественник, хорошо известный в международных кругах спиритуалистов, в письме Дэвису высоко отозвался о ее медиумических способностях, но пренебрежительно о ней самой, характеризуя Блаватскую как женщину глубоко безнравственную[266]. Ведь после женитьбы на Софье Бутлеровой он стал дальним родственником Даниела Д. Юма, женатого на сестре жены великого ученого. Естественно, Елена Петровна не промолчала и накатала в ответ длиннющее письмо Аксакову, в котором она поставила перед ним вопрос ребром:
«Одна есть у меня к вам просьба: не лишайте меня доброго мнения Andrew J. Davis’a. Не раскрывайте перед ним того, что если он узнает и убедится, заставит меня бежать на край света. У меня осталось лишь одно убежище для себя в мире — это уважение спиритуалистов Америки, тех, которые ничего не презирают столько — как „free love“ (свободная любовь. — англ.). Неужели вам принесет удовольствие навеки убить нравственно женщину, которая уже и так убита обстоятельствами?»[267]
Понятно, что в роли добровольного палача Аксаков выступить не захотел, хотя и не бросился в ее оккультные объятия. На протяжении многих лет он сотрудничал с Блаватской, но в отношениях с ней сохранял дистанцию. Да и она сама, обжегшись на молоке, дула на воду. Иными словами, занималась самоуничижением без всякой на то причины: «Не знаю, как благодарить вас за вашу неизмеримую доброту. Имея право презирать меня, как всякий благородный человек, за мою прошлую, грустную репутацию, вы так снисходительны и великодушны, что пишете мне… Если есть у меня надежда на будущее, то это только за гробом, когда светлые духи помогут мне освободиться от моей грешной и нечистой оболочки»[268].
Эндрю Джексон Дэвис был также последователем Сведенборга. В собственном учении он делал акцент на принципе божественной бисексуальности. Однако широко он прославился не столько своей гетеросексуальной практикой, сколько удивительным врачебным даром. Он проникал взглядом в тело человека и по состоянию внутренних органов диагностировал его болезни. Он уверял, что кожа пациента для него прозрачнее стекла. По отзывам его пациентов, Дэвис впадал в транс и мог часами беседовать с душами давно умерших людей. Он предвидел, как писали позднее, многие совершенные уже после его смерти открытия. Например, описал в общих чертах автомобиль, аэроплан и пишущую машинку. Один лишь Жюль Верн превзошел его в количестве предугадываемых чудес науки будущего. Дэвис был человеком малообразованным — он проучился в школе не больше пяти месяцев. Между тем отсутствие школьного образования не помешало ему «наговорить» двадцатишеститомный труд «Гармоническая философия»[269]. Из этой энциклопедии «ясновидения» Блаватская почерпнула многие идеи для «Тайной доктрины» — главного труда своей жизни, особенно представления о происхождении и эволюции звездных миров. Дэвис долгое время опекал ее, оказывал денежную поддержку. Однако же не бисексуалу Эндрю Джексону Дэвису, а полковнику Генри Стилу Олкотту было уготовано судьбой стать ближайшим сподвижником Елены Петровны в создании теософской империи.
С различных незамысловатых представлений начиналась режиссерская карьера Блаватской и других участников ее мистических шоу. Участники на протяжении многих лет менялись по ходу смены репертуара оккультного театра, но режиссер-постановщик оставался неизменно прежним. Необходимы были серьезные денежные средства, чтобы выстроенные на скорую руку мизансцены заняли соответствующее место в грандиозном спектакле с дорогими декорациями. Елене Петровне не терпелось дождаться того дня, когда на нее прольется золотой дождь.
Глава вторая. ТЕАТРАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, ИЗМЕНИВШЕЕ ЖИЗНЬ
В начале ноября 1873 года Блаватская получила письмо от сводной сестры Лизы со скорбной вестью о скоропостижной смерти Петра Алексеевича Гана. В письме сообщалось, что он похоронен в городе Ставрополе. Лиза уведомляла старшую сестру о наследстве и о незамедлительной высылке ей первых 1500 рублей с вычетом пяти банковских процентов[270]. Окрыленная надеждой, она сняла себе квартиру в доме, стоящем на пересечении 14-й улицы и 4-й авеню. Это было затхлое получердачное помещение. Вся мебель в нем состояла из железной койки, стола и трехстворчатого шкафа. Из этого помещения вниз, туда, где находилась зала, спускалась лестница. Разумеется, такое убогое жилище не вызвало восторга у Блаватской. Долго в нем она, однако, не задержалась. Через некоторое время из-за небрежного обращения с огнем она устроила пожар. Приехавшие пожарники огонь быстро потушили. После их отъезда Блаватская объявила хозяину квартиры, что у нее исчезли часы и цепочка. Услышав о заявленной пропаже, он рассмеялся в лицо Елене Петровне и заявил, что у нее никогда не было этих вещей. Так рассказывала присутствующая при этой сцене Элизабет, подопечная миссис Паркер.
Тут начинается самое интересное. Блаватская отозвала Элизабет в сторону и на ухо тихо поведала, что пожар был устроен нарочно, с целью ее ограбления. Она, может быть, сама об этой подлости никогда бы и не догадалась, но ей помогли ее духи-хранители, которые предъявили вещественное доказательство кражи, а именно обугленную бумажку с двумя светлыми разводами, по контуру напоминающими форму кольца и цепочки. Растолковывая девушке детали происшедшего, Елена Петровна уже не использовала слова «духи-хранители», а заменила их в целях конспирации местоимением «они». На вопрос Элизабет, откуда у нее обугленная бумажка со светлыми разводами, Блаватская ответила, что «они» на ее глазах эту бумажку материализовали. Сумасшедший дом, да и только![271] Понятно, что подобные улики, предъявленные хозяину квартиры, окончательно вывели его из себя. То, что через семь лет сходило Блаватской с рук и вызывало полное доверие у многих ее последователей, на первых порах не производило должного эффекта. Скорее, наносило серьезный ущерб ее репутации. Чтобы бить прицельно и успешно по нервам людей, надолго западая в их сознание, требуется новая религиозная, а точнее — псевдорелигиозная идеология, создающая соответствующую атмосферу для мистического восприятия. Тогда даже небрежные импровизации мастера оккультных наук воспринимаются его экзальтированными поклонниками чудесами из чудес. Блаватская по себе знала, что многие правдолюбцы и непримиримые борцы с людским ханжеством держатся до последнего, до того мгновения, пока в них жива вера в нравственность человечества. А когда этой веры нет, эти люди внезапно деревенеют и — хрясть! — ломаются, как спички под пальцами любого циничного и самовластного неврастеника.
При том постоянном раздвоении собственной личности и при той двойной жизни, которую после смерти Юры она вела без малейших угрызений совести, Блаватская ощущала себя одновременно и жертвой и палачом. Для нее оказалось практически невозможным вернуться к друзьям детства и юности, в тот привычный и теплый мир, который, может быть, уже и не существовал в реальности, а всего лишь был тенью каких-то несвершившихся надежд и игрой воображения.
Квартиру пришлось срочно менять. На этот раз Блаватская перебралась в дом под номером 45 на Элизабет-стрит. По проживающим в нем жильцам он напоминал кооператив для одиноких работающих женщин на Медисон-стрит. Однако на этот раз здание, где поселилась Блаватская, было более основательным — шестиэтажным и кирпичным, и в нем проживало пятьсот человек. На его первом этаже размещались общая комната, читальня, прачечная и ресторан. Все эти службы очень облегчали жизнь одинокой спиритуалистки. Где бы ни жила Елена Петровна в Нью-Йорке, она не прерывала своих дружеских и отчасти деловых отношений с мадам Магнон. Она почувствовала к ней доверие и, как представлялось Елене Петровне, при тех стесненных обстоятельствах, в которых она оказалась, лучшего менеджера для спиритических проектов, чем эта француженка, ей трудно было найти.
Блаватская понимала, что в то время настоящий пиар ей могла сделать американская пресса. Ее отличие от многих других русских, оказавшихся в то время в США, состояло в том, что она принадлежала по отцу и бабушке Елене Павловне Фадеевой к русской аристократии. Это было уже кое-что. К тому же за ней стояла собственная яркая и авантюрная биография, которой позавидовали бы герои любых остросюжетных романов. Короче, ей было о чем рассказать въедливым и охочим до сенсаций американским журналистам.
Блаватская, как мне представляется, многократно обсуждала с мадам Магнон стратегию и тактику своего внедрения в духовный истеблишмент американского общества. Прежде всего надо было хоть как-то «отметиться» в американской печати. Время шло, а настоящего дела, ради которого она приехала в Соединенные Штаты Америки, не появлялось. Полученные от Лизы деньги быстро кончились, однако в начале 1874 года пришла остальная, большая часть причитающегося ей наследства. Это была значительная сумма. Блаватская переселилась в дорогую гостиницу — она любила пожить на широкую ногу, когда представлялся случай.
В начале 1874 года Блаватская, еще находясь в доме на Элизабет-стрит, познакомилась с Ганной Вульф, журналисткой из газеты «Нью-Йорк Стар». Ганну Вульф заинтересовали соображения Елены Петровны по поводу роли женщин в американской периодической печати, и она взяла у нее интервью. Спустя некоторое время они снова столкнулись на съезде феминисток. Движение женщин за свои права мало интересовало Елену Петровну. Она появилась на этом сборище сытых и расфуфыренных дам с единственной целью: расширить круг своих знакомых. В то время Блаватская была при деньгах. Ей не составило труда пригласить на ланч наиболее известных делегаток съезда. Говорила она со знанием дела на любую тему, поэтому легко предположить, что отобедавшие с ней дамы остались довольны. Блаватская нуждалась в общении с интеллектуальными и состоявшимися людьми.
После встречи на съезде феминисток она взяла Ганну в оборот. Начала обыкновенным порядком с того, что зачастила к ней в гости, потом перешла к долгим рассказам о собственной жизни и закончила тем, что перезнакомилась со всеми ее влиятельными друзьями. Такая неожиданная прыть новой подруги несколько смутила Ганну. Многое из того, что рассказывала ей Блаватская, она не принимала на веру и часто задавала каверзные вопросы. Она ловила ее, в частности, на многих несуразностях и неточностях, особенно часто встречающихся в рассказах о тех годах, которые Блаватская якобы провела рядом с Гарибальди. Когда же оскорбленная недоверием к ее рассказам Елена Петровна обнажила свой бок и показала шрам, оставшийся якобы от удара вражеской сабли, Ганна, рассмотрев его со всей журналистской тщательностью, вынесла совершенно другое заключение и заявила, что это след не от удара саблей, а скорее от удара кнутом. Ганна была не только глазастой журналисткой, но, что редкость для ее профессии, сообразительной женщиной. Во всяком случае, она помогала Блаватской, чем могла.
Весной 1874 года Ганна Вульф познакомила ее с начинающим спиритом господином У. Блаватская сделала вид, что впервые слышит о спиритических опытах, и попросила этого господина сопроводить ее на лекцию известного в то время американского медиума Уилсона. После лекции она изобразила удивление от услышанного и увиденного, заверив своего попутчика в том, что это якобы ее первый медиумический опыт. Спустя несколько дней после лекции она, повстречав на улице Ганну Вульф и господина У, обрушила на них поток слов, из которого явствовало, что медиум Уилсон пробудил в ней оккультные силы. Доказательством тому, как она уверяла, были черно-белые фотографии из ее письменного бюро. Они-то, доказывала Блаватская, после того как духи приложили к ним руку, стали выглядеть акварельными зарисовками. Она затащила Ганну Вульф и господина У. в свое новое жилище. На этот раз Елена Петровна занимала дешевые апартаменты вместе с тремя журналистами, одной женщиной и двумя мужчинами. По крайней мере, она так их представила. Может быть, одним из проживающих под общей крышей мужчин был ее новый друг, на двадцать лет ее моложе Михаил Бетанели, грузин из Тифлиса.
По свидетельству Блаватской, Бетанели приехал в Нью-Йорк во второй половине 1874 года, чтобы с ней познакомиться. Незадолго перед его приездом она занимала роскошный номер в дорогой гостинице, но оттуда съехала, понимая, что деньги понадобятся на что-то более существенное. Версия о духах, раскрашивающих фотографии, не прошла. По-детски наивными выглядели уверения Блаватской в том, что эти милые бесплотные создания рисуют по ночам, когда природа впадает в меланхолию[272]. Что на это возразишь? Вероятно, так же решила Ганна Вульф и промолчала. Отношения двух амбициозных и сильных женщин, Вульф и Блаватской, еще больше ухудшились после того, как Блаватская представила ей на отзыв свою сатиру на американские нравы. Оказалось, что Елена Петровна переписала заново на сереньком английском языке Салтыкова-Щедрина, внеся в текст лишь незначительные поправки, а именно: переименовав Россию в Соединенные Штаты Америки, а царя — в президента[273]. Естественно, литературный дебют Блаватской как англоязычной писательницы тогда не состоялся. Литературную известность на Западе она получила после выхода в свет в 1877 году фундаментального труда «Изида без покрова», который с того времени неоднократно переиздавался, а его общий тираж составил полмиллиона экземпляров.
Блаватская вошла во вкус литературной работы и даже задумала дописать неоконченный роман Чарлза Диккенса «Тайна Эдвина Друда», обратившись, как она объявила, к духу умершего писателя[274]. По мере того как Елена Петровна пробовала себя на разных поприщах, время неумолимо шло. Одни малозначительные события сменялись другими, вместе с тем ничего принципиально нового в ее жизни не происходило. Единственное, что у нее определенно получалось, — это расширяющиеся связи с американскими журналистами. Она вместе с мадам Магнон ежедневно внимательно просматривала все газетные публикации, так или иначе связанные с дискуссионными и сенсационными темами. Им было просто необходимо подцепить на крючок если уж не акулу из журналистского мира, то, на худой конец, какого-нибудь жирного сазана. И наконец удача им улыбнулась. Они обнаружили сначала в газете «Нью-Йорк сан» отчет Генри Стила Олкотта о невероятных феноменах, которые он наблюдал на ферме в Читтендене в штате Вермонт, в нескольких милях от Нью-Йорка, а затем цикл его статей о тех же известных явлениях в «Нью-Йорк дейли график». Это был тот самый человек, которого долго искала Елена Петровна Блаватская и наконец нашла. С прочтения первых статей этого цикла началась охота на их автора. Как всегда в таких случаях, Блаватская испытывала небывалый душевный подъем и вдохновенный азарт ловца. Она не ошиблась в том, какие сети следует расставить, чтобы рыбка из них не выскользнула. Она основательно готовила эту победу над Олкоттом, прибегнув к помощи Михаила Бетанели и мадам Магнон. И в итоге сделала то, о чем только витийствовали говорливые американские феминистки — на долгое время подчинила мужскую волю своей, женской. Полковник Олкотт, а затем Синнетт сыграли решающую роль в ее восхождении к мировой славе.
Полковник Олкотт был из англосаксонской семьи первых поселенцев. Он принимал участие в Гражданской войне на стороне северян, состоял председателем Комиссии по расследованию убийства президента Линкольна. Его так же, как Блаватскую, интересовало всё сверхъестественное.
В книге воспоминаний «Страницы старого дневника» полковник Олкотт с восторгом восстановил детали своего знакомства с русской оккультисткой:
«…Особые обстоятельства свели нас вместе. В один прекрасный день июля месяца 1874 года я сидел в своей адвокатской конторе и обдумывал одно очень важное дело, которое получил от Нью-Йоркского муниципалитета, как вдруг мне пришла в голову мысль, что вот уже годы я не обращаю внимание на спиритуалистическое движение… Я вышел на улицу и на углу купил номер журнала „Бэннер оф лайт“. В нем я прочел о совершенно невероятных феноменах, происходящих на какой-то ферме в районе Читтендена, штат Вермонт. Я сразу решил, что если все это правда, то мы здесь встретились с важнейшим явлением современной науки, и что мне надо поехать туда и во всем убедиться самому. Так я и сделал. Все оказалось так, как было описано в журнале. Я провел там три или четыре дня и вернулся в Нью-Йорк. О своих наблюдениях я написал в газете „Нью-Йорк сан“… Потом редактор „Нью-Йорк дейли график“ поручил мне снова поехать в Читтенден и взять с собой какого-нибудь художника, который мог бы по моим указаниям рисовать происходящие явления… 17 сентября я вернулся на ферму Эдди… Я поселился в этом таинственном доме и в течение двенадцати недель ежедневно переживал сверхъестественные вещи… Дважды в неделю газета „Нью-Йорк дейли график“ печатала мои письма про „духов Эдди“, иллюстрированные художником Капесом. Эти письма обратили на себя внимание госпожи Блаватской и привели к тому, что она поехала в Читтенден. Это и свело нас вместе…
На ферме обычно обедали в 12 часов. Она появилась в столовой с какой-то французской дамой (с мадам Магнон. — А. С.).
Когда мы вошли, они уже сидели за столом. И прежде всего мне бросилась в глаза ярко-красная гарибальдийская рубаха на первой даме, которая так контрастно выглядела по сравнению с окружающим ее тусклым фоном. Ее волосы были тогда пышные, светлые, шелковистые, вьющиеся, едва доходили до плеч и напоминали тонкое руно. Они и ярко-красная рубаха привлекли мое внимание, прежде чем я смог рассмотреть ее черты подробнее. У нее было массивное калмыцкое лицо, сила, образованность и выразительность его контрастировали с заурядными образами, так же как ее красное одеяние среди серых и бледных тонов стен, мебели и безликой одежды остальных гостей.
Дом Эдди постоянно посещали с целью увидеть медиумические феномены самые разнообразные и необычные люди. Когда я увидел эту эксцентричную даму, я подумал, что это одно из таких лиц. Остановившись на пороге, я шепнул Капесу: „О! Посмотрите на этот экземпляр!..“ Когда обед закончился, обе дамы вышли, г-жа Блаватская скрутила себе папироску, и я протянул ей огонь, чтобы иметь повод заговорить с нею»[275].
Рыбка попала в расставленные сети. Блаватская и Олкотт поняли друг друга с полуслова. По многу часов они прогуливались по аллеям фермы, беседовали под кронами мощных буков, кленов и вязов, сверкавших золотом и темно-красной медью. Теплая и сухая осень стояла на дворе. У Блаватской и Олкотта оказались разные взгляды на природу происходящих на ферме феноменов. Полковник был убежден, что наблюдал настоящих пришельцев с того света. Он предпринял все меры, чтобы исключить обман: опечатал окно уборной, из которой призраки выходили в гостиную, осмотрел самым тщательным образом стены и двери и не обнаружил в них ничего тайного: ни параллельных двойных стен, ни каких-нибудь иных хитростей. Блаватская с ним не соглашалась и уверяла, что все эти появляющиеся с того света тени умерших людей — плод мозговых импульсов медиума, они — не больше чем иллюзия и в этом смысле представляют обман зрения. Вот и обвиняй после этого Блаватскую в том, что она морочила людям голову. Скорее, она удовлетворяла их плебейскую страсть приобщиться самим к чему-то загадочному и непонятному. Предоставляла им пищу для разговоров и пересудов на всю оставшуюся жизнь.
Природа одарила Блаватскую талантом, которым она распоряжалась не всегда с пользой для себя самой и окружающих ее людей. На всякие безрассудства ее толкала неумолимая жажда славы. Она терзалась необходимостью широкого ей поклонения, пока смутно себе представляя, как этого добиться, к каким еще средствам прибегнуть и через какие испытания пройти. Действительно, она была тщеславной женщиной, но не до такой степени, чтобы возводить себе памятник при жизни и не понимать при этом, что далеко не все придут от ее культа в восторг. Когда Блаватская оказалась в Соединенных Штатах Америки, как уже знает читатель, первые месяцы жизни там ей было не до славы, не до поклонения, не до высоких материй. Ей приходилось элементарно выживать. Отцовское наследство предоставило ей некоторую передышку в ежедневной борьбе за крышу над головой и кусок хлеба.
Для Блаватской всегда было большой радостью, когда кто-то обращал на нее внимание. Она находила в каждом новом странном и нелепом человеке то же опьянение, что и в оккультных книгах или в общении со своими тайными мыслями и галлюцинациями. Она тянулась ко всему тому, чего ей так не хватало в обыкновенной скучной жизни. Поэтому свою неизвестность Елена Петровна воспринимала как величайшую и унизительную несправедливость. Ее посещали видения, смысл которых был совершенно неясен, они оглушали сознание, и она впадала в мрачное оцепенение — настолько непостижимо-горестными представлялись ей образы, рожденные в укромных уголках ее души. Она жила как в полусне. Но реальность грубо напоминала о себе возможным безденежьем: отцовское наследство таяло на глазах. Его большая часть была потрачена на покупку бесполезной птицефермы на Лонг-Айленде, которая не давала никакого дохода[276]. Елена Петровна не умела с пользой для себя вкладывать деньги, а уж мотом она была отменным!
Следовало предпринять что-то уж совсем необыкновенное, чтобы привлечь к себе пристальное внимание журналистов и, соответственно, большое количество людей. Она понимала, что пиар — необходимое условие любой известности и славы.
Ферма братьев Эдди, Уильяма и Хораса, представляла ей такую возможность. Оставшаяся от наследства некоторая сумма денег помогла осуществить задуманное. Род братьев Эдди в нескольких поколениях был наделен, как говорили, паранормальными способностями. А одна из его представительниц приняла мученическую смерть — была сожжена как ведьма на костре. Случилось это прискорбное событие в 1692 году в Салеме, во время ведьмовских судебных процессов.
Блаватской необходимо было приручить Олкотта, сделать его совершенно домашним, как бесхозную собаку или как приблудного кота. Она не собиралась с помощью потусторонних призраков убеждать зрителей, что они не будут оставлены на произвол судьбы после смерти, а, напротив, будут с радостью встречены перешедшими в небытие близкими и друзьями. Такого спиритуалистического «материализма» она на дух не выносила. О «Стране вечного лета» Эндрю Джексона Дэвиса, об этом загробном «Зазеркалье» не хотела слышать[277]. Любого думающего и одухотворенного человека такая перспектива оказаться в многомиллионном хоре поющих псалмы покойников заставила бы удавиться. Цель Блаватской была куда значительнее и масштабнее: доказать людям, что существуют «феномены» и весь ход истории человечества определяется ими. На концепцию «феноменов» нанизывались все ее остальные идеи. Блаватская писала профессору Хайраму Корсону, ярому спиритуалисту, искала почву для компромисса: «Не надо недооценивать важность спиритуалистических феноменов; вместо того чтобы относиться к ним как к букве, „которая убивает“, вам следовало бы считать, что они образуют общую глубинную основу, на которой только и возможно возвести надежное здание разумной веры в бессмертие человека. Они возвестили рождение христианской религии, были тесно связаны с ее детством, поддерживали и утешали ее, вооружали ее пропагандистами в виде „Отцов Церкви“; а упадок церкви восходит к тому времени, когда одна ее ветвь стала игнорировать эти феномены, а другая — направлять по ложному пути»[278].
Блаватскую, когда она занималась спиритизмом и выступала в роли медиума, и позже, когда переквалифицировалась в оккультистку, постоянно взбадривал и развлекал черный юмор! А как еще, скажите, ей было спасаться от человеческой глупости? Прочтите внимательно «Изиду без покрова», ее статьи и эссе на темы, связанные с появлением духов среди живых, и те объяснения, которые она дает этим сверхъестественным проявлениям потусторонней «закулисы», или ее статью в защиту братьев Эдди[279], или что-нибудь подобное в том же роде — и всё предстанет до смешного простым и ясным. Впрочем, при одном условии: для адекватного понимания многого из того, что написала Блаватская, необходимо самим обладать чувством иронии и помнить, что окружающая нас жизнь с точки зрения индуса, последователя «адвайты веданты» — «майя», иллюзия. Иными словами, земной мир, разумность, упорядоченность и стабильность которого индус пытается сохранить всей своей нравственной и регламентированной религиозными обычаями жизнью, оказывается иллюзорным, полым и населенным фантомами. Этот парадокс индусского мировидения человек западной культуры со всей серьезностью принять не в состоянии. Он, как и Блаватская, пытается его всячески обыграть, спародировать в трагикомическом духе. Вот откуда берут свое начало смешливость, ироничность и сарказм Блаватской. На эти особенности ее натуры обратил внимание один из лидеров спиритуализма в США профессор Хайрам Корсон, расположения которого она упорно и долго добивалась[280].
Как все-таки трогателен и жалок удел человеческий!
Блаватская с жадным любопытством осматривалась вокруг и кое-что поняла в действиях братьев Эдди, в их режиссуре. Братья были в большей степени схожи не чертами лица, а тем смелым авантюрным характером, который позволял им ошарашивать потусторонними «живыми» картинами находящихся во тьме неведения людей.
Все было впечатляюще и ловко в их оккультном искусстве, у зрителей сильно колотилось сердце, а на лбу от переживаний и страха выступала испарина.
Комната, в которой происходило медиумическое действо, освещалась тускло горящей керосиновой лампой. У самой стены, на приподнятой над полом сцене было сооружено что-то вроде кабинета, в глубине которого виднелся закрытый одеялом дверной проем. Зрители размещались на жестких, с прямыми высокими спинками, стульях.
Кто-то из братьев, обычно это был Уильям, шаркающей ленивой походкой поднимался на сцену и усаживался посреди кабинета. Звучала тихая мелодичная музыка, слышались нечеткие, вздыхающие голоса, какие-то печальные слова. Зрители словно прирастали к стульям, когда в дверном расшторенном Уильямом проеме в зыбком полумраке возникали светящиеся руки. Эти руки тянулись к зрительному залу, и дамы в первом ряду вскрикивали: их пышные прически обдувал могильный холод.
Вместе с тем животный страх смерти на время отступал, появлялось наслаждение потусторонним. Все с нетерпением ждали главного события — материализацию призрака. И укутанная в белый саван фигура наконец-то возникала на сцене как свидетельство реальности загробного существования. Мир теней оказывался ближе и роднее, чем находящаяся на краю света Россия, с которой у Блаватской тогда не было практически никаких связей[281]. В тот вечер, когда она решила разнообразить оккультный спектакль новыми персонажами, среди публики находились знаменитые люди: спиритический писатель и лектор Джеймс Пиблз, профессор музыки, мистик Лензбург и медиум из Чикаго миссис Керей. Другими словами, экзаменационная комиссия по принятию Блаватской в круг профессиональных оккультистов была хотя и немногочисленная, но вполне солидная и авторитетная[282]. То, что показала зрителям в тот день Блаватская, на мой взгляд, было прощанием со спиритуализмом. Она создала гротесковый спектакль с русским и кавказским национальным колоритом. Она словно доказывала многочисленным американским медиумам, что работает не хуже, чем они, и тут же тихо вопрошала: «А к чему все это?»
Действительно, Елена Петровна не ударила лицом в грязь. Она всё представила чуть-чуть по-иному. Внесла в спектакль братьев Эдди новые мизансцены, отрежиссировала его с большим артистизмом. Триумвират экзаменаторов пришел в восторг от увиденного, оценил по достоинству ее ум и находчивость. Она же сидела в зале среди зрителей и, как в константинопольском цирке, терпеливо ждала своей очереди. Кроме того, она исполняла и роль эксперта, совсем не выпячивая себя. Вот в чем была ее гениальная находка!
На сцене один за другим появлялись хорошо ей знакомые по грузинской жизни люди.
Всем на удивление материализовался дух Михалко Гугидзе, слуги тети Екатерины Витте, который когда-то давно в другой жизни ожидал ее с новорожденным Юрой в Кутаиси и довез до Тифлиса. Михалко был в национальной грузинской одежде. По просьбе Елены Петровны он станцевал на сцене зажигательный кавказский танец — лезгинку. Зрители были в шоке от увиденного. Но чудеса продолжались. В нахлобученной по самые брови шапке в деревенской американской глуши возник разнаряженный купец из Тифлиса — Хассан Ага, а вслед за ним — Сафар Али-бек, охранник-курд с длинной пикой в руке, украшенной перьями дрофы, сопровождавший ее на Кавказе по поручению Никифора Блаватского. Укутанная в пуховый оренбургский платок, переваливаясь, как утка, и отдуваясь, вышла на сцену толстая старуха — Блаватская признала в ней свою и Верину крепостную няню Надю. Совершенно неожиданно для всех возник на сцене осанистый вельможный господин в строгом черном костюме и со Святой Анной на шее, орден держался на муаровой, с двумя черными полосками, ленте.
«Вы мой отец?» — едва слышно выдохнула Елена Петровна. «Дядя!» — ответил призрак укоризненным голосом. Покрасневшая от стыда, она тут же оповестила собравшихся, что перед ними предстал материализовавшийся дух одного из родных братьев ее отца — Густава Алексеевича Гана, на протяжении двенадцати лет председателя уголовного суда в Гродно, который умер в 1861 году. Само собой, перед публикой он появился в мундире, в котором был погребен.
Глаза зрителей, естественно, вылезали из орбит от удивления, никому из них не приходилось видеть такой сногсшибательной экзотики.
Самое поразительное происшествие случилось чуть-чуть позднее. Это была словно последняя эффектная фраза в конце произведения, впечатляющая и надолго запоминающаяся.
Явившийся дух некоего Георгия Дикса передал ей непосредственно в руки отцовскую медаль, которая была получена Петром Ганом за храбрость в Турецкой кампании 1828 года и находилась, как утверждала Елена Петровна, вместе с ним в гробу.
Крик, который исторгла Блаватская, рассматривая на ладони вновь вернувшуюся к ней из могилы семейную реликвию, был настолько естествен, что никто из присутствующих не заподозрил ее в притворстве. Затем последовал короткий оглушительный обморок.
Мизансцены, мастерски поставленные Блаватской в спиритическом театре братьев Эдди, не отличались вместе с тем изощренным и тонким вкусом, но на зрителей они подействовали сильнейшим образом, выбили их из привычной колеи, а у наиболее нервных дам вызвали истерику. Тем, кто вдруг взял бы под сомнение ее комментарии, она была готова предоставить фотографическую копию живописного парадного портрета своего отца П. А. Гана, и всякий смог бы убедиться, что на его груди присутствует та же самая медаль[283]. На следующий день после сеанса с появлением близких и знакомых Блаватской людей она и мадам Магнон стремительно покинули ферму Эдди и вернулись в Нью-Йорк. Наивные американцы, никто же из них не знал, что покойников в России кладут в гроб без знаков отличия на груди!
Блаватской необходим был соратник, авторитетный в американском обществе человеке безупречным послужным списком, но отчасти выпавший из активной социальной жизни. Она искала человека на перепутье и, наконец-то, нашла его. Доверчивого, честолюбивого, мистически настроенного. Смысл нового сценария, который предложила Елена Петровна, заключался вовсе не в том, чтобы вывести на сцену неизвестных американской публике экзотических персонажей, а в том, чтобы утвердить собственный авторитет как демиурга, своевольно творящего отличный от повседневной жизни мир. От примитивных сценок с одними и теми же героями, в основном индейцами, которые разыгрывали братья Эдди, начинала болеть голова. Питер Вашингтон справедливо отмечает: «Уильям и Хорас Эдди были лишь пассивными проводниками, с помощью которых духи перемещались из мира мертвых в царство живых, тогда как Блаватская претендовала на управление ими по своему усмотрению. Это различие между властным и покорным медиумом было чрезвычайно важно по трем причинам. Во-первых, оно позволяло Блаватской выгодно противопоставить свое могущество шарлатанству, неадекватности или пассивности соперников. Во-вторых, оно разбивало в пух и прах все обвинения в том, что медиумы по натуре подвержены манипуляции и самовнушению. И в-третьих, оно утверждало медиума как действенную силу, а не как простой канал для связи с иным миром. Позднее Блаватская будет говорить, что сам контакт с духами умерших не имеет никакой ценности, хотя его легко осуществить для демонстрации психической силы. Важны не спиритические сеансы, а связь с Учителями, которые не имеют ничего общего с духами, хотя их жизнь также протекает иначе, чем жизнь обычных людей»[284].
Доверчивостью к тому, что говорила и делала Блаватская, Олкотт напоминал взрослого ребенка, хотя внешне оставался мужественным солдатом недавно закончившейся Гражданской войны между Севером и Югом. Он без промедления готов был принести себя в жертву добру и справедливости. Блаватская же требовала, но так и не дождалась, от него другой, более существенной жертвы — потери его собственного «я». Она так и не смогла подчинить его себе полностью. Надежды на то у нее были, и надежды небезосновательные. Ведь долгое время он жил под ее крылом. Но она недооценила Олкотта. Вероятно, в заблуждение Блаватскую ввела его душевная податливость. Она привыкла постоянно вытирать о него ноги. Между тем податливость — это вовсе не преданность и верность.
Разумеется, Олкотта с его психологией провинциала до ступора завораживали рассказы Блаватской о ее похождениях. Он верил ей и одновременно не верил в общение с загадочными таинственными существами, находящимися по ту сторону добра и зла. А Блаватской лучше было умереть, чем утратить доверие зрителей вдохновенно сочиненного и поставленного ею спектакля. Она научилась заменять правду жизни игрой в правдоподобие. Не в этом ли заключается смысл искусства? По силе эмоционального воздействия на людей художественный вымысел несравним со скрупулезным описанием рутинной действительности. С одной, впрочем, оговоркой: иногда повседневная жизнь чудовищной бесчеловечностью настолько превосходит самую бурную человеческую фантазию, что даже ее протокольное описание вызывает у читателей взрыв эмоций. К счастью для Блаватской и ее современников, подобный монстр только вызревал в недрах девятнадцатого века. Его рождение пришлось на век двадцатый.
Глава третья. СПИРИТИЗМ ШИВОРОТ-НАВЫВОРОТ
Генри Стил Олкотт был потрясен увиденным на ферме Эдди не меньше других, о чем сообщил в газетном отчете. Блаватская же пыталась навязать ему свое объяснение происшедшего, настаивая на том, что это был маскарад самых низших духовных организмов, элементалов. Именно они материализовались с помощью жизненных органов несчастных медиумов, высасывая из них, как вампиры кровь, вещественные оболочки вместе с жизненной силой и здоровьем. Именно таким образом эти духовные организмы облекались в видимые формы человеческих тел. Эти тела им вовсе не принадлежали и еще не успели окончательно разложиться. Элементалы, переодетые в более-менее сохранившиеся тела отошедших в потусторонний мир созданий, как вороны в павлиньих перьях, дивили, морочили и пугали добропорядочных людей, которые воображали, что увидели своих умерших близких. А вообще-то, рассуждала Блаватская, это были развоплощенные души, которые еще на земле вели себя бездуховно, непредусмотрительно, гася в себе божественную искру и тем самым лишая себя шансов на бессмертие.
Ее новый приятель Олкотт продолжал гнуть свое и упорно настаивал, что призраки с того света появлялись по зову братьев Эдди и никак иначе. Вообще-то Блаватская тогда не особенно возражала Олкотту. Под его нажимом она на время согласилась, что призраки возникают независимо от воли живых людей, не вызываются насильственно, а обусловлены духовными устремлениями умерших. Она представила дело так, что элементалы в своих бледных человеческих копиях неудержимо притягиваются к земле, ко всему тому, что родственно их грубым натурам.
Всевозможные наваждения, медиумические явления, одержимость и другие душевные недуги Блаватская объясняла слиянием грешных духов с живыми, призывающими их на себя. Она придерживалась индусской теории, которая разделяет человеческое бытие согласно семи принципам. Первый принцип составляет физическое тело. Второй — жизненная сила. Третий принцип связан с появлением вещества, создающего эффект обманной формы, когда возникает какое-нибудь чудовище, в простом народе называемое оборотнем. Особое значение для человека имеют пятый и шестой принципы. Пятый принцип представляет самосознание посредством пяти чувств, шестой — божественную душу. Когда пятый и шестой принципы при жизни человека соединяются воедино, что достигается сменами телесных оболочек, реинкарнациями, в результате которых дух постоянно совершенствуется, появляется возможность достичь индивидуального бессмертия. Самый высший принцип — седьмой, он представляет луч или искру божества. В Индии, о чем необходимо помнить, семерка — символ стабильности, число, регулирующее ход и восприятие жизни. Ведь человек различает семь цветов, семь музыкальных тонов, семь составляющих гармонию звуков, семь дней недели. У индийцев число семь также объединяет семь священных рек, семь священных городов, семь наиболее почитаемых богинь, семь святых мудрецов, семь островов и еще много чего другого. Во время свадебной церемонии невеста и жених делают семь шагов, обходя священный огонь, и дают семь обетов. С этого начинается их совместная жизнь. Блаватская большое значение придавала этому числу. Оно было для нее добрым знаком, своеобразным оберегом.
Далеко не все поверили в инфернальные способности американских фермеров. Через два дня после возвращения Блаватской в Нью-Йорк из Читтендена в газете «Нью-Йорк дейли график» была напечатана язвительная статья известного невропатолога профессора Джорджа Берда, в которой братья Эдди объявлялись мошенниками самого низшего сорта, а полковник Олкотт назывался простофилей, ослепленным обыкновенными фокусами[285]. Блаватская с этим согласиться, естественно, не могла и с досадой писала:
«Мир пока еще не готов к пониманию философии оккультных наук; пусть они для начала убедятся, что в невидимом мире действительно обитают различные существа, будь то „духи“ умерших или Первостихии; и что в человеке немало скрытых сил, которые способны превратить его в Бога на земле»[286].
Блаватская и полковник Олкотт по возвращении в Нью-Йорк встречались чуть ли не каждый день. Елена Петровна, направив свой ответ Джорджу Берду в газету «Нью-Йорк дейли график»[287], в глазах многочисленных знакомых получила репутацию ярой спиритки. Вот это уже было с их стороны совсем глупо. В то же время она подыскивала удобный и мощный трамплин, с помощью которого стало бы возможным взмыть высоко вверх и уже с недосягаемой для обыкновенных смертных высоты обозревать возобновлявшиеся в разных концах света ситуации, связанные с проявлением потусторонних сил. Все осознавали щекотливость и двусмысленность неожиданно возникшей проблемы, однако никто не торопился ее разрешить. Блаватская воспринимала спиритизм в США как нечто неизбежное, как детище банальных интересов и запросов толпы. Она испытывала к нему, снедаемая честолюбием, скорее неприязнь и иронию, чем удивление и любопытство. Елена Петровна предлагала новые подходы к обретению мудрости, обращая внимание публики на глубочайшие прозрения мыслителей человечества, начиная от Гомера и Моисея и вплоть до графа Сен-Жермена. Все эти люди, проповедовала она, относились к адептам «Эзотерического братства» и сохранили оккультное учение в первозданном виде. В настоящее время, убеждала Блаватская, не перевелись мудрецы, которые проявляют осторожность по отношению к окружающему миру и сами выбирают себе последователей. Это была уже не только новая упаковка старых идей, но и желание выпустить на американский, а затем и мировой рынок принципиально новый товар.
Истину от желающих ее постичь бдительно стерегут человеческие предрассудки, невежество и национальная гордыня. Нет необходимости говорить о том, что на этих трех пагубных основаниях цивилизации возникли и поднялись, как на дрожжах, Темные Силы, или, как их называла Блаватская, Владыки Темного Лика. Братство Учителей, во главе которого стоит живущий в пустыне Гоби Владыка Мира, оберегает человечество от воздействия этого полюса Зла. Владыка Мира, согласно представлениям Елены Петровны о Светлых Силах, прибыл на Землю с Венеры вместе со своими помощниками: Буддой, Махагояном, Ману и Майтрейей. Учитель Мория, ставший столь близким Елене Петровне, в свою очередь помогает Ману — на него возложены обязанности управления свойствами Власти и Силы. В роли помощника Майтрейи выступает Учитель Кут Хуми, бывший в одном из своих прошлых воплощений Пифагором. В новом телесном воплощении он преимущественно гуманитарий, его главное дело — надзор за Религией, Образованием и Искусством. Блаватская представляла эзотерический мир в категориях Табели о рангах Российской империи — чиновничья стихия взяла свое.
В число остальных Учителей входят Иисус (его Блаватская называла Сириец), граф Сен-Жермен, Серапис Бей, Конфуций, Соломон, Лао-цзы, Бёме, Роджер Бэкон, Фрэнсис Бэкон, Калиостро, Месмер, Авраам, Моисей и Платон. На человеческом уровне располагаются архаты, которые достигли промежуточных ступеней инициации и в известном смысле — кандидаты на степень Учителя. В самом низу находятся ученики архатов — «чела». Сама же Елена Петровна, согласно этой духовной Табели о рангах, причисляла себя к архатам.
Так укомплектовывался Блаватской репертуар театра феноменов. Большая часть его персонажей имела прототипами реальные исторические или мифологические фигуры. Все они были ее созданиями и олицетворяли Порядок, как она его понимала. Они представляли сверхразумные существа и узурпировали человеческую волю. Все, кто окружал Блаватскую, должны были действовать исключительно по указке ее Учителей. Со временем феномены Блаватской превратились в фантомы, Учителя стали «портретами», фетишами, а живые люди потихоньку превратились в восставших из могил мертвецов, умеющих ловко двигаться, складно говорить, с энтузиазмом работать и изобретать что-то новенькое, но абсолютно не понимающих, что такое свобода личности, и не соображающих, что их ждет впереди. По крайней мере, совершенно лишенных чувства ответственности не только за жизнь своих ближних, но и за свою жизнь тоже.
Новый человек, Генри Стил Олкотт, стремительно вошел в судьбу Блаватской и занимал в ней довольно долго большое место. Какое-то время их даже воспринимали как одно целое. К моменту их первой встречи на ферме братьев Эдди ему шел сорок второй год. Олкотт имел юридическую практику, был солидным, состоятельным человеком, однако его жизнь и то, что он в ней достиг, не доставляли ему особого удовлетворения. Он страдал от жестокой обиды от того, что, прожив полжизни, не нашел самого себя. Олкотт в своих пристрастиях и устремлениях смотрел в разные стороны. Всё его увлекало. То он занимался фермерским хозяйством, и в этом деле неплохо преуспел, то юриспруденцией, то журналистикой, то военным искусством. Правда, он стал военным человеком не по своей воле, а исключительно по необходимости: началась Гражданская война между Севером и Югом.
Олкотт был, безусловно, творческим, талантливым человеком. Что бы он ни делал, ему всегда сопутствовал успех, пока дело не доходило до его личной жизни. В 1860 году он женился на дочери священника епископальной церкви. Через год она родила ему сына, а еще через год — другого, однако последующие дети, сын и дочь, умерли в раннем возрасте.
Смерть двух детей, особенно дочери, внесла диссонанс в его отношения с женой, которые до этого прискорбного события были достаточно безоблачными.
В 1874 году они расстались, и он начал вести рассеянный образ жизни: стал завсегдатаем ночных клубов, встречался со случайными женщинами, пристрастился к спиртному.
Елена Петровна в первое время их знакомства называла его в шутку «беспутным псом». Внешне Олкотт был представительным мужчиной, выше среднего роста, с приятным открытым лицом, каштановыми волосами. Его густая борода по мере приобретения им известности из короткой превращалась в бороду лопатой. На переносице мощного прямого носа он неизменно носил пенсне. Словом, Генри С. Олкотт представлял собой типичный образец практичного, энергичного, честного и прямодушного американца[288]. Артур Конан Дойль как-то заметил в его адрес, что Олкотт относится к тем людям, которые с редким моральным мужеством принимают истину, если она даже противоречит их ожиданиям и надеждам[289].Что еще сказать о полковнике Олкотте? Он был масоном, магистром Коринфского ордена системы Королевская арка, состоял в гугенотской ложе. Сохранился его масонский диплом за номером 448, выданный 20 декабря 1861 года[290]. К масонству принадлежала и Блаватская, правда, относящемуся не к западному, а восточному братству. Так она, по крайней мере, сама утверждала. Елена Петровна была принята в лондонскую ложу 24 ноября 1877 года по обряду усыновления, то есть побочному обряду, который был создан еще до Великой французской революции несколькими масонскими организациями специально для женщин. Она удостоилась 33-й масонской степени[291].
В паре с Олкоттом Блаватская развила бурную деятельность. Она не ставила себе в заслугу знакомство с ним в Читтендене. Согласно ее версии, эта историческая встреча была предопределена волей адептов «Гималайского братства», прямых наследников духовных сокровищ атлантов. Князю Дондукову-Корсакову она доверительно сообщала об одном из них: «…в Одессе, в 1873 году я получила письмо от моего таинственного индуса, в котором он велел мне отправляться в Париж, и отбыла туда в марте 1873 года (кажется, второго числа). Сразу же по прибытии я получила еще одно письмо с указанием отплыть в Северную Америку, что я и сделала без всяких возражений. Там мне пришлось доехать до Калифорнии, а оттуда — плыть до Йокогамы, где после девятнадцати лет разлуки я снова повстречала своего индуса: он, оказывается, обосновался в маленьком дворце, то есть в загородном доме в трех-четырех милях от Йокогамы. Пробыла у него лишь неделю, ибо он с подробнейшими наставлениями отослал меня обратно в Нью-Йорк. Там я с ходу приступила к работе. Для начала индус велел мне проповедовать против спиритуализма. В результате в Соединенных Штатах на меня ополчились 12 миллионов „блаженных“, которые успели уверовать в возвращение из плоти своих тещ, скончавшихся и съеденных червями много лет назад, а также эмбрионов, которым так и не удалось появиться на свет, но которые, развоплотившись, растут и взрослеют там наверху (если вас интересует точное местонахождение, справьтесь в спиритуалистическом руководстве по географии)»[292].
Блаватская вступала в новую схватку. Сражаться с ветряными мельницами было у нее в крови, сражаться и побеждать, преодолевая предубеждения и инерцию толпы, отсюда проистекала ее безрассудная храбрость, даже удальство, больше подходящее юноше, чем зрелой женщине.
Бесконечные конфликты с людьми раззадоривали ее и распаляли. Врагов она поражала в самое сердце, умела доводить их своей безапелляционной агрессивной манерой до белого каления.
Джордж Берд своей статьей против братьев Эдди действовал в ее интересах. Блаватской позарез были необходимы оппонент и скандал, она не сомневалась в победе, ведь за ее спиной находились сотни тысяч, если не миллионы, верящих в спиритизм, целое воинство полоумных, огромная армия американцев, которые исправно читали газеты и могли присягнуть ей на верность. Между Блаватской и Бердом завязалась полемика, настоящая газетная война, на что она и рассчитывала. С флангов ее поддерживал Олкотт. Первое, что он сделал, — опубликовал в «Сан» статью, посвященную исключительно ее персоне. Эта статья за один день сделала ее имя известным в мистических американских кругах. Теперь Блаватской приходилось намного проще. К ней обращались за интервью журналисты многих нью-йоркских газет. И она никому не отказывала. Елена Петровна много писала о своих путешествиях, о жизни на Кавказе. Больше всего ценились ее полемические статьи, сатиры на католичество и папу, ее филиппики против материалистических учений, внешнеполитические обзоры, написанные живым красочным языком.
Известность Блаватской росла с каждым месяцем. Со страниц американской прессы она «забалтывала» читателей невероятными историями о Даниеле Юме, Чарлзе Дарвине, русском царе Александре II, рассказывала о своих умопомрачительных приключениях в Тибете и Египте. От нее самой, как обратил внимание один из американских репортеров, исходил специфический завораживающий запах, имеющий непосредственное отношение к Востоку. Может быть, это был запах гашиша?
К Блаватской приходила слава, которую она годами вожделела и ждала, теперь ей следовало укрепиться в достигнутом успехе. Настоящей славы не бывает без сонма поклонников, без необозримой толпы «фанатов», поведение которых невозможно, однако, предвидеть. Она искала новые приманки, напряженно думала, чем бы еще ослепить поверивших в ее оккультную силу людей. Ее ближайшая цель заключалась в том, чтобы объединить их всех в одно общество, соединить и уравновесить свои и их интересы. Все может быть решено, думала она, по обоюдному согласию, и пришедшие к ней люди будут освобождены из-под тяжести ежедневной рутинной жизни и от своих спиритических предрассудков.
Глава четвертая. КУРЫ ДА АМУРЫ, ДА ГЛАЗКИ НА САЛАЗКАХ
Первый настоящий поклонник и помощник Блаватской в организации мистического представления на ферме Эдди (Генри С. Олкотт в счет не шел, поскольку считался соратником Блаватской) был из России, его звали Михаил Бетанели.
Михаил Бетанели познакомился с Еленой Петровной, как я уже писал, до посещения ею фермы братьев Эдди. Она встретила его почти в то же самое время, когда подружилась с Эндрю Джексоном Дэвисом, в 1874 году, в самый пик увлечения американцами спиритизмом. Михаил Бетанели не обладал, как Дэвис, чудодейственной силой проникать взором вовнутрь человека. Он был просто молод и хорош собой. По национальности грузин, родившийся в Картли, он в поисках лучшей доли оказался в 1871 году в Соединенных Штатах и работал агентом в одной из американских фирм, которая занималась бартерными сделками: американское машинное оборудование обменивала на скобяные изделия, козлиные шкуры, шерсть, персидские ковры и средства от насекомых. Позднее ревнивые теософы и другие подхалимы Блаватской пытались представить Михаила Бетанели безграмотным крестьянином, по умственному развитию чуть-чуть выше чернорабочего. Эти наскоки на последнюю ее любовь вызывались завистью к выпускнику Императорского университета в Санкт-Петербурге. Его сохранившиеся письма на английском языке достаточно неуклюжи по стилю и изобличают в нем иностранца, делающего первые шаги в изучении чужого языка. Совсем иное дело — его русская переписка, великолепный образец легкого пера и интеллигентного воспитания. В то же время амбициозность его натуры проглядывает во всем его эпистолярном творчестве, как на английском, так и на русском языках.
Вряд ли Блаватская знала Бетанели по жизни в Тифлисе, скорее всего, она впервые познакомилась с ним на одном из собраний русских эмигрантов в Нью-Йорке, и они в разговоре обнаружили общих знакомых. Так или иначе, их сближению, конечно, способствовала обоюдная симпатия друг к другу, несмотря на разницу в возрасте в 20 лет. Любовь, как известно, не знает временных границ. К тому же не следует забывать, что в жизни Блаватской после гибели Агарди Митровича вообще не было мужчины, и она, 43-летняя соломенная вдова, истосковалась по мужской ласке. Красивый молодой человек ее увлек, дал надежду на взаимное чувство. Вероятнее всего, Елена Петровна скрыла свой истинный возраст и сделала все от нее зависящее, чтобы воспользоваться благоприятными обстоятельствами, среди которых ее растущая известность играла не последнюю роль. Малейшего случая оказалось достаточно, чтобы они стали любовниками.
Что это был за случай, мы, вероятно, никогда не узнаем, но можем предположить основные причины, которые привели Михаила Бетанели в постель к Блаватской: ее умение заговаривать людей до беспамятства, околдовывать их пристальным взглядом синих глаз и соблазнительная округлость ее тела, тогда еще не превратившегося в бесформенную громоздкую массу. Она все еще была соблазнительна.
Бесспорно, Елена Петровна положила на Бетанели глаз с первой встречи. Она нуждалась в нем по совершенно другой причине, чем, например, в Олкотте, который долгое время ни о чем не догадывался, а когда узнал об этом мезальянсе, был неприятно поражен, обижен до глубины души. Он назвал ее поступок сумасшедшим. Елена Петровна, в свою очередь, объясняла свой короткий неравный брак кармическим возмездием, представляла его заслуженной платой за свою прежнюю гордыню, агрессивность и вранье. К тому же, как она уверяла, Бетанели грозился в случае ее отказа покончить с собой. Все это были обычные отговорки, маловразумительные и неубедительные объяснения.
Венчание состоялось 3 апреля 1875 года в унитарной церкви в Филадельфии. Елена Петровна скрыла, впрочем, от всех, что не расторгла предыдущий брак с Н. В. Блаватским.
В первые дни замужества страсть Блаватской возобладала над рассудком.
«А вам, простите, какое дело? — говорила она вызывающим тоном многочисленным доброжелателям. — Коли хочу любить, никто меня не остановит».
Великим людям, как избалованным детям, позволяют делать милые глупости.
И как уверяют индусы, тело часто не слушает священных текстов.
Она смотрела на Бетанели аметистовыми глазами, и под длинными ресницами светилось лукавое кокетство. Она была своевольна и капризна. Как пятнадцатилетняя девушка, раскидывалась, обнаженная, на подушках, распуская светлые волосы, которые окутывали ее слегка отяжелевшее тело. Елена Петровна отбрасывала их за плечи, упиваясь своим бесстыдством и ничего не стесняясь. В этом была ее сила, право исстрадавшейся от долгого одиночества женщины. Шелковые пряди, пышноволнистые, как руно мериносовых овец, ниспадали до ее нежного округлого живота. В первую брачную ночь она заснула у него под рукой, вслушиваясь в мерные удары его сердца. На какие-то мгновения порядок ее жизни уклонился от назначенного ею же самой.
Вот почему Михаил Бетанели пленился Блаватской. Между ними возникли, пусть очень ненадолго, взаимная нежность и привязанность. Наедине с ним она была по-настоящему раскованной и естественной. Голой кружилась в комнате, вскидывала голову, хлопала себя по матовым с лиловым отливом и синими прожилками бедрам и напрягшимся ягодицам, с вызовом приподнимала ладонями свои слегка отвисающие груди и припадала к нему с ненасытной алчностью.
Они безумствовали вместе, предавались чувству восторженно, судорожно и истерически, не замечая, как из их любви постепенно исчезали торжественность и человечность, оставался скучный, быстро приедающийся ритуал совокупления. Их совместная жизнь длилась не больше четырех месяцев.
Незадолго перед их окончательным разрывом с Блаватской случилось несчастье. Она, передвигая тяжеленный остов кровати, не удержала его, в результате чего повредила колено и чуть было не сломала себе ногу. Она оказалась надолго прикованной к постели, существовала угроза ампутации ноги. Собственные дела Блаватской стремительно приходили в расстройство. Ее молодой муж проявлял себя не как удачливый бизнесмен. Его хвастливые обещания наладить крупномасштабную торговлю России с Соединенными Штатами Америки остались пустыми словами. Молодожены влачили жалкое существование.
Бетанели оказался на краю банкротства и не мог стать для Блаватской поддержкой, как она надеялась.
Она остро нуждалась в настоящем мужчине, который взял бы на себя заботы о ней. Идеальным кандидатом на эту роль был Олкотт, и она позвала его. Так началось их многолетнее совместное трудное сожительство.
Приведем сомнительную версию Генри С. Олкотта о причинах распада брака Блаватской и Бетанели:
«Супруг забыл данный им обет бескорыстия и к ее невыразимому негодованию стал слишком назойливым. Она опасно заболела… Как только ей стало лучше… она рассталась с ним навсегда. Когда после многомесячной разлуки он убедился в ее упорстве, то нашел адвоката и подал на развод по причине того, что его заставили уехать из дома… 25 мая 1878 года развод был оформлен»[293].
Блаватская и Бетанели расстались по взаимному согласию. Это расставание, как следует из даты развода, оказалось затяжным и мучительным. Блаватская со многим смирилась, многое прощала молодому мужу. И его жизнь не по средствам, и длинный язык, и склонность к мошенничеству.
Десять лет спустя после неудачной свадьбы Блаватская рассматривала свое замужество как дьявольское наваждение, как кошмар, случившийся под воздействием колдовских чар. В конце концов, как временное умопомешательство. Елена Петровна на склоне лет уверяла Синнетта, что она не принадлежала долгое время самой себе и поэтому, когда пришла в осмысленное состояние, была чрезвычайно удивлена, увидев рядом с собой какого-то красивого молодого грузина, который обращался с ней как с женой.
Блаватская окончательно утвердилась во мнении о себе как о духовном учителе.
Необходимо было обозначить перспективу, если не славы, то, по крайней мере, широкой известности. Она сосредоточилась на самых разрекламированных прессой, как сейчас сказали бы — раскрученных, американских медиумах, а также на редакторах тех печатных изданий, в которых писали о спиритуалистическом движении. Природа наделила Елену Петровну острым зрением, чтобы распознать, кто из этих людей без особых колебаний примет правила ее игры или согласится с ее лидерством. Олкотта и Бетанели было явно недостаточно. Она шла напролом, веря в свою путеводную звезду.
Намерение Блаватской с помощью Олкотта учредить частный комитет по изучению спиритизма ничем хорошим не закончилось. На созданный ими в начале мая 1875 года «Клуб чудес» мало кто обратил внимание, несмотря на объявление в «Спиричуал сайнтист». Дело тогда не пошло, как она полагала, по вине медиума, которого они собирались использовать для спиритических сеансов — Дэвида Дана, брата Чарлза А. Дана, редактора «Нью-Йорк сан». Выбор, сделанный ею, был явно неудачным. Во-первых, Дэвид оказался гол как сокол и не удовлетворился теми деньгами, которыми его снабдила Блаватская, заложив для этого свою золотую цепочку. Во-вторых, вместо благодарности Дэвид Дана принялся рассказывать кому ни попало небылицы про нее[294]. И даже в этой казалось бы безнадежной ситуации Блаватская не опустила рук, чего нельзя было сказать об Олкотте. Его необходимо было поддержать и сориентировать, как действовать дальше. Так у нее появилась идея управлять людьми посредством писем от Учителей. И Олкотт получил первое письмо от Сераписа Бея, назвавшего себя главой «Луксорского, или Египетского, братства». Серапис Бей дал ему совет не раздувать начавшийся с помощью прессы скандал: «Дэвид честен, а его душа чиста и невинна, как ум ребенка, но он не готов физически. Вокруг тебя много хороших медиумов»[295].
Письма Олкотту от Египетских Братьев, представляющих Луксорское братство, главой которого являлся адепт, называвший себя Серапис Бей, он же «Вождь», стали для Олкотта первым сигналом из оккультного мира, своеобразным подтверждением, что им заинтересовались и готовы приобщить к великим тайнам человечества. Если первые послания от Египетских Братьев, а также от Учителей, иерархов света, а в дальнейшем от махатм Олкотт получал через Блаватскую, то спустя некоторое время у него с ними установился как бы непосредственный контакт. Правда, уже в письме от Блаватской перед ним были поставлены определенные условия, которые его обязывали соблюдать. Вот что она писала Олкотту, предваряя письмо Сераписа Бея:
«Я, несчастная, отношусь к посвященным и хорошо помню, как мучительно в мою жизнь вторгалось слово попытайся», «и как часто я дрожала от страха, что неправильно пойму их приказания и навлеку на себя наказание за то, что зайду в их исполнении слишком далеко или, наоборот, проявлю недостаточное усердие. Вы, кажется, принимаете все это за детскую забаву. Я хочу предостеречь вас, Генри, прежде, чем вы очертя голову броситесь в эту пучину. Помните о том, что вы под действием богодухновенности написали мне на адрес Алдена — Жирар-стрит. Время еще есть, и вы пока можете отказаться от этой связи. Но если вы сохраните письмо, которое я вам посылаю, и согласитесь со словом „Неофит“, вы влипли, дружище, и обратной дороги уже не будет. Прежде всего, на вас обрушатся испытания и искушения вашей веры. (Вспомните мои 7 лет предварительной инициации, испытания и борьбу со всем Воплощенным Злом и легионами Дьяволов и несколько раз подумайте, прежде чем вы примите это предложение.) В письме, которое я вам посылаю, есть таинственные и ужасные заклинания, которые могут показаться вам слишком человеческими и искусственными. С другой стороны, если вы все же решились, помните мой совет, если хотите с честью выдержать испытание. Терпение, вера, никаких сомнений, полное послушание и Безмолвие»[296]. Елена Петровна Блаватская обладала психологическим чутьем, знала, чем взять человека за живое, как его запугать и как влезть к нему в душу.
Судя по письмам Египетских Братьев, один из них, а именно тот же Серапис Бей, своей штаб-квартирой сделал пещеры Эллоры, то есть находился в Индии. В первом письме от Сераписа Бея Олкотт получил информацию о том, что «Братья» собираются подвергнуть некоего Чайлда строгому наказанию и возлагают исполнение этого приговора на полковника[297].
Глава пятая. МОШЕННИКИ, ОНИ ЖЕ НАСТОЯЩИЕ МЕДИУМЫ
Доктор Генри Т. Чайлд был фигурой знаменитой среди спиритуалистов. Он входил в руководство Британской национальной ассоциации спиритуалистов, которая образовалась в 1873 году. Среди его вице-президентов находились Чарлз Карлтон Мэсси и Джордж Уайлд, секретарем была мисс Эмили Кислингбери, среди почетных членов-корреспондентов князь Эмилий Витгенштейн, барон и баронесса фон Вей, Александр Аксаков, бабу Пири Чанд Митра, У. Г. Терри, М. Леймари, Эпис Сарджент, Дж. Л. Дитсон, профессор А. Р. Уолесс. Все эти люди через некоторое время станут видными членами Теософического общества. Вот почему для Блаватской диффамация Чайлда была одновременно борьбой за перетягивание на свою сторону тех старых и новых ее знакомых, интеллектуальные и духовные возможности которых она в полной мере оценила и собиралась использовать на благо осуществления грандиозной задачи — создание оккультной империи. Именно этих людей она привлекала к новому духовному движению. У нее это в конце концов получилось.
Интересно отметить, что в 1882 году Британская национальная ассоциация спиритуалистов была реорганизована в Центральную ассоциацию спиритуалистов, а вскоре после этого — в Общество психических исследований. Так уж получилось, что это общество впоследствии оказалось одновременно и близким и далеким Блаватской. Долгое время в отношениях с ним она шла на компромиссы. Это длилось до тех пор, пока однажды один из его членов неожиданно не нанес ощутимый удар по ее репутации. Идеологические расхождения между Блаватской и меняющим свое название обществом, конечно, существовали, но они напоминали схоластические споры теологов Средневековья. Напомним, что в те давние времена они бились насмерть по вопросу о количестве чертей, способных разместиться на кончике иглы. Блаватская подходила к проблеме спиритуализма, как она полагала, исключительно с научной точки зрения, а члены Центральной ассоциации верили в общение с духами и пропагандировали спиритуализм[298]. Блаватская уверенно отстаивала правоту новой доктрины:
«Спиритуализм основывается на слепой вере, то есть спиритуалисты не могут продемонстрировать реальность своих духов, тогда как вера оккультистов в Бога и духов прочно базируется на математическом доказательстве и того и другого. Поэтому вера спиритуалистов построена на песке, а наша вера — на прочной скале»[299]. К тому же были конкретные, привязанные непосредственно к создавшейся ситуации причины, которые заставили Блаватскую ринуться в бой и действовать бесцеремонно и наступательно, не считаясь с правилами хорошего тона. Во-первых, она знала, что у Чайлда сложились неплохие отношения с главным ее врагом — Юмом. Тот все еще не мог угомониться и на всех углах поливал ее грязью. Елене Петровне пришлось особенно напрячь усилия по защите собственной репутации после издания Юмом в 1877 году книги «Свет и тени спиритизма». В ней бывший учитель Блаватской не пожалел черной краски для воссоздания ее образа. Во-вторых, необходимо было найти козла отпущения и тем самым размежеваться с медиумическими мошенниками, а для этой роли не годился малоизвестный спиритуалист. Это были скрытые причины, но существовал еще другой, более веский и лежащий на поверхности повод — нелицеприятной критикой замести следы собственных прегрешений, худших, чем критикуемые — беспроигрышный ход, повсеместно используемый любыми радикальными деятелями.
Чем так насолил Луксорскому братству доктор Генри Т. Чайлд будет невозможно понять, не обратившись к истории двух американских медиумов — г-на и г-жи Холмс, которые оказались в центре спиритического скандала. Блаватская в то время находилась в Филадельфии, а доктор Чайлд возглавлял там Спиритуалистическую ассоциацию и был бывшим партнером и импресарио этих двух медиумов. Снять его с этой должности попыталась Блаватская, что ей в конце концов удалось. Самое интересное в этой истории заключалось в том, что Генри Т. Чайлд первым выступил в печати с разоблачением своих подопечных — супружеской пары Дженни и Нелсона Холмсов, как только разразился скандал. Его подняла экономка Холмсов некая Элиза Уайт, публично заявившая, что во время спиритических сеансов она исполняла роль призрака дочери Джона Кинга — Кэти. Поведение Чайлда, отскочившего в сторону и принявшегося почем зря поносить своих прежних подопечных, нельзя назвать джентльментским. Можно представить, в какой страшной панике он находился по поводу того, что из-за этого скандала его карьера медиума навсегда закончится.
На протяжении многих лет Джон Кинг и его дочь Кэти были излюбленными духами почти всех западных медиумов. Олкотт в «Листах старого дневника» пишет о том, что о Джоне Кинге заговорили еще в 1850 году. Вообще-то образ этого «привидения» со временем даже не раздвоился, а растроился. Как полагал Олкотт, тот Джон Кинг, которого использовали для своих феноменов многие американские медиумы, был обыкновенный элементал, однако достаточно искусный в сотворении чудес. Другое обличье Джона Кинга представлял скитающийся по земле дух знаменитого пирата сэра Генри Моргана. А третьей его ипостасью стал посланник и слуга адептов Луксорского братства, в обязанности которого входило быть всегда на подхвате. К тому же он в какой-то степени выполнял роль карлика-домового из русских народных преданий. Это уже было изобретение самой Блаватской. Какую бы из трех ролей ни исполнял этот персонаж из спиритических спектаклей, все равно он выглядел мелкой сошкой среди «звездных братьев», так сказать, эфемерным существом из нижних чинов. Чаще всего Джон Кинг появлялся на спиритических сеансах в паре со своей дочерью Кэти.
Третья ипостась Джона Кинга упоминается в первом письме Сераписа Бея Олкотту: «Брат „Джон“ приводил трех наших Учителей посмотреть на тебя после сеансов»[300]. Подробное описание Джона Кинга содержится в письмах Блаватской генералу Фрэнсису Липпитту, известному американскому спириту. А Елена Петровна могла своей фантазией до неузнаваемости преобразить что угодно и кого угодно. В данном случае под ее пером Джон Кинг обрел запоминающуюся внешность, которая была вскоре представлена генералу в виде автопортрета, где нарисованный на квадратном куске белого атласа вполне красивый, молодой, бородатый мужчина в тюрбане стоял «на балконе, в Стране вечного лета»[301]. (Джон Кинг якобы недурно рисовал.) Наметила она индивидуальные черты его характера, особенности поведения и присущие ему таланты. Помимо художественных способностей он обладал врачебным даром целителя. По проявлениям своего характера этот «милый эльф», как называла его Блаватская, был простодушным и капризным. Она знала его, по ее собственному признанию, 14 лет и за это время не расставалась с ним[302]. Он отличался вспыльчивостью и разборчивостью в знакомствах, не водил дружбу со скверными духами. Трижды Джон Кинг спасал ей жизнь: в битве при Ментане, во время кораблекрушения, описанного в письме Дондукову-Корсакову, и в последний раз 21 июня 1871 года, когда ее пароход взорвался. (Вспомним, что по предыдущей версии жизнь Блаватской спас Агарди Митрович.) Одновременно с этими положительными качествами в нем было много такого, что не влезало ни в какие ворота. Он крал в доме Блаватской все что попало, при этом оскорблял хозяйку, заявляя, что она закоренелая лгунья, ссорил ее с порядочными людьми, писал хулиганские письма и записки и рассылал их под ее именем. Он внушал адресатам не весть что. Словом, проделкам Джона Кинга не было конца, но Блаватская не знала, как с ним поступить. Все последние события своей мистической жизни она обрушивала в письмах на голову бедного генерала Фрэнсиса Липпитта.
Конечно, картина с автопортретом Джона Кинга, высланная ему Блаватской из Филадельфии в Нью-Йорк, явилась некоторым перебором. При всей своей увлеченности спиритизмом Липпитт вряд ли был легковерным человеком. В самом деле, попробуйте поверить в то, что почти бесплотный дух в состоянии нарисовать собственный портрет. Вероятно, Блаватская надеялась, что если она обворожила и приучила к своим феноменам полковника Олкотта, то и генерал Липпитт в конце концов также поддастся ей. Я думаю, что генерал воспринял автопортрет Джона Кинга как милый розыгрыш со стороны Блаватской. Тем более что она сохраняла некоторую осторожность, когда просила Липпитта не особенно распространяться по поводу того, что через нее как медиума создавали картину. У нее не было, как она кокетливо писала, «ни малейшего желания прослыть медиумом, ведь в наши дни это звание стало синонимом слова „мошенник“»[303]. Как тут не умилиться черному юмору нашей соотечественницы!
Генерал Липпитт не внял просьбе Блаватской и привлек к картине внимание многих своих знакомых. В связи с этим обстоятельством ей пришлось признаться, что она чуть-чуть приложила руку к созданию полотна, подрисовала кое-какие цветочки и листики, но не более того. В очередном письме генералу Блаватская дала волю своим чувствам:
«Всякий волен верить в то, во что ему вздумается. Пусть скептики заявляют, что ее написала я, полуспиритуалисты — что в процессе ее создания меня вдохновлял некий астральный дух, члены традиционных конфессий — что к картине приложил руку сам дьявол, а епископальное духовенство (подобный факт как раз недавно имел место) — что ни одному достойному человеку не пристало читать книгу Олкотта или смотреть на эти „сатанинские картинки“ г-жи Блаватской, поскольку последняя курит и богохульствует(!), а Олкотт восхищенно рассуждает о ней на страницах своей Книги»[304].
За несколько недель до скандала с Холмсами Олкотт писал о их демонстрациях достаточно благожелательно. Это еще было бы полбеды, если Олкотт и Блаватская в конце 1874 года, когда страсти уже разгорались по-настоящему, не приняли бы участие в проверке медиумических способностей Холмсов.
В течение двух недель в Филадельфии, где жили медиумы, они наблюдали сеансы телесного воплощения духов и вынесли вполне положительное заключение о медиумической компетентности обвиняемых. Блаватская пыталась всеми силами восстановить репутацию оскандалившейся пары. Олкотт приехал в Филадельфию 4 января 1875 года и остановился в том же отеле, где уже жила Блаватская. Вокруг нее крутилось много сомнительных личностей, в основном спиритуалистов. Она приводила их в восторг своим умением читать чужие мысли. Телепатия тогда только входила в моду. На следующий день по прибытии Олкотта в узеньком коридоре между гостиной и спальней началось расследование. Сначала проверяли мистера Холмса. Его связали и поместили в мешок, а спустя минут пять по комнатам стал расхаживать дух Джона Кинга.
На следующий день взялись за миссис Холмс. Ее также связали и упрятали в мешок, который опечатали. Все это было сделано при свидетелях. Потом мешок с миссис Холмс засунули в шкаф, при этом Олкотт демонстративно простукал стенки шкафа. После всех этих манипуляций с миссис Холмс вдруг начали раздаваться стуки и зазвучали потусторонние голоса в разных концах помещения. А через какое-то время появилась фигура молодой женщины в белом, дочери Джона Кинга — Кэти, и вскоре исчезла. Саму же миссис Холмс обнаружили в мешке, печати были не вскрыты, но она находилась в состоянии глубокой каталепсии. Таким образом, публичное заявление Элизы Уайт, экономки Холмсов, о том, что она неоднократно выступала на спиритических сеансах Холмсов в роли Кэти Кинг, дочери Джона Кинга, было по мере возможности дезавуировано.
По прошествии нескольких месяцев после расследования Блаватская была вынуждена признать, что «Холмсы, будучи отчасти мошенниками, несомненно являются еще и настоящими медиумами. Если для них и есть некоторое оправдание за то, что они прибегли к такому надувательству, оно заключается в „circonstance attenante“ (в сопутствующем обстоятельстве. — фр.) в виде вечной угрозы голодной смерти, нависающей над большинством медиумов, работающих с публикой. Что же до доктора Чайлда — джентльмена, о котором известно, что он богат, то для него нет оправданий, и этот тип подлежит наказанию плетьми. Его участие в данном мошенничестве, по крайней мере на мой взгляд, хуже воровства, хуже человекоубийства; это отвратительное преступление, преступное святотатство, кощунственное осмеяние и осквернение самых священных и сокровенных чувств, самого драгоценного в душах всех спиритуалистов»[305].
Вообще-то Блаватская с Олкоттом влипли по самые уши. Они согласились на проведение подобной экспертизы еще и потому, что Холмсы обратились к ним с просьбой подтвердить их медиумические способности через ведущего американского спиритуалиста Роберта Дейла Оуэна. А этому человеку Блаватская отказать не могла ни при каких обстоятельствах.
Роберт Дейл Оуэн был сыном английского социалиста-утописта. Помимо славы отца он обладал безупречной репутацией. Роберт Д. Оуэн избирался в Конгресс США и занимался дипломатической деятельностью. Юная Кэти Кинг произвела на 73-летнего бывшего конгрессмена сильное впечатление. В обмен на локон ее золотистых волос он подарил ей несколько драгоценных камней. Эти камни спустя несколько дней оказались в руках железнодорожного подрядчика У. К. Лесли, доверенного лица юной экономки Холмсов. Именно он обвинил Холмсов в мошенничестве и предъявил камни в качестве доказательства исполнения Элизой Уайт роли Кэти Кинг. И тут начался многомесячный спиритуалистический скандал. На первых порах Роберт Д. Оуэн пытался сохранить свою спиритическую веру. Ведь из-за одного урода в семье нельзя же шельмовать и проклинать всех домочадцев! В конце концов нервы у старика сдали в буквальном смысле, и он попал в психиатрическую лечебницу, где и закончил последние дни.
Блаватская понимала: настоящий политик тот, кто не привязан, как лодка к причалу, к одним и тем же, пусть даже верным ему людям, а также к идеям, за которые он еще вчера всенародно клялся отдать жизнь. Вот почему она написала и опубликовала 30 января 1875 года в бостонской газете «Бэннер оф Лайт» («Знамя Света») статью «Фиаско в Филадельфии — или кто есть кто?» — окончательный ответ своим многочисленным недругам. В этой статье она назвала вещи своими именами, сняла маски честных медиумов с супругов Холмс, особенно сурово обошлась с Генри Т. Чайлдом. Она понимала, что время спиритов уходит. Казалось, все безработные Америки объявили себя медиумами. Уже ее старый знакомец и учитель Юм, который ее не выносил на дух (она также не оставалась в долгу и называла его «отъявленным мерзавцем»), «не довольствуется ядовитыми плевками в каждого, кто, по слухам, производит феномены», но «атакует всех медиумов мира»[306].
Ситуация с медиумами в США в самом деле складывалась невообразимая. В письме профессору Хайраму Корсону от 12 марта 1876 года Блаватская писала: «Медиумы в пылу критики рвут друг друга на куски, словно дикие звери. Юм пишет книгу, в которой разоблачает всех медиумов Америки; он ищет и собирает сейчас все брошюры о „разоблачении медиумов“. <…> Холмсы стали еще более великими медиумами, чем когда-либо, и процветают в Филадельфии, видоизменяя свои почерки и подделываясь под покойных бабушек и ангельски невинных жен или дядюшек-военных, а спиритуалисты все это благополучно проглатывают! Д-р Чайлд возобновил публичную продажу своей книги о Джоне Кинге и Кэти Кинг, а у Олкотта скопилось уже 19 писем, написанных духами и адресованных ему лично и г-ну Гарднеру, в которых содержатся угрозы прикончить его и Гарднера, если он осмелится прочитать в Бостоне лекцию против элементалов. Однако он прочел уже целых две лекции и пока еще жив!»[307]
Это письмо было написано Блаватской, когда уже существовало Теософическое общество, которое насчитывало, как она с гордостью писала тому же адресату, 79 членов. Причем «все они — люди образованные и почти все — скептики, горящие желанием убедиться в великой истине бессмертия, жаждующие взаимной духовной работы по отделению Божественных зерен от плевел, стремящиеся сами убедиться и доказать окружающим, что существует мир развоплощенных духов, состоящий из освобожденных душ, которые трудятся во имя совершенствования и очищения, дабы подняться еще выше и приблизиться к Великому Божественному Источнику — Богу, Великому Принципу, чистому и незримому»[308].
На американском трудовом рынке был переизбыток медиумов. Чтобы не остаться без работы, следовало овладеть новой профессией. Блаватская, как всегда, с энтузиазмом взялась за создание оккультного общества, хотя почти целый год вдохновенно боролась за лидерство в спиритуалистическом движении. Именно оно вынесло ее на поверхность американской общественной жизни. Она предложила своим коллегам и публике новые концепции, объясняющие нашествие духов на США. Если вдуматься в ее объяснения, то выходит, что причиной такого обвального роста призраков явилось не страстное желание выживших из ума родственников видеть своих близких в фантомных телесных оболочках, а повсеместная бездуховность американских граждан. Ведь элементалов, а именно они составляли бесчисленное воинство не сумевших развоплотиться духов, неудержимо тянет туда, где высокий дух отсутствует вовсе. Блаватская ненавидела сытую, ханжескую, растительную жизнь. И не важно, где она с этой жизнью сталкивалась — в России, Европе, Америке или Индии. При этом она не собиралась умирать от голода. Кто бы тогда нес свет заблудшим душам?
Много времени провела Блаватская с американскими спиритуалистами, практиками и теоретиками. Некоторым из них она подыгрывала. Например, «цветочному медиуму» Мэри Бейкер Тэйер из Бостона, по воле которой на головы зрителей лился дождь из цветов и листьев. С большинством же из них, как с доктором Чайлдом, раз и навсегда расплевалась. Никто из них, даже Эндрю Джексон Дэвис, не смог удовлетворить ее потребность в познании таинственных законов природы, поддержать и укрепить ее интеллектуальные силы, в чем она так сильно нуждалась. Все они занимались всяческой псевдонаучной чушью и иллюзионистскими постановками, толкали ее на сомнительные демонстрации чего угодно, только бы не услышать от нее настоящую правду о том, зачем существует человек, что с ним происходило в прошлом и что его ожидает в будущем. В конце концов Блаватская распрощалась с генералом Липпиттом, профессором Корсоном, мадам Магнон, Эндрю Джексоном Дэвисом и многими другими, без малейшего желания встретиться с ними снова. Ее ждал мир индуизма и буддизма.
Глава шестая. ВЕЛИКАЯ РЕСПУБЛИКА СОВЕСТИ
Круг поклонников Блаватской стремительно таял. Большая часть их состояла из людей, которые были зрителями спиритического спектакля на ферме братьев Эдди и там же познакомились с его автором. Эти заинтересованные увиденными чудесами граждане не были обычными обывателями, они относились к научной и культурной элите американского общества. Можно только восхититься тем, как остроумная и находчивая Блаватская, которая за словом в карман не лезла, заставила почти всех этих почтенных и искушенных в спиритизме дам и господ поверить в реальность происходящего. Эффект нерукотворного чуда был достигнут. Теперь следовало объединить вокруг себя желающих понять природу подобных феноменов, тех, кто пытался овладеть хотя бы азами оккультной премудрости.
Трудно понять и определить, что заставляло Олкотта долгое время подпадать под полную власть Блаватской. Вероятнее всего, его покорили непредсказуемость ее поведения, возбуждающего всеобщее любопытство, та оригинальность в мыслях и действиях, основу которой, я думаю, составляло глубочайшее презрение к глупым и безвольным людям.
Эта своеобразная мизантропия, с годами крепнущая, явилась следствием обманутого доброжелательства, а также врожденного простодушия и горячности ее натуры — она исполняла свою роль духовной наставницы с детской непосредственностью, прямолинейностью и чопорной важностью, словно люди, которых она взяла в оборот, обучала и передвигала в пространстве, были неживыми послушными куклами. Она наслаждалась игрой сними, употребляя весь запас красноречия и недюжинного ума на то, чтобы заставить этих людей свернуть с исхоженной, надежной дороги, которая была огорожена к тому же с двух сторон колючей проволокой запретов. Она собиралась перевести их со временем на новую стезю, пролегающую среди болотных топей непонятного, на тот тернистый, но благословенный путь истины, которого страшится и столетиями избегает легковерный и жестокий мир. Она внушила Олкотту, что большинство людей пока еще не готовы к пониманию оккультных наук.
Блаватская подавляла в Олкотте любые проявления самостоятельности. Первый раз благодаря ему она устроилась в жизни с некоторым комфортом и не допускала мысли, чтобы ее положение изменилось. Она была строга и справедлива с новым другом. Как любящая мать, брала на себя всю ответственность за его дальнейшую судьбу: «…только я отвечаю за последствия и результаты, к которым приводят приказы моего Вождя»[309]. Иногда, чрезвычайно редко, Олкотт огорчал ее непослушанием, претендуя на прямую связь с Учителями. Он требовал от нее поначалу дословной и точной передачи ему посланий хранителей древней мудрости и знания. Она тут же ставила его на место. Никаких инициатив с его стороны не требовалось, когда она одна сочиняла, ставила и по ходу дела правила пьесу. В случае неповиновения она стращала его духом-повелителем Джоном Кингом: «Не задирайте свой нос слишком высоко и не суйте его в запретные тайны Золотых Ворот без чьего-либо присмотра; ведь не всегда рядом в нужный момент может оказаться Джон, чтобы схватить вас за шиворот и благополучно вернуть обратно на землю»[310].
Чувство иронии спасало ее в самых двусмысленных ситуациях. С его помощью она сохраняла душевное равновесие. «Я опять схожу с ума и пишу вам на непонятном для вас языке. Перевожу дословно», — ехидничала она в одной из записок Олкотту[311]. Для нее было постоянным утешением обнаружить, что приструненный Олкотт верит каждому ее слову. Она была убеждена, что ему не придет в голову брать под сомнение подлинность посланий Учителей. Тем более что Елена Петровна всегда с необыкновенной точностью указывала, от кого, когда и зачем эти послания поступали.
На первых порах поучения от Учителей исходили из египетского Луксора. По поводу одной из этих эпистол она с необыкновенной пунктуальностью сообщала Олкотту: «Послание было передано из Луксора вскоре после полуночи, в ночь с понедельника на вторник. Переписано оно было в Эллоре, на рассвете, одним из секретарей или неофитов, причем очень плохим почерком»[312].
Олкотт был слишком озабочен увиденными чудесами и не имел времени заниматься проверкой того, о чем ему докладывала Блаватская. Он также принял к исполнению приказ Учителя Мории немедленно основать тайное общество, наподобие ложи Розенкрейцеров.
В США постоянным «контактером» Блаватской с Луксорским братством был Учитель Серапис Бей. Его прототипом в жизни, как считает Пол Джонсон, наверняка являлся копт Паулос Ментамон[313]. По крайней мере, за подписью Сераписа Бея рассылались увещевательные и рекомендательные письма, в которых содержались критика спиритической практики, а также советы, как и с кем налаживать связи. В числе основных адресатов Учителя был Олкотт. Серапис Бей представлялся главой Египетской группы Всемирного мистического братства, с ним был также связан еще один адепт — Тьюитит Бей; его обличье, как можно с уверенностью предположить, принял Луи Бимштайн.
Сераписа Бея Елена Петровна называла Вождем и неукоснительно исполняла его приказы. Благодаря их доверительным отношениям она обладала, в отличие от большинства смертных, оккультным знанием того, где и когда произойдут те или иные события. По крайней мере, она смогла убедить в своем особом даре ясновидения Олкотта, которого в одном из своих писем назвала упрямым и своевольным ребенком. Послания от Сераписа Бея и Тьюитита Бея, как правило, поступали непосредственно из Луксора, города в Египте, расположенного в среднем течении реки Нил. На западной окраине этого города, сохранившейся части древних Фив, находится величественный древнеегипетский храм с большим количеством колонн, со статуями-колоссами и аллеей сфинксов. Эти послания переписывались с непонятного для непосвященных языка санзар на английский язык, переписчиками были неофиты Египетского братства в Эллоре — местечке на северо-западе Индии, известном древними, обильно украшенными скульптурой индусскими, джайнскими и буддийскими храмами в пещерах.
Блаватская своими видениями и осознанием своего «двойничества», то есть существованием в ее теле, как она уверяла тетю Надежду Андреевну Фадееву, какой-то посторонней личности, принадлежащей к другой расе и обладающей другими чувствами, могла потрясти кого угодно. Б. 3. Фаликов по этому поводу пишет: «Сегодняшняя психиатрия, видимо, без труда распознает в видениях Блаватской „синдром расщепления личности“, а в видениях ее друзей и врагов что-нибудь вроде коллективного гипноза. Но для историка религии важно не это, а интерпретация самой Блаватской своего странного опыта. Потому-то в ходе этой интерпретации и возник миф, который лег в основу теософии. Очевидно, Елена Петровна творила его под влиянием одной из ключевых мифологем западной оккультной традиции, с которой она познакомилась довольно рано из масонских книг Павла Долгорукого: группа тайных наставников руководит духовным становлением человечества. Причем проецировала она эту мифологему не только на собственный необычный опыт, но и на живых персонажей, о которых пишет Пол Джонсон, то есть и видения, и реальных людей она рассматривала в свете своей мечты о тайных наставниках человечества. Таковыми они и становились, но только не для всего человечества, а для его избранной части в лице Е.П.Б. и ее последователей. В этом, по-моему, разгадка „восточных адептов“, которые по мере ориентализации теософского мифа превратились в „тибетских махатм“»[314].
Без Блаватской любознательность Олкотта в оккультных вопросах была бы удовлетворена не в полной мере. С назидательным пафосом школьной учительницы она годами разъясняла ему, в чем собственно заключается работа оккультной мысли. Из чувства самосохранения Елена Петровна, естественно, не собиралась раскрывать ему всё до конца. Многое из того, что она знала и умела, было вынесено ею из жизни, получено ценой неимоверных страданий. Но даже то малое, о чем она сообщала и что демонстрировала, воспринималось Олкоттом с наивной доверчивостью ребенка, с широко открытыми глазами и дрожанием коленок. Олкотт, погружаясь в лицезрение истины, забывал об одном важном условии: чтобы принять какую-либо истину, необходимо прежде всего понять ее содержание и смысл, в ином случае это будет очередной фетиш.
Олкотту было подчас трудно уложить рядом бесчисленные месмерические эффекты, явления Учителей и их письма, многочисленные фантомы, тяжелый и деспотический характер Блаватской. Иногда ему казалось, что это разнородные, не имеющие между собой никаких точек соприкосновения предметы и понятия.
Олкотт жил с Блаватской в мире и согласии до тех пор, пока не истощилась вера в ее авторитет, а до этого он безоговорочно принимал все ее диковинные теории и объяснения об оккультном, загадочном мире не потому, что видел в них древнюю традицию, а потому, что наслаждался поразительными картинами, творцом которых она была. В этих картинах полностью отсутствовала закоснелость обыденных представлений о жизни.
К тому же он верил не в красоту ее доказательств, а в силу ее магнетических синих глаз. Напрочь лишенный чувства иронии, он склонялся к мысли, что женщины, особенно гениальные, всегда и во всем правы.
Чего было не отнять у Олкотта — его верности избранному пути, который заключался в постижении им индусской и буддийской мудрости. После смерти Блаватской он с 1894 года большей частью жил в Индии, в Адьяре, в доме Теософического общества, там и умер в 1907 году.
Нет никакого сомнения, что Олкотт с помощью Блаватской семимильными шагами шел к познанию оккультных сил природы.
Положение «неофита», которое Блаватская предлагала Генри С. Олкотту, ограничивало его свободу, связывало по рукам и ногам. Таинственные и ужасные заклинания, содержащиеся в ее письмах к нему, должны были поднять в его глазах ее авторитет посвященного мага. Она приучала его к мысли, что переписка с адептами братства вовсе не детская забава, а серьезное и опасное дело. Более серьезное и опасное, чем вступление в масонскую ложу. Не всем из смертных, внушала она Олкотту, дано увидеть воочию Учителей, этих вестников добра, личному знакомству с ними предшествует семилетнее предварительное испытание.
Блаватская играла свои многочисленные роли профессионально. Никогда не отступала от главного правила — любым путем достичь поставленной цели. В данном случае она хотела создать оккультное общество. Вот почему перед тем, как зарегистрировать новую организацию, она размежевалась с прежними единомышленниками. Прием весьма характерный для радикально мыслящих деятелей. Елена Петровна одно время превозносила до небес молодого издателя и эссеиста Элбриджа Джерри Брауна, редактора существовавшего в Бостоне спиритуалистического журнала «Спиричуал сайнтист». Журнал дышал на ладан, но она вместе с Олкоттом вернула его на время к жизни, вложив в издание тысячу долларов и уговорив тогдашних интеллектуальных друзей побольше писать для этого издания. Блаватская пропагандировала небольшой независимый «Спиричуал сайнтист» с таким жаром и живым участием к его судьбе, что знаменитый антрополог Дж. Р. Бьюкенен, самый любимый ею спиритический писатель Эпес Сарджент и не менее ценимый библиофил Чарлз Содеран, а также именитые ученые Дж. Л. Дитсон и Хайрам Корсон не смогли ей отказать и стали его постоянными авторами. Она не поленилась написать очередное письмо Александру Аксакову, настойчиво предлагая ему отсылать свои новые работы Брауну. Но настоящей ее победой было уговорить сотрудничать с журналом величайшего астронома и астролога Камиля Фламмариона. Несмотря на такую мощную поддержку со стороны Блаватской, Браун твердо стоял на своем и молол всякую чушь о природе духов. Вот почему вскоре она посчитала этого человека своим смертельным врагом. Он не вписывался в ее новые воззрения, как и с помощью кого постигается тайное оккультное знание.
Некоторое время Блаватская использовала страницы журнала для ознакомления американцев со своими взглядами на оккультизм. Она проинформировала их, в частности, о бывшем проездом в Бостоне греческом адепте Илларионе, как она уверяла, спасшем ее еще в Каире от козней католических монахов, а также о появлении там же (правда, в астральном виде) ее Учителя М. Но самой серьезной концептуальной публикацией Блаватской стал ее ответ пятерым бостонским школярам, выступившим в июльском номере журнала за 1875 год со статьей о розенкрейцерстве. Статья была подписана псевдонимом Хайраф, который сложился из первых букв фамилий авторов — Хинрикс, Айвинс, Робинсон, Адамс и Фейлс. Блаватская назвала свой журнальный опус «Несколько вопросов к Хайрафу». Она охарактеризовала этот материал как свой «первый оккультный выстрел».
В самом деле, это была ее первая открытая публикация (ее письма Олкотту от имени Сераписа Бея в счет не идут), в которой она говорила о тайной оккультной традиции, по цепочке веками передававшейся адептами некоего братства немногим людям, которые прошли через определенные испытания и проверки и были посвящены. С точки зрения Блаватской, «религия и наука, законы и обычаи состоят в близком родстве с оккультизмом, но неумолимое время стерло эти родственные черты». Именно посвященные в тайны древних мистерий, проповедовала она, «решили проблему Смерти, сняли покров с древнеегипетской богини Изиды». В Блаватской существовал сильно развитый дар логически мыслить с помощью силлогизмов. Поэтому-то ей не составило особого труда продемонстрировать молодежи свое интеллектуально-мистическое превосходство. Для нас же важно одно: образ богини Изиды стал для Блаватской обобщающим и как магнит притянул к себе массу разновременного материала, так или иначе связанного с оккультизмом[315].
Из многочисленных знакомых Елена Петровна отбирала людей наиболее заинтересованных в постижении оккультной премудрости.
Неказистый с виду, но крепкий умом 24-летний адвокат, ирландец Уильям Казн Джадж стал ее второй опорой вслед за Генри С. Олкоттом.
Джадж, как и она, знал, что такое жизнь, полная лишений. Он родился в Ирландии в 1851 году — в год ее встречи в Лондоне с Учителем Морией. В семилетнем возрасте он чуть было не умер, находился в состоянии каталепсии, однако стараниями близких был приведен в чувство, вернулся к жизни. Мальчик рос странным, не от мира сего, с раннего детства пристрастился к мистическим, религиозным книгам. Особенно его интересовала магия.
Во время родов седьмого ребенка умерла мать Уильяма. Семья после смерти матери эмигрировала в Соединенные Штаты Америки и поселилась в Бруклине. Отец Уильяма с трудом кормил семью. Мальчик с четырнадцати лет работал в адвокатской конторе и помогал отцу деньгами. В конце концов Джадж получил право адвокатской практики. К моменту знакомства с Блаватской он занимал должность прокурора округа, был женат и имел малолетнюю дочь. Он основательно помог Блаватской и Олкотту в создании и регистрации Теософического общества. Без помощи юриста невозможно было создать что-либо устойчивое и серьезное и в то приснопамятное время.
Перед регистрацией Теософического общества было, как я уже отмечал, две неудачные попытки создать оккультную организацию: это филиал таинственного Луксорского братства, из которого Олкотт получал многочисленные письма-инструкции, и «Клуб чудес», своеобразная лаборатория по исследованию спиритизма.
7 сентября 1875 года в квартире на Ирвинг-плейс, 46 после лекции инженера и архитектора Джорджа Генри Фелта об утраченном каноне пропорций египтян, греков и римлян словно бы спонтанно было объявлено о необходимости учредить оккультное общество. Инициатива формально исходила от Олкотта. Именно он передал Блаватской через Уильяма Казна Джаджа записку о целесообразности образовать общество для углубленного исследования проблем, сходных с рассматриваемыми Фелтом и связанных с утраченными тайными знаниями древних. Олкотт только озвучил то, что Блаватская задумала давно и даже совместно с Ментамоном и Бимштайном неудачно пыталась осуществить в Каире. В альбоме Блаватской для вклеек газетных и иных публикаций, а также для фиксаций важных сообщений появилась записка: «М. дает указание основать Общество — тайное Общество, подобное ложе Розенкрейцеров. Он обещает помочь»[316]. Пришло время исправлять допущенные ошибки. Олкотт по предложению Джаджа был выдвинут в председатели нового общества, а Олкотт, в свою очередь, предложил сделать Джаджа секретарем. Блаватская по задуманному плану оставалась в тени, ей был предложен статус корреспондента-секретаря.
По различным документам и воспоминаниям возможно точно восстановить список гостей, присутствовавших на этом историческом вечере в гостиной Блаватской. Помимо докладчика, а также Блаватской, Олкотта и Джаджа там находилась Эмма Хардинг Бриттен с супругом, приятельница и соперница Блаватской. Она считалась популярным нью-йоркским медиумом. Ее перу принадлежала книга «Искусство магии», в предисловии к которой она утверждала, что на самом деле является не автором этой книги, а лишь стенографисткой. Госпожа Бриттен внушала всем и каждому, что лишь записывала «слова некоего „Шевалье Луиса“ — адепта, или духовного существа, похожего на Учителей Блаватской. Цель Шевалье состояла в том, чтобы вступить в контакт с теми немногими людьми, кто способен понять его послание. Его исключительность подчеркивалась заявлением Бриттен, что она намерена ограничить распространение этой книги избранным кругом серьезных исследователей. <…> „Искусство магии“ было якобы порождением „астрального света“ — понятия, по-видимому, изобретенного Элифасом Леви и в среде спиритуалистов обозначавшего источник их силы и знаний»[317].
Публика, собравшаяся в тот приснопамятный осенний вечер на квартире Блаватской, надо сказать, была довольно-таки разношерстная. Чего стоит, например, присутствие там преподобного Дж. Э. Уигджина, судьи, который к тому же был редактором нью-йоркской газеты «Либеральный христианин», гостя из Англии — адвоката, литератора и метафизика, ирландца по национальности Чарлза К. Мэсси, большого любителя спиритических сеансов и месмерических эффектов. Зашел на огонек к Блаватской и Олкотту известный еврейский врач Сэт Пэнкост, каббалист и путешественник. Был там и другой, менее известный врач К. Э. Симмонс. Находились также среди этих достойных людей постоянный автор передовиц в «Нью-Йорк таймс» Уильям Л. Алден и адвокат, доктор права и бывший редактор журнала неортодоксальных евреев «Нью эра мэгэзин» Джон Сторер Кобб. Нельзя не упомянуть среди будущих отцов-основателей Теософического общества президента Нью-Йоркского общества спиритуалистов Генри Дж. Ньютона, в то время фабриканта не удел, синьора Бручеци — бывшего секретаря итальянского революционера, публициста и критика Джузеппе Мадзини, репортера из «Санди меркьюри» Герберта Д. Моначези, хорошо образованного старого джентльмена из португальских евреев Д. Е. де Лара и знакомого Олкотта по масонской ложе члена розенкрейцеров Чарлза Содерана, писателя, эрудита, правдолюбца и библиофила. Всего Олкотт насчитал 17 человек, включая себя и Блаватскую, и забыл о присутствующих там же хозяевах квартиры.
После этой встречи «инициативная группа» собиралась несколько раз, обсуждая цели и задачи новой организации. Первая проблема возникла с названием общества, Не знали, как его именовать, то ли египтологическим, то ли герметическим, то ли розенкрейцеровским. В конце концов сошлись на слове «теософический». Название общества принадлежит Чарлзу Содерану. На слово «теософия» («богомудрие») он наткнулся в одном из словарей. И оно всем без исключения собравшимся понравилось[318]. Блаватская некоторое время на бумагах, имеющих отношение к созданию Теософического общества, ставила печать Луксорского братства.
Формальная сторона учреждения Теософического общества была соблюдена, когда в середине октября 1875 года состоялось его первое официальное собрание. До этого дня предложения по уставу, программе и составу руководящих органов общества, высказанные в квартире, которую снимала Блаватская, были более детально разработаны, поддержаны и утверждены упомянутыми выше лицами в течение двух встреч 7 и 13 сентября. В конечном итоге его президентом стал Генри Стил Олкотт, вице-президентами — доктор Сэт Пэнкост и Джордж Генри Фелт, секретарем-корреспондентом — Блаватская, секретарем по протоколу — Джон Сторер Кобб, казначеем — Генри Дж. Ньютон, библиотекарем — Чарлз Содеран, членами совета — преподобный Уигджин и преподобный Р. Б. Уестбрук, бывший когда-то профессором филологии в Британском университете, Эмма Г. Бриттен, доктор медицины Симмонс, Герберт Д. Моначези, а Уильям Каэн Джадж — юридическим советником[319].
Торжественная церемония, связанная с основанием Теософического общества, состоялась 17 ноября 1875 года в Нью-Йорке, в помещении «Мотт мемориал холл», который располагался на Медисон авеню, неподалеку от нового многоквартирного дома, в котором когда-то было женское общежитие работниц и где какое-то время, как, надеюсь, помнит читатель, жила Блаватская. На первом многолюдном собрании Теософического общества вступительную речь о его уставе и программе произнес Генри Стил Олкотт. Тогда же было оглашено обращение от имени руководства Теософического общества к собравшимся. Этот день считается днем рождения теософского движения в мире[320]. Вскоре были опубликованы Преамбула к основному документу, программа, некоторые положения устава и вступительная речь Олкотта. В Преамбуле, в частности, говорилось:
«Ввиду существующего положения вещей необходимо заметить, что Теософическое общество организовано в интересах религий, науки и нравственности; оно должно им способствовать в соответствии с их нуждами. Встречая препятствия при попытках получить необходимые знания в других частях света, основатели общества обратили свои взоры на Восток, откуда произошли все религиозные и философские системы»[321].
Теософическое общество задалось собственно тремя основными целями. Первой и наиглавнейшей было основание Всемирного братства, без различия вер, рас, происхождения. Члены общества обязывались постоянно стремиться к нравственному самоусовершенствованию, к посильной помощи своим ближним, помощи духовной, а при возможности, и материальной. Вторая цель заключалась в содействии в распространении арийских и других восточных языков, наук и знаний. Третьей своей целью общество ставило проводить изыскания в области сокровенных законов природы и психических сил человека.
Итак, общество было создано, но те, кто его создавал и был избран в руководящие органы, даже не догадывались, что их роль в деятельности новой организации будет сведена к нулю. Вероятно, их ввел в заблуждение тот скромный пост, который заняла Блаватская. Это заблуждение длилось очень недолго. Через несколько дней она все расставила по своим местам. И все члены руководства Теософического общества моментально осознали, что начальник не тот, кто всенародно избран, а тот, у кого в руках действительная власть. Обычно власть опирается на деньги. С финансами у Блаватской были постоянные проблемы, а в последующие месяцы после ноября 1875 года ситуация к лучшему не изменилась. Говорят, что деньги — это чеканенная свобода. Елена Петровна не понаслышке знала, что деньги с неба не падают, их чеканит или печатает власть. С государственной властью у нее отношения не складывались ни в России, ни за ее пределами, потому-то она уповала исключительно на власть духовную, на власть тех, кого она называла своими Учителями, вестниками, иерархами света, звездными братьями. Она объявила себя их посланницей, только через нее они могли общаться со всеми остальными смертными. А если говорить откровенно — она полагалась на самое себя, на свою способность впитывать в себя огромный объем информации из множества прочитанных книг и статей на разнообразные темы. Особенно из востоковедческой литературы — из трудов Ф. Макса Мюллера, У. Моньер-Уильямса, И. П. Минаева, Г. Ольденбурга, Э. Сенара, выдающихся ученых, которые открыли и перевели на европейские языки шедевры санскритской и палийской литературы, привнесли в сознание западных людей основные понятия и категории индуизма и буддизма. Были также достигнуты значительные успехи в изучении Древнего Египта, иудейской и вавилонской культур[322].
Блаватская использовала свои незаурядные способности театрализовать обыденность и внушала людям мысль о величии древних культур Востока. И об этом она говорила во весь голос в то время, когда повсеместно в общественном сознании утверждалось чувство европейского превосходства. Блаватская была одной из первых, кто ощутил ветер перемен, кто понял, что приходит время новых духовных авторитетов и возвращения старых мифов, однако основательно измененных, приспособленных к новым реальностям человеческого существования. При открытости государства внешнему миру и его демократичности, которая в первую очередь проявляется в свободе совести и слова, духовные авторитеты могут быть и со стороны. Особенно в условиях, когда ксенофобия не поощряется, а всячески осуждается общественным мнением. Соединенные Штаты Америки были самым свободным государством в мире. Местом, где все новое, неожиданное встречалось с неподдельным интересом и всячески приветствовалось. Потому неудивительно, что мифологема Блаватской о восточных магах, тайных наставниках человечества, была с восторгом воспринята сначала ее окружением, а затем все большим и большим количеством любознательных людей. Утерянную большинством человечества самоидентичность следовало искать на Востоке, среди неприступных Гималайских гор. Еще летом 1875 года Блаватская записала в своем альбоме: «Из Индии получен приказ основать философско-религиозное общество и выбрать для него название, а также сразу избрать Олкотта его членом. Июль, 1875 г.»[323].
Это было уже второе уведомление ее Учителей о создании оккультной организации.
Стиль поведения и характер общения с людьми, которые избрала Блаватская, скорее приемлем для режиссера, но за пределами сцены воспринимается как насилие над человеческой личностью, ее зомбирование. Масштабное подавление чужой воли с помощью всеобъемлющей идеологии, не имеющей никакого отношения к реальной жизни и персонифицированной в мудрых учителях, в тайных наставниках человечества, впервые было осуществлено Блаватской в рамках теософского движения. По всей вероятности, она заигралась в своем миссионерском раже. Сказалась, по-видимому, ее азартная натура. Иначе не объяснишь того, почему она с такой настойчивой требовательностью, чуть ли не насильно заставляла многих людей, в большинстве своем христиан по вероисповеданию, принять основные понятия индуизма и тибетского буддизма — двух религиозных систем, которые отличаются веротерпимостью и идеологической аморфностью. Для нее же всеобъемлющая власть иллюзии, майи, парадоксальным образом сочеталась с непомерной жаждой ничем не ограниченной власти над своими последователями. Но все это касалось рядовых участников теософского движения. Именно эти люди в приготовленном Блаватской загоне ожидали того момента, когда с помощью древней мудрости мир и они сами изменятся к лучшему. Само же новое духовное движение представлялось ей вершиной демократии: «Наше Теософическое Общество — это Великая Республика Совести, а не прибыльное предприятие»[324]. Вторую часть лозунга она приберегла для тех, кто собирался поживиться на ее детище. Своих коллег-медиумов она ох как хорошо знала и пыталась от них не отставать.
Вместе с тем у Блаватской, кроме психологического воздействия, не было других, более эффективных государственных и социально-политических рычагов для поддержания среди миллионных людских масс своего авторитета, перерастающего в культ личности. Славу богу, Блаватская не собиралась получать государственную власть. Да это было бы невозможно. При ее жизни в теософском движении отсутствовала крупная историческая идея, цементирующая действия большого числа людей. После ухода Блаватской из жизни такая идея появилась, но на дворе стоял уже век двадцатый. Это была идея национального освобождения, осуществляемая в процессе всенародной борьбы за независимое существование Индии и других стран Южной Азии. В стремительном обновлении мира теософия и тогда играла вспомогательную, далеко не главную роль. Однако культ махатм был одной из главных провидческих догадок Блаватской. И тут Елена Петровна Блаватская опять не сплоховала. Духовное и политическое освобождение Индии возглавил и довел до победного конца не кто-нибудь, а махатма Ганди.
Глава седьмая. «ИЗИДА БЕЗ ПОКРОВА»
Одно печальное событие в течение дня сделало Теософическое общество широко известным. Нью-йоркская газета «Уорд» сообщила о кремации престарелого барона Йозефа Генри Луи Пальма, члена совета общества. Эту статью вскоре перепечатали сотни газет во многих странах мира. Реклама Теософическому обществу была неожиданной, но очень своевременной. В США кремацию трупов не производили, хотя в газетах с разных точек зрения обсуждали возможность такого ухода в потусторонний мир. Было даже в апреле 1874 года в Нью-Йорке основано Общество кремации. Говорили об этой форме похорон много, но никто не решался сделать первый шаг. К тому же в то время крематориев в США не было, а разводить погребальный костер, как в Индии, казалось вызывающе бестактным.
Барон Йозеф Генри Луи Пальм относился к обнищавшим и сильно потрепанным жизнью европейским аристократам. Он родился в Баварии, в Аугсбурге. Уже в преклонных годах эмигрировал в Новый Свет. Таких несчастных неудачников немало слонялось по Америке. Как он прибился к Блаватской и Олкотту — трудно сказать. В марте 1876 года старого барона избрали в совет Теософического общества вместо ушедшего в отставку его преподобия Уигджина. Когда он поселился у них в доме, это был уже смертельно больной человек, требующий за собой постоянного ухода. Он плел основателям Теософического общества всякие небылицы о якобы ему принадлежащих замках и землях в Европе и даже составил в пользу Олкотта завещание. В нем он передавал ему все, о чем рассказывал. Нет необходимости упоминать, что обнищание барона зашло так далеко, что после его смерти не осталось денег даже на кремацию. Две рубашки, обнаруженные в его сундуке, при внимательном рассмотрении оказались старыми рубашками Олкотта со споротыми инициалами.
После долгих препирательств с властями тело барона Пальма было наконец кремировано. Олкотт из собственных средств оплатил постройку необходимой для кремации печи, снял большой, на две тысячи человек зал для прощальной церемонии. В своей траурной речи он воздал должное покойному и ознакомил присутствующих с целями и задачами Теософического общества. Сам процесс кремации не занял много времени. Тело барона было набальзамировано и мгновенно сгорело. Пресса тут же назвала проводы барона в иной мир языческими похоронами. За два дня перед тем, как развеять прах над морем, из Англии приехал индус, который совершил по этому случаю «пуджу» — индусское богослужение. Как писала в одном из писем своей подруге Блаватская, этот индус собрал совет общества, спланировал церемонию и провел ее[325]. Дело кремации барона было завершено. В Теософическое общество за несколько дней вступило несколько человек. О его существовании узнало множество людей как в самих США, так и за границей.
И все-таки это был обманчивый успех. В действительности же Теософическое общество, с таким трудом созданное Блаватской, разваливалось на глазах. Она не только не преуспела в вербовке новых, но и с каждым прошедшим днем теряла старых членов. Еще чуть-чуть — и она могла остаться с Олкоттом в гордом одиночестве. Необходимо было что-то предпринять, иначе медиумы-спириты взяли бы реванш. Ведь самые сообразительные из них уже объявили о своих непосредственных контактах с тайными силами, перед которыми пасовали обычные духи. В США складывалась совершенно иная экономическая и духовная ситуация, чем прежде. Преодолевая последствия кризиса, богатели одни и беднели другие. Жизнь продолжалась. Те, у кого были деньги, хотели считаться элитой американского общества. С такими людьми работали многие «харизматические» фигуры. У каждого из конкурентов Блаватской была своя делянка, на которой выращивался урожай — за небольшую мзду вахлаков превращали в одухотворенных джентльменов. Но все это были не те масштабы, не тот уровень промывки мозгов, какой требовался от настоящих мастеров оккультных дел.
Тайны, хранителями которых были Учителя, следовало немедленно обнародовать для широкой публики. Приобщившийся к таким тайнам человек с полным основанием мог считать себя солью земли. Эта азбучная истина почему-то не приходила в голову бывшим ее коллегам по спиритуализму. Открытие для широких масс эзотерического наследства древних тут же привело бы к настоятельной необходимости комментировать и постоянно разъяснять скрытый смысл оккультных идей и практик. Блаватская готова была стать посредником между Учителями и простыми смертными. Она к этому времени знала людей настолько хорошо, что считала большинство из них вуайеристами. Она просто переключала в оккультную сферу их желание тайно подсматривать запретное. Как уже понял читатель, эротизм и мистика — два выражения одного и того же экстатического состояния. Даже в том случае, когда эта сексуально-оккультная страсть задрапирована в священное рубище аскета.
Блаватской не следовало тянуть время. «Нет религии выше Истины!» — вот что объявила она догматом своей веры. Однако только одной этой декларацией обойтись было невозможно. Теперь требовалось новое священное писание. За эту сложнейшую работу спешно и с необыкновенным рвением взялась русская теософка. Блаватская работала над рукописью в течение двух лет. Уже за первые несколько месяцев ею было написано более девятисот страниц. Она убедила Олкотта, что эту книгу ей надиктовывают Учителя. Более того, Блаватская настаивала, что лучшие страницы возникали как бы сами собой во время ее сна. Книга была написана Блаватской на английском языке.
Труд, который за короткий срок создала Блаватская, был огромным по объему — в русском переводе напечатанная убористым шрифтом книга состоит из двух томов и занимает более 1500 страниц. Общее ее название в русской переводческой традиции «Разоблаченная Изида. Ключ к тайнам древней и современной науки и теологии». Первый том называется «„Непогрешимость“ современной науки». Второй том — «„Непогрешимость“ религии». Я убежден, что английское слово unveiled в контексте того содержания, которое присутствует в труде Блаватской, точнее переводится на русский язык не как «разоблаченная», а как «без покрова». Русская теософка вовсе не разоблачала древнеегипетскую богиню в каких-то сомнительных деяниях, а напротив, демонстрировала западному миру ее духовную красоту. Так сказать, отдернула завесу, за которой Изида до этого находилась. Поэтому русское заглавие «Изида без покрова» как нельзя лучше соответствует смыслу всего произведения Блаватской. Это была дерзкая попытка сочетать восточный мистицизм с западным оккультизмом.
Лучший перевод «Изиды без покрова» на русский язык был сделан замечательным писателем Альфредом Петровичем Хейдоком, сподвижником Николая Константиновича Рериха и его жены Елены Ивановны. Перевести на русский язык «Изиду без покрова» стало делом всей жизни Альфреда Петровича. За интерес к «сомнительной» теософии он был осужден на 20 лет лагерей. Просидел он «от звонка до звонка» и умер уже за 90 лет на Алтае, в городе Змеиногорске. Русский перевод «Изиды без покрова» долгое время ходил в самиздате и, наконец, был напечатан в 1993 году московским издательством «Золотой век», но, к сожалению, без указания имени переводчика[326].
Рукопись первого труда Блаватской взялся отредактировать по просьбе книжного издателя Дж. У. Боутона и Олкотта профессор Александр Уайлдер, известный знаток философии Платона. Он был многогранной личностью: археологом, редактором, писателем, практикующим врачом. Ко времени прихода к нему Олкотта профессор лично не знал Блаватскую, хотя читал кое-что из ее статей в американской прессе. Рукопись произвела на него впечатление, и к ее редактированию он отнесся не формально. Убрал в тексте некоторые длинноты, сделал энергичнее стиль. Через некоторое время Александр Уайлдер познакомился с автором рукописи. Обратимся к его воспоминаниям о первой встрече с Блаватской:
«Она была интереснейшей собеседницей и свободно чувствовала себя во всех областях, которых мы касались. По-английски она говорила так бегло, как это бывает лишь у владеющих языком в совершенстве и думающих на нем… Она воспринимала идею в той форме, в которой она была высказана, и излагала собственные мысли ясно, кратко и зачастую ярко… Все, что не принимала или не считала заслуживающим внимания, она немедленно характеризовала словечком „flap-dooble“ (чушь, галиматья. — англ.). Я никогда его раньше не слышал и не встречал»[327].
Перед изданием рукописи Блаватской возникли проблемы с ее заглавием. Первоначально книгу собирались назвать по предложению автора «Покров Изиды», но, как заявил осведомленный в книжных новинках Содеран, книга с аналогичным названием уже выходила в Англии. Тогда издатель и Содеран предложили переназвать рукопись и добавить к основному заголовку еще подзаголовок. Так появилась «Изида без покрова. Ключ к тайнам древней и современной науки и теологии». Блаватская не одобрила новое название. К сожалению, с ее мнением не посчитались. Ведь свои авторские права она продала издателю Дж. У. Боутону. В связи с этим представляет интерес ее письмо Алфреду Расселу Уоллесу, английскому естествоиспытателю, одному из основоположников зоогеографии, который создал одновременно с Дарвином теорию естественного отбора:
«Это название действительно неправомочно, потому что я не открываю арканы грозной богини — Исиды. Вам, живущему на Востоке, мне нет необходимости говорить, что высшие мистерии и тайны никогда не выдавались широкой публике… Хоть я не снимаю покров с богини из Саиса, но все же, надеюсь, сумела показать, в каком месте Покров ее святилища может быть приподнят, ибо только там можно найти ответ на тайну тайн — что есть человек, каково его происхождение, на что он способен и в чем его предназначение»[328].
Монументальный труд Блаватской вышел в сентябре 1877 года со следующим посвящением: «Теософическому обществу, основанному в Нью-Йорке в 1875 г. от РХ. для изучения изложенных здесь предметов».
Первая книга «Изиды без покрова» — «„Непогрешимость“ современной науки» — представляет собой пространный ответ русской теософки на известное утверждение Даниела Юма: «чудо является нарушением законов природы», процитированное Гексли в работе «Физические основы материи». С точки зрения Блаватской, существуют тайные законы природы, неизвестные ученым со «слепой душой». Постичь эти законы — задача оккультного знания. Она не приемлет вывода Гексли о том, что все произошло из протоплазмы. Для нее любой однозначный и окончательный ответ на вопрос о происхождении жизни — посягательство на безграничный человеческий дух, на божественную неоднозначность и многомерность человека и природы.
Вторая книга — «„Непогрешимость“ религии» — вызов Блаватской христианскому благочестию. Она считала богословское христианство главным противником свободной мысли. Дело даже не в том, что Блаватская заново переписывает здесь историю христианской церкви (ее версия не выдерживает критики со стороны серьезных исследователей), а в том, что она самым энергичным образом настаивает на существовании тайной доктрины, создание которой уходит во времена наидревнейшие, и последователем этой доктрины объявляет Иисуса Христа. Эта тайна находится в «руках адептов и должна оставаться тайной для мира до тех пор, пока материалистический ученый не будет считать ее недоказанным заблуждением, нездоровой галлюцинацией, а догматические богословы — сатанинской ловушкой»[329]. На чем же основывается эта новая вера, с помощью Учителей взятая Блаватской из древних эзотерических источников и воскрешенная для ее современников и будущих поколений? Вот что писала Блаватская в «Изиде без покрова»:
«Единство Бога, бессмертие духа, вера в спасение только через наши труды, заслуги и наказание — таковы основные пункты веры Религии Мудрости и основы Ведизма, Буддизма, Парсизма; и мы находим, что таковыми были даже основы древнего Озиризма, когда мы, предоставив популярного солнечного бога материализму черни, сосредотачиваем наше внимание на „Книгах Гермеса“ Трижды Великого»[330].
Диапазон проблем, рассматриваемых Блаватской в труде «Изида без покрова», чрезвычайно широк. Это теории по поводу психических феноменов, тайны природы, возможности индийских магов, секты ранних христиан и негативная роль церкви в человеческой истории как бюрократической организации, восточные космогонии и записи Библии, тайны каббалы, эзотерические доктрины буддизма, пародированные в христианстве, ереси ранних христиан и тайные общества, иезуитство и масонство, Веды и Библия, миф о дьяволе. И всё это сосредоточено в образе Изиды, древнеегипетской богини плодородия, воды и ветра, в этом символе женственности и семейной верности, который совмещается с христианским образом Девы Марии.
С точки зрения Блаватской, основа мистического христианства — религиозная философия индийских брахманов. Она полагала, что эта философия проникла в Египет из Индии через миссионеров царя Ашоки, которые обратили в буддийское монашество потомков египетских иерофантов (древнеегипетских жрецов высшей лиги) — израимов. К тому же, как утверждала Блаватская, Вавилония оказалась расположенной на пути великого потока самой ранней индусской эмиграции и вавилоняне стали первым народом, обогатившимся древнеиндийской мудростью. Аккадцы наставляли вавилонян в мистериях и научили их жреческому языку мистерий — архаическому санскриту.
Такова в общих чертах культурософия Е. П. Блаватской. Духовными наставниками эзотерической мудрости она провозгласила неоплатоников и гностиков.
Действительно, Блаватская проявила в «Изиде без покрова» глубокие познания в учении Платона и его последователей. Оказалась она в достаточной степени начитанной и в философии Аристотеля. Была осведомленной в доктринах Пифагора. Удивительно точно излагаются ею сочинения средневековых мистиков и алхимиков: Корнелия Агриппы, Парацельса, Евгения Филалета и многих других. В полной мере в «Изиде без покрова» представлены Блаватской те знания, которые она получила, осваивая масонскую библиотеку своих прадеда и прапрадеда. Поражает начитанность русской теософки, когда речь заходит о произведениях ее современников, популяризаторов оккультизма, таких как Папюс, Пиобба, Ж. Э. Мирвилль. Само собой разумеется, что не обходит она вниманием выдающегося мистика и духовного учителя членов французского каббалистического ордена розенкрейцеров Элифаса Леви (псевдоним Альфонса Луи Констана, 1810–1875)[331].
В «Изиде без покрова» Блаватская, кажется, постаралась ничего не пропустить из того, что вызывало тогда неподдельный интерес у ее современников. А что в те времена обсуждалось с энтузиазмом и жаром на всяких публичных сборищах и в тесном семейном кругу? Эзотерические и оккультные тайны, индусские и буддийские практики, способные покорить «неприступную крепость — человеческий мозг» и наладить контакт микрокосма человека с макрокосмом Вселенной. Люди искали новый путь к пониманию природы вещей, признавали авторитет истины, а не истину авторитета. Они обращались к магическим обрядам, в результате совершения которых человек возвращается в прошлое, укрепляется в настоящем и прозревает будущее; старались постичь науку каббалы, науку управления человеческой судьбой, и с ее помощью получить доступ к управлению логическими законами функционирования высшего мира, который иерархически находится значительно выше материального и не воспринимается органами чувств. Туда же, к этим «горячим», повсеместно обсуждаемым темам относились месмеризм, гипноз, «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста, секреты алхимии и конечно же суждения об астральных телах и феноменах, связанных с практикой спиритизма.
Эту целину эзотеризма попыталась вспахать Блаватская в своем многостраничном сочинении. По композиции «Изида без покрова» напоминает «обрамленную повесть»: один рассказ о вещах и темах невероятных плавно сменяет другой, не менее фантастический. Повествовательной рамкой, связывающей эти истории и комментарии к ним, становится раскрытие автором многих аспектов эзотерического знания, поскольку уже с первых строк книга объявляется «плодом довольно близкого знакомства с Восточными адептами и изучения их науки»[332]. Блаватская представляет себя читателям странницей, побывавшей в обеих Америках, Сибири, Африке, Индии и Тибете и исследовавшей «тайники покинутых святилищ»[333]. Ее семилетнее паломничество, как сейчас сказали бы, по энергетическим центрам и порталам земного шара было подготовлено, как она настаивала, хранителями древнего знания и проходило под их пристальным и благожелательным взглядом. В ходе этого путешествия она была приобщена ко многим тайнам мироздания и человеческого духа.
«В нашей учебе нам показали, что тайны есть тайны. Имена и места, которые для западного ума имели значение только в восточных сказках, были нам показаны, как реальности», — заявляла Блаватская[334]. Теперь, после такого долгого путешествия, ее миссия на земле заключалась в том, чтобы многие люди получили тайные знания, которые прежде тщательно скрывались от профанов. Азы тайной науки, как было решено ее Учителями, иерофантами света, передавались исключительно через нее, Елену Петровну Блаватскую. Она приближала своих последователей к таинственным замыслам жизни, к границе реального и виртуального миров. Убеждала людей в том, что они часть природы, но не ее хозяева. В кругу друзей и знакомых Блаватская выбирала самых достойных, тех, кому готова была раскрыть значительно больше, чем всем остальным. Она объявляла их своими учениками, «чела», они не должны были задавать лишних вопросов, должны были держать язык за зубами, быть исключительно преданными только ей одной. Наступило, как она провозгласила, время снятия печатей с сокровенных манускриптов. Человечество, как посчитали ее Учителя, звездные братья, претерпело серьезную эволюцию, произошло восхождение от низшего к высшему, «от растения до благороднейшего человека», в котором «зародилась душа, одаренная разумностью», и в таком человеке «растет способность, дающая ему возможность разбираться в фактах и в истинах, превосходящих наш нынешний кругозор»[335]. Вот почему Блаватская, как она объявила в «Изиде без покрова», была допущена к источнику тайной философии и была готова поделиться настоящими знаниями с теми, кто хотел и был способен воспринять запредельное.
Елена Петровна считала себя достаточно компетентной в хитросплетениях эзотерической мысли в отличие от многих других, так называемых самозванцев. Ведь она была единственной из смертных, кому удалось «заглянуть через разодранную завесу в Святая Святых Иерусалима и даже задавать вопросы в подземной часовне, которая когда-то существовала под священным зданием»[336]. Блаватская в «Изиде без покрова» заложила фундамент того религиозно-философского течения, которое было названо «теософией». Исходным, внутренним побуждением ее миссионерской деятельности, как уже убедился читатель, было желание обессмертить человека. Освободить его от ощущения бренности бытия, от страха перед той неумолимой силой, которая снедает и пожирает тело каждого из нас. В этом своем стремлении она, конечно, не была одинока. Довольно будет сказать, что каждая эпоха выталкивает из своих недр подобных утешителей. Куда как просто проявить прекраснодушие и поверить тому, что тебя больше всего устраивает.
Д. Н. Попов, в недавнем прошлом президент Российского теософического общества, рассматривая отличительные черты теософии, пишет, что среди них «выделяется пантеистическое осмысление идеи Божества как единого, безличного, все-начального и всеобъемлющего Абсолюта». Он обращает внимание на утверждение Блаватской сложной системы космической иерархии духовных сил, осуществляющих эволюцию Вселенной, а также на фундаментальную теоретическую разработку основоположницей теософии философских, религиозных и оккультно-мистических вопросов в неразрывном сочетании с интуитивно-мистическим опытом и откровением и подробно проработанной психодуховной практикой. Основным достоинством «Изиды без покрова», как он полагает, «является взаимодополнение мифологического и научного мышления, религиозно-научный синтез»[337].
В «Изиде без покрова» излагаются доказательства существования других, нематериальных субстанций. Поэтическое воображение и экстатические видения — вот та действительно творческая сила, перед которой пасуют любые эмпирические и материалистические подходы к раскрытию тайны человека и природы. Отрицание так называемыми точными науками духовного начала в человеке, как считает Блаватская, неимоверно его унижает. Блаватская обращается к мистериям древних, пытаясь понять и разрешить мировоззренческие противоречия своего времени. Она уже с первых страниц книги знакомит читателя с эзотерическим, оккультным словарем. Это поднятие на воздух или хождение по нему, так называемая этробация, или левитация, это астральный свет, это акаша — «невидимое небо», это духи-элементарии, элементалы и им подобные эфемерные существа. Восстанавливает Блаватская этимологию таких слов и понятий, как «алхимики», «ессеи», «иерофанты». Рассказывает о халдеях как касте каббалистов, о вертящихся чародеях — дервишах, об индийских факирах, о герметистах, о маздеянах, о священных мантрах, о духах человеческих рас — петрисах, о пифиях, о соме, священном напитке индусских богов… Ее знания в самом деле кажутся неисчерпаемыми. Блаватская ощущала динамику процесса эволюции человечества. Наряду с позитивными моментами, связанными с техническим прогрессом, на ее глазах происходили вещи негативные: человек чувствовал себя неуверенно в убыстряющемся потоке времени. Теория происхождения видов Ч. Дарвина не придавала также исторического оптимизма. Получалось, что дарвинская теория борьбы за выживание берет под сомнение нравственные и этические нормы, которыми руководствуется цивилизованный человек. Б. 3. Фаликов очень точно сформулировал смысл отраженного в «Изиде без покрова» бунта русской теософки против этого сугубо биологического подхода к человеку: «…Блаватская противопоставляет материалистическому пониманию эволюции свое собственное. Человеком движет не только инстинкт выживания, в ходе эволюции у него развиваются и высшие способности: он начинает видеть и слышать на расстоянии, читает мысли, материализует предметы, короче, становится настоящим магом, и что самое важное, овладевает своим духом до такой степени, что достигает бессмертия. Таким образом, история человечества обретает высший смысл, а человек, пройдя через искушения имморализма, находит абсолютное добро и эволюционирует к бессмертию»[338].
Появление в «Изиде без покрова» представления о духовной эволюции от человека к сверхчеловеку, к магу, к высшему существу приводит Блаватскую к логическому выводу о том, что обычный человек, для которого Бог умер, не брошен на произвол судьбы. Напротив, он надежно защищен теми, кто достиг магического могущества и продлил срок своей жизни до мафусаилова века.
То, как Блаватская интерпретирует христианское прошлое и историю христианской церкви, свидетельствует, что она самым серьезным образом претендовала на создание нового культа, а себя провозгласила его основательницей. Недаром в дополнение и даже в противопоставление Библии она обнаруживала другие, с ее точки зрения более авторитетные и истинные, священные писания. Вот почему всё, что случилось между временем Христа и основанием теософии, представлялось ею как период отступничества от настоящей мудрости, примером злонамеренного невежества.
Блаватская не скрывала своего скептического отношения к Евангелиям. Она считала, что к ним не имеют отношения ни Иисус Христос, ни его апостолы. Они якобы сочинены какими-то неизвестными личностями, которые просто записали услышанное от других. Для большей авторитетности этих повествований они озаглавили их именами апостолов.
Блаватская признавала тождественность тайных доктрин магов, доведийских буддистов, иерофантов египетского Тота, или Гермеса, халдейских каббалистов, еврейских Назаров, или назареев. Иисуса Христа она относила к назарам, к халдейским теургам, считая, что слова «назария», «назар» были подменены словом «назарет». Блаватская была убеждена в том, что Христос отвергал учение Библии и законы, содержащиеся в ней, за что и был в конечном счете распят. Она представляла Христа сторонником Гаутамы Будды; для того и другого главная цель их деятельности заключалась в проведении религиозной реформы и создании религии чисто нравственной. Впрочем, под буддизмом она подразумевала древнейшую доктрину мудрости, появившуюся в незапамятные времена, задолго до метафизической философии Сиддхартха Шакьямуни — Гаутамы Будды.
По представлениям Блаватской, Иисус Христос, делил свое учение на две части — экзотерическую, открытую для всех, и эзотерическую, знать которую могли только посвященные. Блаватская относила Христа к тем иерофантам-реформаторам, кто применял магию египтян. В то же время она не признавала в Христе воплощение Бога, видя в нем исключительно величайшего реформатора в истории человечества, учителя одного из наиболее возвышенных этических кодексов, неумолимого врага всякого догматизма и слепого фанатизма. Она писала в «Изиде без покрова»: «…Иисус Христос-Бог есть миф, выдуманный два столетия спустя после того, как умер действительный еврейский Иисус»[339]. Блаватская отмечала в церковном христианстве духовную узость, рожденную болезненным честолюбием его иерархов, начиная с апостола Петра. Такое христианство, настаивала она, не содействует проникновению в истинную сущность, а является исключительно религиозным освящением власти над людьми. Оно якобы утверждает грубый антропоморфизм в ущерб духовному. Единственным апостолом, которого она считала достойным учеником Христа, был Павел, которого она считает «чем-то большим, чем Иисус „Евангелиев“. Павел совершенно отбросил его „бесконечные генеалогии“. Автор четвертого „Евангелия“, будучи сам Александрийским гностиком, описывает Иисуса как то, что теперь назвали бы „материализованным“ божественным духом. Он был Логос или Первая Эманация — Метатрон. <…> Павел трактует о Христе скорее как о персонаже, чем о личности»[340].
Блаватская брала под сомнение телесную смерть и телесное воскресение Христа, считая, что его тело было предано земле, а то, что увидели его ученики и последователи, представляло другое тело, сотканное из эфира (астральная сущность).
В своем отношении к восточной мудрости Блаватская была особенно ненасытна и потому всегда неразборчива. В ее сочинениях, в том числе и в «Изиде без покрова», встречается огромное количество неточностей, спорных вопросов и неудачных заимствований из второсортной «научной» литературы того времени. Ее работам недостает композиционной стройности и смысловой законченности. Блаватской постоянно не хватало времени довести свой очередной труд до последней отделки. Сам язык в ходе работы рассматривался ею не как нечто самоценное, а только как орудие мысли, даже не как орудие ее передачи. Недаром для написания своих фундаментальных работ «Изида без покрова» и «Тайная доктрина», а также многочисленных теософских статей она обратилась к английскому языку. Он вполне ее устраивал, поскольку она проповедовала свои идеи для мирового сообщества.
К тому же Блаватская осознавала, что вряд ли ее возрожденные идеи о якобы истинном христианстве будут правильно поняты на родине, тем более что среди этих идей отсутствовала русская национальная идея. Ее не было у Блаватской ни в мессианском, религиозно-мистическом, ни в социально-политическом, ни в каком-либо другом воплощении. Я сомневаюсь, что она была фанатичной патриоткой Российской империи, несмотря на всю ее псевдопатриотическую риторику в письмах князю А. М. Дондукову-Корсакову. В мистическом смысле Индия и Египет ей были намного ближе и роднее, чем Россия. А в смысле бытовом и интеллектуальном ее вполне устраивала Англия. Блаватская нередко била себя в грудь, объясняясь в любви к Российскому государству и политическому режиму, в нем существовавшему, но возвращаться обратно в Россию ни за что не хотела. Из той же самой груди иногда вырывались такие леденящие душу вскрики в адрес российской власти, что еще глубже понимаешь действительные, а не декларируемые политические взгляды Елены Петровны. Вот что, например, читаем в ее письме Альфреду Перси Синнетту: «Спаси и защити вас Бог от Русского правительства. Любому индусу уж лучше бы было бы сразу утопиться, чем оказаться под властью Русского правительства»[341].
В то же время в ернических, а местами нагловатых по тону письмах Дондукову-Корсакову она ничтоже сумняшеся предлагала избавиться в Бессарабии от евреев и вместо них поселить на бесплодных землях этого края несколько тысяч бирманцев и прочих буддистов[342]. Шутки у Елены Петровны иногда выходили не совсем удачными. А всё потому, что не могла она с ходу притормозить, когда ее куда-нибудь заносило.
Гипотезы Блаватской, как ей представлялось, отвечали требованиям тогдашней науки, в основном сравнительной мифологии. Так, например, она полагала, что крест «тау» (крест с рукоятью) христиане заимствовали у египтян, которые использовали его в качестве символа двойственной порождающей мощи, как знак возрождения и объединения астральной души с божественным духом.
В последней главе «Изиды без покрова» приводятся основные постулаты новой философии, которые сформулировала в своей книге Блаватская. Вот они:
«1. Чудес нет. Все, что происходит, есть результат закона — вечного, нерушимого, всегда действующего.
2. Природа триедина: существует видимая, объективная природа; невидимая, заключенная внутри, сообщающая энергию природа, точная модель первой и ее жизненный принцип; и над этимя двумя — дух, источник всех сил, один только вечный и неразрушимый. Две низшие силы постоянно изменяются; третья, высшая, не изменяется.
3. Человек тоже триедин: он имеет объективное, физическое тело; оживляющее астральное тело (или душу), действительный человек; и над этими двумя витает и озаряет их третий — повелитель, бессмертный дух. Когда действительному человеку удается слиться с последним — он становится бессмертной сущностью.
4. Магия, как наука, представляет собою знание этих принципов и способа, посредством которого всезнание и всемогущество духа и его власть над силами природы могут быть приобретены человеком, пока он все еще находится в теле. Магия, как искусство, есть применение этого знания на практике.
5. Злоупотребление сокровенным знанием есть колдовство; применение во благо — истинная магия, или МУДРОСТЬ.
6. Медиумизм есть противоположность адептизма; медиум есть пассивный инструмент чужих воздействий; адепт активно управляет самим собою и всеми ниже его стоящими силами.
7. Поскольку все, что когда-либо было, есть и будет, оставляет свой отпечаток на астральном свете, или скрижали невидимой вселенной, то посвященный адепт, пользуясь внутренним зрением своего духа, может узнать все, что когда-либо было известно или может стать известным.
8. Человеческие расы различаются по духовной одаренности так же, как по цвету кожи, росту или по каким-либо иным внешним качествам; среди некоторых народов от природы преобладает дар провидчества, среди других — медиумизм. Некоторые увлекаются колдовством и передают его тайные правила практического применения от поколения к поколению, вместе с большим или меньшим диапозоном психических феноменов в качестве результата.
9. Одним из проявлений магического искусства является добровольное и сознательное выделение внутреннего человека (астральной формы) из внешнего человека (физического тела). У некоторых медиумов это выделение (экстериоризация) происходит бессознательно и непроизвольно. В таких случаях тело более или менее каталептично; но у адепта отсутствие его астральной формы будет незаметным, ибо его физическая чувствительность не нарушается, только он будет выглядеть „погруженным в размышления“, как некоторые называют это. Ни время, ни пространство не являются препятствиями для движения отделившейся астральной формы. Тавматург, полностью сведущий в оккультной науке, может заставить себя (то есть свое физическое тело) казаться невидимым или внешне принять любую форму, какую он захочет. Он может сделать свою астральную форму видимой или придать ей любой вид. В обоих случаях эти результаты будут достигнуты путем месмерической галлюцинации, вызванной одновременно в чувствах всех свидетелей. Эта галлюцинация настолько совершенна, что увидевший ее будет биться об заклад на свою жизнь, что он видел реальность, тогда как это лишь картина в его собственном уме, отпечатанная на его сознании неодолимой волей месмеризатора. Но в то время как астральное тело человека может продвигаться в любом направлении, проникать через любое препятствие и быть видимым на любом расстоянии от своего физического тела, — последнее зависит от привычных методов передвижения. Его можно поднять в воздух при наличии предписанных магнетических условий, но оно не может быть перенесено из одной местности в другую иначе как только обычным путем. Вот почему мы не придаем веры всем рассказам о воздушных полетах медиумов в физическом теле, так как это было бы чудом, а чудес мы не признаем. Инертная материя в некоторых случаях и при некоторых условиях может быть дезинтегрирована, послана через стены, и снова восстановлена, но с живыми организмами это невозможно. Исследователи Сведенборга верят, и сокровенная наука учит, что оставление живого тела душою происходит часто и что мы наталкиваемся каждый день, во всех жизненных обстоятельствах на такие живые трупы. Это явление может быть вызвано различными причинами, и среди них такие, как неодолимый страх, печаль, отчаяние, очень сильный приступ болезни, сильнейший экстаз. В покинутую оболочку могут войти и поселиться там или астральная форма искусного колдуна, или элементарий (привязанная к земле развоплощенная душа), или, очень редко, элементал. Разумеется, адепт белой магии обладает такой же властью, но если только этого не потребует какая-либо чрезвычайно исключительная и великая цель, он никогда не согласится осквернить себя вселением в тело нечистого человека. При умопомешательстве астральная сущность пациента либо полупарализована и подчинена влиянию любого духа, либо она навсегда покинула его тело, и им завладело какое-нибудь вампирическое существо, близкое к своему собственному разложению и отчаянно цепляющееся за землю; чувственными удовольствиями астральная сущность благодаря этой уловке может еще наслаждаться короткое время.
10. Краеугольным камнем МАГИИ является основательное практическое знание магнетизма и электричества, их свойств, соотношений и потенций. Особенно необходимо знакомство с их влиянием на животное царство и на человека. <…> Если суммировать все вышесказанное в нескольких словах, то МАГИЯ есть духовная МУДРОСТЬ; природа — материальная союзница и служанка мага. Один общий жизненный принцип проникает все, и он управляется усовершенствованной человеческой волей. <…> Адепт может управлять своими чувствами и изменять состояние физических и астральных тел других личностей, не являющихся адептами; он может также управлять и пользоваться по своему усмотрению духами стихий. Но он не может повелевать бессмертным духом какого-либо человеческого существа, живого или мертвого, ибо все такие духи являются одинаковыми эманациями Божественной Сущности и никакой внешней власти не подчинены»[343].
Блаватская отдавала себе отчет, что с выходом «Изиды без покрова» ее ждет всеобщее поругание, особенно со стороны представителей академической науки и христианских церквей. И она не ошиблась в своих предположениях. Несмотря на коммерческий успех «Изиды без покрова», большая часть американских газет не выразила особого восторга. Вот что пишет по этому поводу Б. 3. Фаликов:
«Желающих научиться (тайной философии. — А. С.) оказалось в Нью-Йорке, да и не только в нем, сравнительно много — тысяча экземпляров книги была раскуплена за 10 дней. Однако отзывы прессы были не слишком хвалебными, а в некоторых звучала нескрываемая издевка: „Спрингфильд рипабликэн“ назвала книгу „большим блюдом объедков“, „Нью-Йорк сан“ — „выброшенным мусором“ (редактор этого издания мог быть не совсем объективным, если вспомнить конфликт Блаватской с его братом Дэвидом Даном. — А. С.). „Нью-Йорк трибьюн“ писала: „Знания Блаватской грубы и не переварены, ее невразумительный пересказ брахманизма и буддизма скорее основан на предположениях, чем на информированности автора“. Редактор же влиятельной „Нью-Йорк таймс“ и вовсе отказал в рецензии, с иронией признавшись: „Мы испытываем священный ужас перед мадам Блаватской и ее письменами“. Но были и положительные отзывы, например, в „Нью-Йорк геральд“ и „Филадельфия пресс“. Скептицизм и иронию рецензентов можно объяснить. Восхваление магии и язычества в протестантской Америке, еще не забывшей о „салемских ведьмах“, было явно преждевременным. Кроме того, оставляла желать лучшего и фактологическая сторона книги»[344].
В Америке с ее свободой печати нелицеприятные отзывы о первом монументальном труде Блаватской если и задевали кого-то за живое, но мало что по существу значили. Тем более что постоянный и взаимный обмен колкостями между различными периодическими изданиями был привычным делом. А инвективы в адрес автора «Изиды без покрова» весьма способствовали распродаже книги. К тому же, как уже отмечалось, у Блаватской нашлись защитники. Так, рецензент «Нью-Йорк геральд» писал: «Тот, кто внимательно прочтет эту книгу, пожалуй, будет знать все о чудесном и мистическом, кроме, быть может, ключа к нему… Нетрудно предвидеть, как примут эту книгу. Благодаря поразительным неповторимым особенностям, смелости, многогранности и огромному разнообразию затрагиваемых вопросов это одно из самых замечательных произведений нашего века»[345]. Не удержалась от восторгов и «Дейли грэфик»: «Удивительная книга и по содержанию, и по манере изложения. Некоторое представление о ее диковинности и широте содержания можно составить уже по тому, что один только указатель насчитывает пятьдесят страниц, и мы можем, ничем не рискуя, сказать, что подобный тематический указатель никогда еще не составлялся ни одним человеком. Книга конечно же привлечет внимание всех, кто интересуется историей, теологией и тайнами Древнего мира»[346].
«Бостон ивнинг трэнскрипт» разразился восторженными комплиментами непосредственно в адрес Блаватской, словно защищал ее от своры злопыхателей, ставя их на место:
«Надо признать, что это замечательная женщина, которая читала больше, видит острее и мыслит шире, нежели самые ученые мужи. Ее труд изобилует цитатами из работ на многих языках, но не с тем, чтобы лишний раз продемонстрировать эрудицию автора, а чтобы подкрепить доказательствами ее неординарные взгляды… страницы пестрят сносками, где в качестве авторитетных источников выступают самые глубокие писатели прошлого… Книга требует самого Серьезного внимания со стороны философов и заслуживает вдумчивого прочтения»[347].
Для достойного завершения рекламной кампании по продвижению «Изиды без покрова» на рынок не хватало разве что душещипательных историй. Не будь их в жизни, пришлось бы срочно сочинить. Сама Блаватская просто обожала что-нибудь готическое, обязательно с потусторонними персонажами и летальным исходом. Она только что пережила смерть и кремацию барона Пальма. Ей было искренне жаль старика, закончившего свой земной путь вдали от родного дома и близких людей. Он, вероятно, как и она, старался быть в центре внимания. Теперь же ничего от него не осталось, даже горстки праха, развеянного над морской стихией.
Блаватская пользовалась в Нью-Йорке широкой известностью, ее квартиру охотно посещали знаменитые и совершенно неизвестные люди, чересчур высокомерные и простоватые, как деревенские жители. Все они были ей интересны и забавны. Приходили к ней в гости, ненавидя и завидуя ее успеху. Говорили за ее спиной друг другу на ухо, что она вместе с Олкоттом ограбила барона. Среди многих дорогих вещей якобы обнаружилась объемистая эзотерическая рукопись. Мнения, впрочем, о том, кем была написана эта рукопись, разделились. Одни утверждали, что она — плод многолетнего труда посвященного в тайны оккультизма барона. Другие настаивали, что она переписана с древнего свитка и досталась барону в результате стечения кошмарных обстоятельств, о которых всуе лучше не упоминать.
Некоторые из этих людей приходили в ее дом только затем, чтобы лишний раз на нее поглазеть, и внимательно вслушивались в ее монологи, надеясь, что она случайно проговорится, и тогда-то они узнают что-то совсем ужасное. Она не горела желанием их разубеждать. Пусть думают что хотят. Блаватская плохо представляла себя отравительницей. Барона она полюбила, он внешне напоминал чем-то ее деда Андрея Михайловича Фадеева в старости, ведь в его жилах тоже текла немецкая кровь. Самые интеллектуальные и самонадеянные читатели «Изиды без покрова» важно заявляли, что все ее два тома — вольный пересказ сочинений Элифаса Леви и компиляция из старинных книг по алхимии. Мысль о компилятивном характере содержания «Изиды без покрова» получила поддержку со стороны многих спиритуалистов. Особенно (вскоре после смерти Блаватской) усердствовал некий критик Уильям Эмметт Коулман, который попытался обвинить ее в плагиате. Он обнаружил около ста книг, из которых Блаватская якобы заимствовала для «Изиды без покрова» без ссылок многие страницы, и назвал тысяча триста книг, из которых взяты цитаты. Главное обвинение Коулмана заключалось в том, что Блаватская не работала с источниками, многое взяла из «вторых рук». Эта работа американского исследователя, ярого противника русской теософки при ее жизни, в свою очередь была подвергнута критике. Оказалось, что Блаватская работала над большим количеством чужих текстов скрупулезно, в «Изиде без покрова» около 2400 сносок. Такие выдающиеся авторитеты, как профессор Кембриджского университета Грэхам Хау или историк Майкл Гомес, признали высокую компетентность Блаватской как историка религии и отдали ей должное как оригинальному философу. Разумеется, что-то бралось из вторых рук, в тексте книги встречаются не совсем корректные этимологические реконструкции определенных религиозных понятий. Вместе с тем невозможно не восхититься огромной эрудицией автора этого монументального труда, ее уникальной, чрезвычайно обширной памятью, мощью ее критики церковной бюрократии и собственными интуитивными прозрениями. Прочитав это выдающееся произведение, особенно в переводе Альфреда Петровича Хейдока, понимаешь, каким огромным талантом обладала наша соотечественница Елена Петровна Блаватская. И как тут не пожалеть русскую теософку, вынужденную с арены цирка или через прорехи в шатре балагана смотреть на звезды. Вечная участь большинства талантливых русских писателей и философов!
«Изида без покрова» особенно пришлась по вкусу ирландцам и шотландцам, народам, происхождение которых восходит к древним кельтам. Среди членов Теософического общества их оказалось немало. Тайная доктрина Блаватской, по-видимому, затронула их души. Кельты — загадочное и воинственное племя, которое не делало различия между миром естественным и сверхъестественным, пришло в Европу во второй половине I тысячелетия до н. э. из Северной Монголии. Что их заставляло огненным смерчем выжигать чужие земли? Страсть к грабежам или долг воина? Они не боялись смерти, для них она была безболезненным и нормальным перемещением из одного пространства в другое. Быть убитым в бою и похороненным в своей боевой колеснице — об этом мечтал каждый кельт-мужчина. Мертвая голова врага считалась у кельтов символом славы и геройства, а символом власти — Атлантический океан. Именно в нем сокрыты тайны друидов, жрецов, которые стояли между кельтами и богами, а также океан — обиталище душ мертвых людей. Кельты жили в неказистых домах, их полукруглые стены делались из ивовых прутьев, а крыша была из соломы. В период второго желёзного века начиная приблизительно с 475 года до н. э. кельты захватили Галлию и Богемию, Англию и Ирландию, Северную Италию и Средний Дунай. Началось многовековое противоборство между кельтами и Римом. В конце концов победил Рим.
Друиды были мозгом и душой кельтов. Они не только хранили трудовые навыки и технические открытия своего народа, но и обладали каким-то тайным упорядоченным, универсальным знанием. Сохраняли веками в своей памяти что-то такое, о чем во всем мире никто не знал. Вдали от людей и их жилищ, в безлюдных лесах и сокровенных горных пещерах обучали они отобранных ими юношей. Франсуаза Леру пишет: «Урок проходил в форме волнующего приобщения к истинам, единственным хранителем и толкователем которых был жрец и которые он доверял по секрету своему ученику. <…> Это нежелание друидов профанировать их учение можно объяснить тем, что друидическое знание было уделом духовной аристократии. Поэтому жрецы запрещали что-либо записывать, чтобы учение не распространялось среди непосвященных. <…> Молодые аристократы приобщались друидами к священным тайнам природы (в частности, у друидов были глубокие познания в астрономии и астрологии) и человеческой жизни»[348].
Основным аспектом учения друидов была вера в бессмертие души. Впрочем, то, как понимали кельты это бессмертие, отличало их от других народов. Это было особое, ни на что не похожее представление о форме существования в ином измерении. Они не говорили об инкарнации или метемпсихозе, им были чужды взгляды на перемещение души во времени в различных телесных оболочках, в том числе, например, ее нахождение в теле животного. Они верили в выживание по ту сторону земной жизни души каждого отдельного человека, в ее существование там в узнаваемой форме. Эта новая жизнь представлялась им намного лучше прежней. Они располагали новое местожительство умершего человека где-то на краю земли или на дальних островах, в общем, неведомо где.
Побежденные Римом кельты нашли свое последнее убежище в Ирландии и Шотландии. Они прижились там, приняли чужих богов и чужие похоронные обряды. Но их генетическая память время от времени давала о себе знать. И тогда феникс восставал из пепла. Разве ирландское литературное возрождение, к которому самое непосредственное отношение имела книга Блаватской «Изида без покрова» и другие ее труды, — это не эпитафия утерянным кельтским богам и мудрости друидов?
Черты и небесно-земной характер Изиды виделись Блаватской в растопыренных двуглавых и двуликих женских изображениях индийских племен, в широкобедрых, грудастых, широкоглазых индийских фигурках из глины, в мягких и нежных линиях и поворотах чувственных малоазийских скульптур из каррарского мрамора, в облике шумеро-аккадских богинь — в решительных мужеподобных Иштар и Иннане и в прямой, как заостренный кол, Нинхурсаг, в призывающих к соитию позах демониц всех времен и народов.
Имена некоторых этих божеств скрывались от непосвященных, но все они восходили, как она считала, к одному древнейшему источнику — к главной богине атлантов.
Поклонение превращает людей в рабов.
Когда-то давным-давно она стряхнула с себя, как призрачное видение, вчерашний день и твердо решила — бежать!
Но в том ли ее вина, что она разорвала связи с семьей, с просветленной христианской верой, с привычным бытом и светским времяпрепровождением и вместо этой милой, немудрящей жизни, прозрев мираж, избрала для себя в сотоварищи каких-то никчемных людей, беспорядочную вереницу авантюристов, соглядатаев, походык, изнасилованных весталок и брошенных жен, придурочных эмансипированных дам, импотентов, мистических вдов, психопатов и психопаток, подрукавных писак и продажных журналистов? Все они были звеньями одной цепи, приковавшей ее к сияющей колеснице сомнительной славы. Все они были участниками ее мистических, разыгранных как по нотам, радений.
Призрак опустившегося на морское дно материка освобождал ее воображение от каждодневной тоски, которая горше слез и страшнее предательств.
Вот во имя чего она, блудная дочь, потратила столько времени, сил и ума, устремившись в погоню за «летучим голландцем» — исчезнувшей Атлантидой.
Глава восьмая. ДУХОВНЫЙ УЧИТЕЛЬ ИЗ ДАЛЕКОЙ ИНДИИ
У Блаватской и Олкотта ясно обозначился интерес к индийской мудрости, особенно к буддизму. В Нью-Йорке в районе Манхэттена на углу 47-й улицы и 8-й авеню, в доме 302 на втором этаже у них появилась квартира-салон. С легкой руки одного из знаменитых нью-йоркских репортеров Дэвида Кертиса это просторное убежище Блаватской назвали «ламаистским монастырем» — The Lamasery. На полу квартиры были расстелены шкуры тигра и волка, на каминной доске возвышались позолоченная скульптура Будды и механическая птица, осененные листвой стоящих в кадках пальм. Чучела совы с удивительно живыми глазами, змей, ящериц выглядывали из-за стекол книжных шкафов и с этажерок. Гордостью этого зверинца было чучело бабуина, огромной обезьяны с круглыми очками на переносице и с книгой Чарлза Дарвина о происхождении видов под мышкой.
В этом салоне собирались искатели истины, привлеченные оккультным энтузиазмом Олкотта и остроумными, шокирующими рассказами Блаватской. Все они, ее гости, с каким-то болезненным нетерпением ждали манифестации «феноменов».
В то время одной из самых выдающихся и авторитетных для индусского мира фигур был Свами Даянанда Сарасвати. Олкотт вступил с ним в переписку в 1878 году, еще находясь в Нью-Йорке. Другой индусский мыслитель и реформатор Ауробиндо Гхош, принадлежащий уже к XX веку, написал о своем соотечественнике так:
«Один человек, неповторимый как личность, ни на кого не похожий в своей деятельности, стоит особняком среди плеяды тех, кого потомки назовут творцами индийского ренессанса… Словно вы долго шли по долине, и разные холмы, то высокие, то низкие, вставали перед вами, и вдруг вам открылся одинокий утес, вздымающийся вверх во всей своей мощи, глыба цельного и несокрушимого гранита со свежей зеленью на самой вершине и одинокой сосной, устремленной в поднебесье, могучий поток животворной воды, низвергающийся в долину, словно сам источник жизни и здоровья…»[349]
Если продолжить образную речь Ауробиндо Гхоша, то можно сказать, что одинокий утес — самое удобное место для водружения на нем грандиозного по размерам памятника: и видно издалека, и небо близко. А уж как хотелось Елене Петровне Блаватской возвысить свое Теософическое общество над дольним миром! И она самозабвенно принялась за покорение этого одинокого утеса.
Почти одновременно с Теософическим обществом в США Свами Даянандом Сарасвати в том же 1875 году было основано в Индии философско-религиозное общество — «Арья Самадж» (Общество ариев). Теософическое общество и «Арья Самадж» в первые годы своего существования плотно и плодотворно сотрудничали, считалось даже, что они объединились. Недаром на дипломах Американского теософического общества с 1877 года печатались слова: «Теософическое общество Арья Самадж Арьяварта». В близости духовных устремлений двух обществ их убедил вступивший с Олкоттом в переписку президент отделения общества «Арья Самадж» в Бомбее Харричанд Чинтамон.
С личностью Свами Даянанда Сарасвати Блаватской еще предстояло освоиться. Она была уверена в себе и рассчитывала на свое умение быстро приноравливаться к ситуациям и людям. Члены «Арья Самадж» призывали своих единоверцев возвратиться к религии древних ариев, черпать мудрость из священных книг индуизма — Вед. Они решительно отвергали идолопоклонство, выступая против изображения богов, и обрушивались с критикой на вековечные предрассудки индусов, в том числе на запрещение браков между представителями различных каст. Не обходили они своим вниманием и широко практикуемую в то время в Индии матримониальную традицию детских браков.
С большим интересом узнавала Блаватская о широкой благотворительной и просветительской деятельности «Арья Самадж». В Лахоре, где с 1877 года обосновалась штаб-квартира «Арья Самадж» во главе с Даянандом Сарасвати, был учрежден специальный колледж. Плата за обучение в нем была скорее символической, но обучение было поставлено на широкую ногу: наряду с предметами классической индийской науки там преподавались современные гуманитарные и естественно-научные дисциплины. Деятельность общества и проповеди его лидера Свами Даянанды Сарасвати пользовались успехом не только среди торговцев и ремесленников, но и среди индусской знати. Так, к нему прислушивались и его привечали некоторые раджпутские князья[350]. Все эти сведения впитывались, как в губку, во всеобъемлющий и поразительно подвижный ум Блаватской. Казалось, сделав ставку на «Арья Самадж» и лично на Даянанду Сарасвати, она выведет свое Теософическое общество на новые рубежи, значительно расширит его состав за счет индийцев и заставит считаться с ней представителей британских колониальных властей. К тому же ей был близок антиколониальный пафос некоторых выступлений Даянанды Сарасвати. Например, его убежденность в том, что «иностранное правительство никогда не сможет обеспечить благосостояние народу» и что владычество англичан в Индии — «следствие взаимных усобиц и религиозных обычаев»[351]. Елена Петровна хорошо понимала, что индийское просвещенное сообщество и колониальная британская бюрократия будут ее Сциллой и Харибдой. Ей предстояло пройти между ними, остаться невредимой и выйти в свободное плавание.
Земная биография Даянанды Сарасвати наводила Блаватскую на определенные размышления. Непонятным образом ее мысли переключались на перипетии судьбы этого выдающегося человека, на те обстоятельства его внешней и внутренней жизни, которые в совокупности создали ему среди его соотечественников непоколебимый духовный авторитет, обеспечили удивительно прочную власть над умами людей. Такой восторженной привязанности к себе не удостаивались ни герои, ни цари, ни императоры. Елена Петровна с нескрываемым восторгом писала о магнетической харизме, способности духовно воздействовать на людей, полностью подчинять их себе, которая была присуща Даянанде: «В эти последние пять лет у суами (свами. — А. С.) Даянанды насчитывают около двух миллионов новообращенных, большей частью из высших каст. Последние, по-видимому, готовы положить за него все до одного и жизнь, и душу, и даже самое состояние, что для индуса бывает драгоценнее самой души. Но Даянанд, как истый йоги, до денег не дотрагивается, денежные дела презирает и остается довольным несколькими горстями рису в день. Словно заколдована жизнь этого удивительного индуса, так беспечно играет он самыми худшими человеческими страстями, возбуждая во врагах своих самый бешеный и столь опасный в Индии гнев. Мраморное изваяние не оставалось бы спокойнее Даянанды в минуты самой ужасной опасности. Мы один раз видели его на деле: отослав всех приверженцев своих и запретив им следовать за ним либо заступаться за него, он остановился один пред разъяренною толпой и спокойно смотрел в глаза чудовищу, готовому прыгнуть и разорвать его на куски…»[352]
К 1891 году «Арья Самадж» насчитывало не более сорока тысяч членов. Здесь, как и в других своих работах, Блаватская допускает преувеличение[353]. По рождению Мульшанкар Триведи, так называли Свами Даянанду Сарасвати до того, как он ступил на путь странствующего монаха, саньясина, принадлежал к подкасте брахманов-самавадинов, знатоков одной из четырех Вед — «Самаведы». Мальчик рос наблюдательным и упрямым. Он обладал обостренным чувством собственного достоинства, повышенным самомнением, твердой волей и изощренным интеллектом. Иными словами, сама природа ниспослала ему все необходимые для лидера качества и дарования. Уже юношей он критически относился к некоторым лишенным здравого смысла религиозным обычаям и предписаниям. Вечные вопросы бытия не давали ему покоя. В 21 год начались его многолетние скитания как «саньясина» по Индии. Он примерялся к различным религиозно-философским системам. То это были йогические школы, то шиваитский тантризм вамамаргинов, приверженцы которого постигают истину через мясоедение, винные возлияния, поедание рыбы, принятие наркотиков и совокупление с женщинами из низших каст, то есть нарушая все основные запреты индусской традиции. А то это оказывалась самая распространенная из философских систем — адвайта-веданта, так называемое «сердце индуизма», согласно которой безличная абсолютная реальность, основа всего сущего, истинна, тогда как мир превратен, а абсолютный субъект тождествен этой абсолютной реальности. Не обходил он стороной странствующих факиров, вне всякого сомнения связанных между собой круговой порукой соблюдения своих фокуснических и гипнотических секретов, а иначе чем было объяснить творимые ими всяческие чудеса? Когда, например, статуя бога зависала в воздухе без какой-либо опоры. Пятнадцать лет странствовал Даянанда, с 1846 по 1860 год, но ни изнурительные йогические практики, ни длительное паломничество, ни чтение многих священных текстов так и не привели его к духовному прозрению. Над ним тяготела бессмысленность пережитых испытаний. Глубокое разочарование в честности и порядочности представителей высших каст чуть было не довело его до самоубийства. Он наблюдал, как стремление к знаниям замещалось у брахманов жаждой обогащения любыми средствами, толерантность сменялась религиозной нетерпимостью. Никакого дружелюбия в них и в помине не было. Не мог смириться он и с бесчеловечным отношением к людям, находящимся вне каст, — изгоям индийского общества, неприкасаемым. Казалось, в целом мире не найти было Даянанде человека, кто смог бы вернуть ему душевное равновесие.
И все-таки в конце концов такой человек нашелся. Духовной неуживчивости и привередливости Даянанды был положен предел. На святой земле Браджа, расположенной между Дели и Агрой, где согласно традиции провел свои детские годы бог Кришна, в городе Матхуре 36-летний искатель истины пошел в обучение (став «чела») к слепому мудрецу Данди Вирджананде (1797–1868). Его учитель славился знанием санскрита, а Даянанде глубокое знание этой «латыни Востока» позволило бы отстоять свою правоту в религиозных диспутах, утвердить среди ученых брахманов, «пандитов», неортодоксальное понимание ведийских истин. Чего он вскоре и добился. О. В. Мезенцева, рассуждая о том новом, что содержало в себе учение Свами Даянанды Сарасвати, пишет: «Уже не странствия души в круговороте бытия становятся предметом размышления, а сам человек как представитель мира бытийности, подчиняющийся законам этого мира. Все стороны его существования видятся самоценными: во всех проявлениях он заслуживает интереса, внимания и уважения уже по одному тому, что „вечная душа“ приобрела рождение в образе человека»[354].
Блаватская, примеряя жизнь Даянанды на себя, надеялась, что ее будущее сложится как нельзя лучше. Слишком много общего было в их судьбах. Она сбежала от мужа в более молодом возрасте, чем индийский мудрец из родительского дома, и по времени почти столько же как неприкаянная слонялась по белому свету. Должно же и ее подвижничество, думала она, привести к искомому результату: широкому признанию выпестованной в долгих размышлениях идеи о главенстве трансфизического элемента в процессе эволюции человечества. Это был, как она преподносила своим последователям, ответ на узость мышления Дарвина, выстраданный ее скитаниями и бездомной неприкаянной жизнью в мире людей. В общем виде ответ этот вполне укладывался в рамки западного философского сознания, являясь компромиссом между положениями индусской метафизики и представлениями христианской теологии. В конкретном же своем виде, в исходных постулатах доктринерские рассуждения Елены Петровны представляли для христианских богословов абсолютную ересь. Итак, ее нонконформизм был налицо и по эмоциональной реакции окружающих сравним с вызовом обществу со стороны Даянанды. В Индии этот бунтарь-интеллектуал пошел против фанатичного и бездумного обожествления Вед. Даянанда относил к божественному откровению исключительно те тексты, которые не противоречили, по его мнению, «законам природы и правилам логического рассуждения»[355].
У Блаватской были иные критерии отбора божественного и небожественного. Однако в среде благочестивых христиан она также была белой вороной. Единственное, что ее отличало от Даянанды, так это противоположное отношение к жизни. Он был рационалистом, она же — иррационалисткой. Ее привлекали тексты таинственные, маловразумительные и малоправдоподобные. То есть любые книги о чудесном и потустороннем, содержание которых противоречило бы здравому смыслу. Они-то как раз и были той канвой, по которой ее мысль вышивала ни на что не похожий многоцветный мистический узор. Вот почему теория Дарвина была для нее прямолинейной, черно-белой, примитивной и скучной. Он, как считала Блаватская, не увидел самого существенного в жизни человека. Его ошибка, как не уставала она повторять, заключалась в том, что Дарвин пренебрег особым характером развития сознания, не учел специфику умственной, творческой и наблюдательной человеческой деятельности на разных этапах эволюции. Ее сознание коробил биологический подход автора «Происхождения видов» к природе человека без учета его психических и духовных особенностей.
Блаватская часто выдавала желаемое за действительное. Это было вполне допустимо для дамы с развитым воображением и романтическими пристрастиями. В той глубине человеческого духа, куда она сама не раз с любопытством заглядывала, практически невозможно было отличить черное от белого, уродство от красоты, правду от лжи. Трудно было разобрать что к чему вовсе не из-за густого непроницаемого мрака или из-за недостатка знаний и опыта, а по глупейшей причине отсутствия точных критериев, с помощью которых оцениваются человеческие идеалы и реальная жизнь.
Блаватская называла Даянанду индийским Лютером, уверяя всех и каждого, что их взгляды совершенно совпадают[356]. По крайней мере, они видели в Боге вечный и вездесущий Закон, известный под различными названиями и именами во всех религиях мира. В свою очередь, Елена Петровна недвусмысленно намекала, что Даянанда тесно связан с адептами Гималайского братства.
Она с восторгом писала мадам К. Р. Корсон: «Наше Общество выросло, милая сударыня, и из уродливого, всеми освистанного ребенка превратилось в исполина, в организацию, в рядах которой состоят тысячи членов и которая недавно примкнула к самому крупному эзотерическому братству „Арья Самадж“. В нашей организации теперь несколько тысяч индусов, а наш главный руководитель — свами (святой), чудотворец, Даянанда Сарасвати, крупнейший ученый Индии, самый выдающийся оратор, который буквально завораживает всех, кто приходит послушать его проповеди. Он приказывает нам приехать в Индию. В Индии насчитывается уже два миллиона членов „Арья Самадж“, и каждый день вступают новые. Наше Общество, цель которого — создание общечеловеческого братства, не только изучает психологию и оккультные науки, но является еще реформаторским. Мы решительно боремся против идолопоклонства всех видов и мастей, будь то в язычестве или в христианстве, ибо посудите сами, милый друг: вы же не станете отрицать, что святые православной и католической церквей — точно такие же идолы, как и боги индуистского пантеона?»[357] Теософия, по мысли Блаватской, должна была бы уничтожить такие бессмысленные слова, как «чудо» и «сверхъестественное».
Елена Петровна была убеждена, что в природе всё естественно, да не всё известно. Она приготовилась к открытию сокровенных сил окружающего мира.
Блаватская и Олкотт удвоили свои усилия для того, чтобы наладить добрые отношения также с другими восточными мудрецами. С необычайным рвением они вступили в переписку с двумя буддийскими монахами, жившими на Цейлоне, — с Сумангалом и Мегиттиватте. Последний прославился тем, что взял верх в трехдневных религиозно-философских дебатах над христианскими миссионерами. Его неожиданная победа основательно укрепила позиции цейлонских буддистов в противодействии как репрессивной политике колониальных британских властей, так и миссионерской деятельности христианских священников на острове.
Навсегда уходило время, когда в Индии и на Цейлоне любой каприз белого человека считался законом. Среди образованных индийцев и сингалезцев все реже и реже встречались люди с низко склоненной головой и вечно поддакивающим языком.
Однако радужным надеждам на тесное сотрудничество с «Арья Самадж» не суждено было сбыться. В скором времени Теософическое общество вернулось к своей автономии. Уже во время индийской поездки Блаватская и Олкотт с горечью обнаружили, что Даянанда трактовал священные тексты индуизма — Веды и шастры — не как мыслитель, ставящий перед собой общечеловеческие цели и задачи, а как патриотически настроенный индус-националист, черпающий в ценностях своей религии силы для борьбы с британским (а шире — с западным) господством. Это прозрение истинной сущности деятельности «Арья Самадж» пришло к Блаватской и Олкотту в Индии, а в Нью-Йорке они только и думали о сказочном путешествии в далекие края. Учитель Серапис Бей проинформировал их, что отплыть в Индию они должны, самое позднее, 17 декабря 1878 года.
Разумеется, одной мысли о встрече с адептами Гималайского братства было достаточно, чтобы у Олкотта тревожно забилось сердце. В предвкушении обрести тайны жизни он был готов претерпеть тысячу смертей и пройти через врата ада.
Он окончательно смирился с тем, что придется сменить удобное и безбедное существование в Нью-Йорке на опасную, полную лишений жизнь паломника. Однако радость будущего путешествия омрачалась тем, что Олкотт оставлял на произвол судьбы двух сыновей. К тому же он находился на грани окончательного разорения. В очередном письме Серапис Бей успокоил полковника тем, что о его жене и детях не стоит беспокоиться — его отсутствие пойдет им же на пользу. В дальнейшем на самом деле так и получилось. Сыновья Олкотта нашли высокооплачиваемую работу, а его бывшая жена снова вышла замуж.
Олкотту шел сорок седьмой год. Ему необходимо было во что бы то ни стало срочно найти деньги на дорогу и на проживание в чужой стране. Умозрительный проект создать в Индии совместную американо-индийскую компанию успеха не имел. Олкотту удалось раздобыть рекомендательное письмо от президента Соединенных Штатов Америки, дипломатический паспорт с особыми полномочиями культурного и торгового представителя. К сожалению, это была почетная, но ничего, по существу, не значащая дипломатическая миссия. Американское правительство не брало на себя по отношению к нему и его спутникам никаких денежных обязательств. Как грубо и образно выразилась Блаватская, ее компаньон «преисполнился надежд ступить на землю Бомбея с правительственной печатью на заду».
Блаватская перед отплытием в Индию взяла себе американское гражданство. 8 июля 1878 года истекли положенные законом для натурализации пять лет. Так было удобнее и спокойнее, устранялась главная опасность: быть официально объявленной русской шпионкой.
Дата предполагаемого отъезда неотвратимо приближалась. Беспокойство Олкотта в связи с этим нарастало, а больших денег по-прежнему не находилось. Кое-какая сумма набралась после распродажи имущества. С аукциона была довольно-таки выгодно продана экзотическая обстановка «ламаистского монастыря». Блаватская и Олкотт собирались ехать в Индию ненадолго, исключительно с ознакомительными целями. В поездку она пригласила двух англичан, своих знакомых по нью-йоркской жизни, — архитектора и художника Эдварда Уимбриджа и учительницу Розу Бейтс. Они были молоды и согласились без тени сомнения. Розу Бейтс отправили в Англию несколькими неделями раньше остальных как «теософского вестника Блаватской»[358]. Олкотт на время своего отсутствия назначил генерал-майора Абнера Даблдея президентом Теософического общества. К нему в помощь в качестве временно исполняющего обязанности казначея и секретаря-корреспондента он отрядил молодого Уильяма Джаджа. Тот тщательно готовился к путешествию в Индию, но женитьба на учительнице, которая ради него ушла с хорошо оплачиваемой работы, заставила его остаться в Нью-Йорке. Не мог же он бросить свою суженую на произвол судьбы, без средств к существованию и надежды на будущее? К тому же она, убежденная христианка, ненавидела Теософическое общество и в особенности — Елену Петровну Блаватскую[359]. На прощальном вечере 15 декабря провожала Блаватскую и Олкотта шумная компания, завсегдатаи ее «Ламасери». Сестра Олкотта, брат Джаджа, генерал-майор Даблдей, профессор Александр Уайлдер и многие другие. Большая квартира едва вместила всех желающих. Впрочем, среди гостей не было многих из тех, с кем Блаватская начинала свой путь к оккультной власти. Ни мадам Магнон, ни Дэвиса, ни спиритуалистических вождей. К тому же отсутствовали многие, с кем она учреждала в 1875 году Теософическое общество. Если ее спросили бы, почему это произошло, она не снизошла бы до объяснений. Ведь Блаватская никогда не раскрывала перед другими свои козырные карты. Она интуитивно поняла, что для создания той структуры оккультной власти, которая складывалась на ее глазах, необходимо постоянно менять окружение. Иначе бунт сподвижников будет неминуемым и уничтожит ее как лидера, а заодно и духовный авторитет Учителей.
Блаватская, обладавшая непреодолимой жаждой власти, наживала себе множество врагов. Олкотт избегал конфликтовать с людьми, ему всегда сочувствовали и помогали. Среди его друзей был Томас Эдисон, который обсуждал с ним свои психические эксперименты и стал одним из видных членов Теософического общества. Незадолго перед отплытием Блаватской и Олкотта в Индию Эдисон послал к ним ассистента с заданием записать их голоса на станиольный диск. Олкотт собирался взять с собой в Индию фонограф и демонстрировать индийцам чудеса западной техники.
Отправились они в Индию, как и велел Серапис Бей, 17 декабря 1878 года.
Теософическое общество, как можно предположить, было основано с благословения состоятельных индусов и с надеждой на их покровительство. Цель его состояла в том, чтобы предоставить американцам возможность получить некоторые знания о духовной мудрости Индии, направить их взгляд на Восток. От деспотии Запада было решено избавляться не путем вооруженной борьбы, а мирными средствами, осуществляя духовную экспансию в страны-монополии. В Нью-Йорке жили или находились проездом в другие страны состоятельные индийцы. Безусловно, своей проиндусской и пробуддийской деятельностью Блаватская обратила на себя их внимание. Нескольких ее покровителей и спонсоров мы знаем. Вот что писала она об одном из них своей тете Н. А. Фадеевой: «Кришнаварма, который завтра уезжает в Южную Америку, привез нашему Обществу сорок тысяч рупий (двадцать тысяч долларов золотом), а мне выдал двести золотых фунтов за те две недели, что прожил у меня, при этом из наших продуктов он не пользовался ничем, кроме чая, и заваривал его сам себе»[360].
Кришнаварма относил себя к последователям Свами Даянанды. Среди тех, с кем была знакома Блаватская и кто, возможно, оказывал активное содействие ее теософской деятельности, мы находим президента сикхской реформистской организации Тхакара Сингха Сандханвалия и махараджу Кашмира Ранбира Сингха. Как считает современный американский исследователь Пол Джонсон, эти реальные люди — прототипы махатм Кут Хуми и Мории[361].
То, что начали Свами Даянанда Сарасвати и махатмы Блаватской, блистательно завершил, как я уже писал, другой махатма, невероятно ее чтивший, — Мохандас Карамчанд Ганди.
Создание общества отчасти изменило самих его основателей. К началу 1878 года Блаватская и Олкотт по мере возможности начали ограничивать себя в земных радостях. Олкотт перестал посещать ночные клубы, отказался от алкоголя, а она, с меньшим успехом, правда, бросила на время курение, переместилась спать на жесткий пол и постоянно ограничивала себя в еде.
Неподвижное монастырское спокойствие и размеренный быт воцарились в их доме. И как награда за аскетический образ жизни предполагалось в будущем духовное озарение. Со стороны это, может быть, так и представлялось. В действительности же Елена Петровна понимала, что она, создав Теософическое общество, вступила на тернистый путь. Почти месяц ее мучили ночные кошмары.
На девятую ночь после того как Блаватская перешла к аскетическому образу жизни, она почувствовала, что оставляет свое тело и улетает в ночной мрак. Она порхала бабочкой. На верхней части груди у нее находился буровато-желтый рисунок, отдаленно напоминающий мертвую голову. Передние ее крылья были буро-черными и покрыты желтыми ржаво-бурыми пятнами, а задние — охряно-желтого цвета с двумя черными перевязями.
Размах ее крыльев был широк, как у птицы.
Она летела, задевая крыльями листья, и издавала противный скрипящий звук.
Она предвещала несчастья. Вот что ее приводило в отчаяние. Олкотт слышал, как во сне она скрипела зубами и страшно стонала.
Она летела навстречу рассвету и вспоминала, как когда-то одушевляла титанов и героев, оплакивала умерших, садилась у их изголовья, как вестница жизни и смерти, вилась вокруг поминальных свечей, сопровождала упырей, колдунов и ведьм, насылала порчу и сглаз, поражала людей в самое сердце, высасывала молоко у коров.
И все это была она, безобидная на вид легкокрылая бабочка, ночная красавица и шалунья, потусторонний мираж, превратившийся в земную явь.
Было далеко за полночь, а Блаватская все еще бодрствовала. Она не смыкала глаз потому, что ее распирала гордость от приобщения к вещам сокровенным. Завистники полагали, что оккультные знания получены ею от обитателей царства смерти. Другими словами, они утверждали, что она прибегала к посредничеству бесплотных духов, или человеческих останков, или того хуже: пользовалась заступничеством вечно страдающих вампиров. Сколько потратила она времени, защищая себя от обвинений в применении колдовских чар и медиумических способностей! Источник ее познаний был совершенно иным. Она не относила себя к спиритам, которых считала слепцами, принужденными пользоваться глазами других, чтобы познать недоступные им вещи. Никогда не вверяла она себя сомнамбулам, поскольку сама относилась к их числу и по своему опыту знала, что они находятся под влиянием лунного света или магнетизера. Мысли последнего им внушаются: ведь не по своей, а по чужой воле сомнамбулы говорят и действуют — эту истину она также хорошо усвоила.
Истина — не сиюминутна, не подвержена влиянию вечно текущего времени. Потому-то видения адептов, живших тысячи лет назад, как проповедовала Блаватская, — это достоверные картины прошлого, настоящего и будущего.
Наконец-то в Нью-Йорке Елена Петровна научилась не выражать прилюдно всю силу охватывающего ее экстаза при появлении в ее сознании Учителя Мории. Прошло то время, когда она стонала от удовольствия, ощущая вблизи его ароматное дыхание. Ее руки бессильно свешивались вниз, и закрывались глаза. Долгое время она изнемогала от страсти к этому человеку. У нее больше не было терпения ждать. Вот тогда-то он и появился в Англии в своем настоящем облике. Излишне повторять, что он был для нее самым дорогим существом. Симпатия между ними возникла сразу и с каждым годом их знакомства становилась сильнее. А чем сильнее взаимная симпатия, тем ярче бывают проявления таинственной психической силы. В известном смысле, они относились к влюбленным. Поэтому ничего удивительного не было в том, что Учитель Мория постоянно делился своими физическими силами с Еленой Петровной, а она с благодарностью в трудные минуты ее жизни заимствовала у него жизненную энергию. Сколько раз он вытаскивал ее с того света! В степи под Саратовом она пыталась заговорить с ним, но не могла вымолвить ни слова.
Другой случай также запомнился Елене Петровне надолго. Вернувшись очень поздно в свою квартиру в районе Манхэттена, она, утомленная, прилегла, не раздеваясь, на кушетку. Трудно сказать, заснула она или нет, но вскоре почувствовала чье-то присутствие в комнате. Она открыла глаза и приподнялась, опершись на локоть. Посреди комнаты стоял Учитель Мория и укоризненно смотрел на нее. Он едва слышно сказал ей: «Вы еще не в Индии?»
Если это был сон, то во всяком случае момента пробуждения Елена Петровна не запомнила. Когда Мория исчез, она вскочила с постели, бросилась к двери и нашла ее по-прежнему запертой изнутри на щеколду.
После появления Учителя Мории Блаватская стала энергично готовиться к отъезду в Индию. Необходимо было слегка приободрить Олкотта, впавшего вдруг в депрессию в связи с предстоящим путешествием. Он заупрямился ехать с Блаватской на край света. И тут также помог Учитель Мория, который однажды ночью появился перед ним в роскошном одеянии, как индийский принц, и этим своим невиданным экзотическим видом потряс его до глубины души. Свидетельством этой первой встречи Олкотта с Учителем был тюрбан из желтой полосатой ткани, расшитый сырым желтым шелком.
Таковы рассказы Блаватской об Учителе Мории, которые она настойчиво, на протяжении многих лет распространяла среди своих последователей. Что же было на самом деле — об этом знают разве что звезды, тысячелетиями смотрящие на Гималаи, на эти окаменевшие всплески необузданной страсти влюбленной в космос Земли.
«А как же быть с фокусами и плутнями, к которым по мере необходимости прибегала Елена Петровна?» — спросит настырный в своем скептицизме читатель. Ведь трудно найти больший контраст, чем тот, который существовал между ее высокими идеями и намерениями и низкой, преимущественно вульгарной практикой. Иногда эта практика действительно ошеломляет своим откровенным цинизмом и дурным вкусом. А разве этими качествами не отличалась та среда, в которой она жила и творила? Положение Блаватской в самом деле было безвыходным, если она надеялась на ответный отклик, на успех. Божественную мудрость приходилось распространять с помощью кнута и пряника среди эгоистических людей с грубыми нравами и упрямым характером. Они не хотели знать, что такое терпимое и спокойное отношение друг к другу. Потому-то в общении с этими людьми она выбрала наступление, непрекращающиеся психические атаки, которые должны были их устрашить и окончательно сломить, сделать послушными детьми. Только в этом случае получала оправдание ее тактика «навешивания на уши лапши», и уже не представлялось столь чудовищным несоответствие ее бытовой окоченевшей жизни с тем «вечным летом», которое существовало не непонятно где, а в ее душе и в чистых землях того мира, который знали и ценили буддисты Тибета. К ним она стремилась сама и самоотверженно звала других.
Уж кто как не она знала, что изменение человеческой натуры возможно при условии перехода работы над своим самоусовершенствованием из сферы мыслей и желаний в сферу поступков и действий. Тогда только можно рассчитывать на искомый результат: возвращение к человеку дара любви, утерянного им в ходе борьбы за выживание. Сначала необходимо было развернуть перед людьми программу этих действий, пробудить в них интерес к высокому предназначению человека не только на Земле, но и в космосе. Без какой-либо приманки обыкновенные люди и шага не сделают в сторону метафизических открытий. Так и будут столетиями испытывать голод физический и голод ума. С проклятиями к Богу переживать безвыходность и безнадежность своего положения, болезни и неминуемую смерть. Так и будут жить в злобе друг к другу, совершать убийства, верить в очищающую силу террора.
В своих решительных планах по выпрямлению человеческого духа Блаватская делала исключительный упор на авторитет Учителей, гималайских Правителей, звездных пришельцев, сохранивших тайное эзотерическое знание исчезнувшей Атлантиды и управляющих историческим процессом. Блаватская верила, что свет мудрости идет с Востока. Любой никудышный йог, по ее мнению, знал и умел намного больше, чем все просвещенные члены масонских лож вместе взятые. В Индии Елена Петровна окончательно определилась в привязанностях и авторитетах. И это несмотря на то, что индийские путешествия отнимали у нее немало душевных и физических сил. О многих своих невзгодах и трудностях она поведала в письмах знакомым и незнакомым людям. В некоторых из этих писем Блаватская была на редкость откровенной. Читатель уже убедился, насколько исповедальным и правдивым было ее письмо шефу жандармского ведомства.
Для Блаватской вообще были характерны контрасты в отношениях с людьми: либо душа нараспашку, либо полная закрытость и высокомерие. Нетрудно себе представить, что получалось в итоге при ее нервности и страстности.
Могла ли она очистить свою душу от дьявольских наваждений и искушений лукавого? Без душевных затрат, конечно, не могла, несмотря на то что не была ни злодейкой, ни праведницей. Не со злым ведь умыслом пустилась она во все тяжкие, а по предназначению своей неприкаянной жизни: слишком много толпилось вокруг нее людей, жаждавших чуда, слоняющихся без толку и нуждающихся в ее попечении. Эти люди не находили спокойствия вовсе не потому, что потерпели крушение в море житейском. Совсем не по этой причине они с жадной надеждой цеплялись за нее, а оттого, что напрочь отсутствовали в них внутренняя цельность и духовная обстоятельность, в связи с чем и возникала острейшая потребность в мудром и прозорливом наставнике. И Блаватская удовлетворяла их бессознательное тяготение к мистическому, возвращала утраченную способность во что-то верить, на кого-то уповать. Она знала, кого и как посвятить в сокровенные тайны, какие кому дать советы, подкрепив их рассказами о свершениях, коими полна была ее собственная жизнь.
Единственная проблема, какую создавала Блаватской ее теософская деятельность, заключалась в ее последователях и последовательницах. Вот почему в письме князю А. М. Дондукову-Корсакову она с присущим ей сарказмом дает им и себе точное и беспощадное определение: «И, наконец, честь имею послать вам несколько групповых портретов более или менее прославленных теософов (из тех, кого вы называете „глупцами“), среди которых скромно стоит и дочь моего отца, их „духовная мать“, опять-таки в духовном смысле, очевидно, по принципу „Стране слепых положен одноглазый король“» [362].